Чтение 108–й страницы книги ~Сорок пять~

носилках, и не подозревающий, кто я, не пошел за нами следом и не узнал бы
таким образом, где я живу.

Эрнотон повиновался; но никто их не выслеживал.

У Нового моста, тогда вполне заслуживавшего это название, так как еще и
семи лет не прошло с того времени, как зодчий Дюсерсо перебросил его через
Сену, - у Нового моста герцогиня поднесла свою руку к губам Эрнотона и
сказала:

- Теперь, сударь, ступайте.

- Осмелюсь ли спросить, сударыня, когда я снова увижу вас?

- Это зависит от быстроты, с которой вы выполните мое поручение, и самая
эта быстрота будет для меня мерилом вашего желания снова увидеть меня.

- О! Сударыня, в таком случае надейтесь на меня!

- Отлично! Ступай, мой рыцарь!

И герцогиня вторично протянула Эрнотону свою руку для поцелуя; затем она
продолжала путь.

"Как странно в самом деле, - подумал молодой человек, поворачивая назад,
- я, несомненно, нравлюсь этой женщине, и, однако, она нимало не тревожится
о том, убьет или не убьет меня этот головорез Сент-Малин".

Легкое досадливое движение плеч показало, что он должным образом оценил
эту беспечность. Но он тотчас постарался переубедить себя, так как эта
первоначальная оценка отнюдь не льстила его самолюбию.

"Ах, - сказал себе Эрнотон, - бедная женщина была так взволнована! К тому
же боязнь погубить свою репутацию у женщин - в особенности у принцесс -
сильнее всех других чувств. А ведь она принцесса", - прибавил он,
самодовольно улыбаясь.

Поразмыслив, Эрнотон принял второе толкование, как наиболее лестное для
него. Но это приятное чувство не могло изгладить памяти о нанесенном ему
оскорблении. Поэтому он тотчас пошел назад в гостиницу, дабы никто не имел
оснований предположить, будто он испугался возможных последствий этого
спора.

Разумеется, Эрнотон твердо решил нарушить все приказы и все клятвы, какие
бы они ни были, и при первом слове, которое Сент-Малин скажет, или при
первом движении, которое он сделает, - уложить его на месте.

Любовь и самолюбие, оскорбленные одновременно, пробудили в нем такую
безудержную отвагу, так воодушевили его, что он, несомненно, мог бы бороться
с десятью противниками сразу.

Эта решимость сверкала в его глазах, когда он ступил на порог "Гордого
рыцаря".

Госпожа Фурнишон, со страхом ожидавшая его возвращения, вся дрожа, стояла
у двери.

Увидев Эрнотона, она утерла глаза, словно долго плакала перед тем, и
принялась, обеими руками обняв молодого человека за шею, просить у него
прощения, несмотря на уговоры своего супруга, утверждавшего, что, поскольку
его жена ни в чем не повинна, ей незачем вымаливать прощение.

Славная трактирщица была не столь непривлекательна, чтобы Эрнотон мог
долго на нее сердиться, даже если бы у него были основания для недовольства.
Поэтому он заверил г-жу Фурнишон, что не питает к ней никакой злобы и что
только ее вино всему причиной.

Ее муж, по-видимому, понял, что именно Эрнотон хотел сказать, и кивнул
ему в знак благодарности.

Пока это объяснение происходило на пороге гостиницы, все сидели за ужином
в зале и горячо обсуждали событие, в тот вечер бесспорно сосредоточившее на
себе всеобщий интерес. Многие порицали Сент-Малина с прямотой, столь
характерной для гасконцев, когда они среди своих.

Некоторые воздерживались от суждения, видя, что их товарищ сидит
насупясь, плотно сжав губы, погруженный в глубокое раздумье.

Впрочем, оживленная беседа не мешала собравшимся с восторгом уписывать
изготовленные мэтром Фурнишоном яства; ужин приправляли философствованиями -
вот и все.

- Что до меня, - во всеуслышание заявил Эктор де Биран, - я знаю, что
господин де Сент-Малин кругом неправ, и будь я хоть минуту на месте Эрнотона
де Карменжа - Сент-Малин сейчас лежал бы под этим столом, а не сидел бы за
ним.

Сент-Малин поднял голову и посмотрел на Эктора де Бирана.

- Я знаю, что говорю, - сказал тот, - и поглядите-ка, вон там, на пороге,
стоит некто, видимо, разделяющий мое мнение.

Все взоры обратились туда, куда указывал молодой дворянин, и все увидели
бледного как смерть Эрнотона, неподвижно стоявшего в дверях. Казалось, им
явился призрак, и всех присутствующих пробрала дрожь.

Эрнотон сошел с порога, словно статуя Командора со своего пьедестала, и
прямо направился к Сент-Малину; в его повадке не было ничего вызывающего, но
чувствовалась непреклонная решимость, заставившая не одно сердце забиться
сильнее.

Видя, что он приближается, все наперебой стали кричать:

- Подите сюда, Эрнотон! Садитесь сюда, Карменж, возле меня свободное
место.

- Благодарю, - ответил молодой человек, - я хочу сесть рядом с господином
де Сент-Малином.

Сент-Малин поднялся со своего места; все впились в него глазами.

Но пока он вставал, выражение его лица совершенно изменилось.

- Я подвинусь, сударь, - сказал он без всякого раздражения, - вы сядете
там, где вам угодно сесть, и вместе с тем я искренне, чистосердечно
извиняюсь перед вами за свое нелепое нападение; я был пьян, вы сами это
сказали; простите меня.

Это заявление, сделанное среди всеобщего молчания, нисколько не
удовлетворило Эрнотона, хотя было ясно, что сорок три гасконца, в живейшей
тревоге ожидавших, чем кончится эта сцена, ни одного слога не пропустили
мимо ушей.

Но, услышав радостные крики, раздавшиеся со всех сторон при последних
словах Сент-Малина, Эрнотон понял, что ему следует притвориться
удовлетворенным - будто он полностью отомщен.

Итак, здравый смысл заставил его молчать.

В то же время взгляд, брошенный им на Сент-Малина, убедил его, что он
должен более чем когда-либо быть настороже.

"Как-никак этот негодяй храбр, - сказал себе Эрнотон, - и если он сейчас
идет на уступки, значит, он вынашивает какой-то злодейский замысел, который
ему более по нраву".

Стакан Сент-Малина был полон до краев. Он налил вина Эрнотону.

- Давайте! Давайте! Мир! Мир! - воскликнули все, как один. - Пьем за
примирение Карменжа и Сент-Малина!

Карменж воспользовался тем, что звон стаканов и шум общей беседы
заглушали его голос, и, наклоняясь к Сент-Малину, сказал ему, любезно
улыбаясь, дабы никто не мог догадаться о значении его слов:

- Господин де Сент-Малин, вот уже второй раз вы меня оскорбляете и не
даете мне удовлетворения; берегитесь, при третьем оскорблении я вас убью,
как собаку.

- Сделайте милость, сударь, - ответил Сент-Малин, - ибо - слово
дворянина! - на вашем месте я поступил бы совершенно так же.

И два смертельных врага чокнулись, словно лучшие друзья.

Глава 29

О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО В ТАИНСТВЕННОМ ДОМЕ

В то время как из гостиницы "Гордый рыцарь", где, казалось, царило
совершеннейшее согласие, где двери были наглухо закрыты, а погреба открыты
настежь, сквозь щели ставен струился свет и вырывалось шумное веселье, в
таинственном доме, который до сих пор наши читатели знали только с виду,
происходило необычное движение.

Слуга с лысой головой сновал взад и вперед, перенося тщательно завернутые
вещи, которые он укладывал в чемодан.

Окончив эти первые приготовления, он зарядил пистолет и проверил, легко
ли вынимается из бархатных ножен кинжал с широким лезвием, который он затем
на кольце привесил к цепи, заменявшей ему пояс; к этой цепи он также
прикрепил свой пистолет, связку ключей и молитвенник, переплетенный в черную
шагреневую кожу.

Пока он всем этим занимался, чьи-то шаги, легкие, как поступь тени,
послышались в комнатах верхнего этажа и скользнули по лестнице вниз.

На пороге появилась бледная, похожая на призрак женщина, окутанная белым
покрывалом. Голосом нежным, как пение птички в лесной чаще, она спросила:

- Реми, вы готовы?

- Да, сударыня, и сейчас я дожидаюсь только вашего чемодана, чтобы
увязать его вместе с моим.

- Стало быть, вы думаете, что нашим лошадям не тяжело будет тащить эту
кладь?

- Я за это ручаюсь, сударыня; впрочем, если это вас хоть сколько-нибудь
тревожит, мы можем оставить мой чемодан здесь; разве я там, на месте, не
найду все, что мне нужно?

- Нет, Реми, нет, я ни под каким видом не допущу, чтобы в пути вам хоть
чего-нибудь недоставало. К тому же, когда мы приедем, все слуги будут
хлопотать вокруг несчастного старика, раз он болен. О Реми, мне не терпится
быть с отцом. Мне кажется, я целый век не видала его.

- Да ведь, сударыня, - возразил Реми, - вы покинули его всего три месяца
назад, и разлука не более продолжительна, чем обычно?

- Реми, вы, такой искусный врач, разве не признались мне, когда мы
уезжали от него прошлый раз, что моему отцу недолго осталось жить?

- Да, разумеется; но, говоря так, я только выражал опасение, а не
предсказывал будущее; иногда господь бог забывает о стариках, и они -
странно сказать! - продолжают жить по привычке к жизни, мало того, иногда
старик - как ребенок: сегодня болен, завтра здоров.