слов, и она опустила покрывало. Наверно, он сказал ей, что здесь нахожусь я,
но она даже не взглянула в мою сторону. Она опустила покрывало, и больше я
не видел ее, брат. Мне почудилось, что все небо заволоклось и что она не
живое существо, а тень, выступившая из этих могил, которые, пока я шел,
безмолвно проплывали мимо меня, заросшие буйной травой.
оборачивался и мог меня видеть, ибо я не скрывался, как ни был потрясен. Что
поделаешь? Надо мной еще властны были прежние пошлые привычки, в сердце еще
оставалась закваска былой грубости.
казалось, будто я полюбил, и что до этого мгновения я мог любой
приглянувшейся мне женщине предложить свою любовь.
веселость, несколько сникшую от признаний брата. - Берегись, Анри, ты
заговариваешься. Разве это не женщина из плоти и крови?
произнес он так тихо, что его дыхание едва долетало до слуха старшего, -
беру господа бога в свидетели - я не знаю, существо ли она от мира сего.
Жуаезов способен был испытывать страх.
сам говорил - и, по-моему, это, друг милый, не предвещает худого. Но ведь на
том не кончилось, что же было дальше?
свернуть с дороги, переменить направление. Она, видимо, даже и не думала о
чем-либо подобном.
спутник ее обернулся и увидел меня.
слугой я робел почти так же, как и перед его госпожой.
по крайней мере, вернулся туда?
улицу Ледигьер.
того человека, чтобы расспросить его, но он, как и она, больше не появлялся.
Однако свет, проникавший по вечерам сквозь щели ставен, утешал меня,
указывая, что она еще здесь. Я испробовал сотни способов проникнуть в дом:
письма, цветы, подарки - все было напрасно. Однажды вечером даже свет не
появился и больше уже не появлялся ни разу: даме, наверно, наскучило мое
преследование, и она переехала с улицы Ледигьер. И никто не мог сказать -
куда.
вмешалось провидение, не допускающее, чтобы человек бессмысленно тратил дни
своей жизни. Послушай, право же, все произошло очень странно. Две недели
назад, в полночь, я шел по улице Бюсси. Ты знаешь, брат, что приказ о
тушении огня строжайше соблюдается. Так вот, окна одного дома не просто
светились - на третьем этаже был настоящий пожар. Я принялся яростно
стучаться в двери, в окне показался человек. "У вас пожар!" - сказал я.
"Тише, сжальтесь над нами! - ответил он. - Тише, я как раз тушу его". -
"Хотите, я позову ночную стражу?" - "Нет, нет, во имя неба, никого не
зовите". - "Но, может быть, вам все-таки помочь?" - "А вы не отказались бы?
Так идите сюда, и вы окажете мне услугу, за которую я буду благодарен вам
всю жизнь". И он бросил мне через окно ключ. Я быстро поднялся по лестнице и
вошел в комнату, где произошел пожар. Горел пол. Я находился в лаборатории
химика. Он делал какой-то опыт, горючая жидкость разлилась по полу, который
и вспыхнул. Когда я вошел, химик уже справился с огнем, благодаря чему я мог
его разглядеть. Это был человек лет двадцати восьми - тридцати. По крайней
мере, так мне показалось. Ужасный шрам рассекал ему полщеки, другой глубоко
врезался в лоб. Все остальные черты скрывала густая борода. "Спасибо,
сударь, но вы сами видите, что все уже кончено. Если вы, как можно судить по
внешности, человек благородный, будьте добры, удалитесь, так как в любой
момент может зайти моя госпожа, а она придет в негодование, увидев в такой
час чужого человека у меня, вернее же - у себя в доме". Услышав этот голос,
я оцепенел, повергнутый почти что в ужас. Я открыл рот, чтобы крикнуть: "Вы
человек с перекрестка Жипесьен, с улицы Ледигьер, слуга неизвестной дамы!"
Ты помнишь, брат, он был в капюшоне, лица его я не видел, а только слышал
голос. Я хотел сказать ему это, расспросить, умолять его, как вдруг
открылась дверь, и вошла женщина. "Что случилось, Реми? - спросила она,
величественно останавливаясь на пороге. - Почему такой шум?" О брат, это
была она, еще более прекрасная в затухающем блеске пожара, чем в лунном
сиянье. Это была она, женщина, память о которой непрерывно терзала мое
сердце. Услышав мое восклицание, слуга, в свою очередь, пристально посмотрел
на меня. "Благодарю вас, сударь, - сказал он, - еще раз благодарю, но вы
сами видите - огонь потушен. Удалитесь, молю вас, удалитесь". - "Друг мой, -
ответил я, - вы меня очень уж нелюбезно выпроваживаете". - "Сударыня, -
сказал слуга, - это он". - "Да кто же?" - спросила она. "Молодой дворянин,
которого мы встретили у перекрестка Жипесьен и который следовал за нами до
улицы Ледигьер". Тогда она взглянула на меня, и по взгляду ее я понял, что
она видит меня впервые. "Сударь, - молвила она, - умоляю вас, удалитесь!" Я
колебался, я хотел говорить, просить, но слова не слетали с языка. Я стоял
неподвижный, немой и только смотрел на нее. "Остерегитесь, сударь, - сказал
слуга скорее печально, чем сурово, - вы заставите госпожу бежать во второй
раз". - "О, не дай бог, - ответил я с поклоном, - но ведь я ничем не
оскорбил вас, сударыня". Она не ответила. Бесчувственная, безмолвная,
ледяная, она, словно и не слыша меня, отвернулась, и я увидел, как она
постепенно исчезает, словно это двигался призрак.
этом, ради господа Иисуса и девы Марии, умоляю вас, забудьте!" Я убежал,
охватив голову руками, растерянный, ошалевший, недоумевающий - уж не сошел
ли я действительно с ума? С той поры я каждый вечер хожу на эту улицу, и вот
почему, когда мы вышли из ратуши, меня естественным образом повлекло в ту
сторону. Каждый вечер, повторяю, хожу я туда и прячусь за углом дома,
стоящего как раз напротив ее жилища, под какой-то балкончик, где меня
невозможно увидеть. И, может быть, один раз из десяти мне удается уловить
мерцание света в ее комнате: в этом вся моя жизнь, все мое счастье.
чувствую себя счастливым.
она там существует, дышит. Я вижу ее сквозь стены, то есть мне кажется, что
вижу. Если бы она покинула этот дом, если бы мне пришлось провести еще две
недели таких же, как тогда, когда я ее потерял, брат мой, я бы сошел с ума
или же стал монахом.
монаха. Удовлетворимся этим, милый мой друг.
бесполезны, насмешками ты ничего не добьешься.
более сильному, чем я. Когда тебя уносит течение, лучше плыть по нему, чем
бороться с ним.
которые я вручил тебе, когда король подарил мне в день моего рождения сто
тысяч...
женщина лежала бы у тебя в алькове.
хорошего за сто, отличного за тысячу, самого расчудесного за три тысячи. Ну,
представим себе феникса среди слуг, возмечтаем о божестве верности, и за