Чтение 144–й страницы книги ~Сорок пять~

Шико ничего не ответил. Дю Бушаж продолжал:

- Вы понимаете, сир, что борьба начнется прежде всего в моей семье, что
самое жестокое сопротивление я встречу среди близких людей. Мой брат
кардинал, столь добрый, но в то же время столь приверженный ко всему
мирскому, будет выдвигать тысячи причин, чтобы заставить меня изменить
решение, и, если не сможет меня разубедить, в чем я уверен, он станет
ссылаться на фактические трудности и на Рим, устанавливающий определенные
промежутки между различными ступенями послушничества. Вот тут ваше
величество всемогущи, вот тут я почувствую всю мощь руки, которую вашему
величеству благоугодно простереть над моей головой. Вы спросили, чего я
хотел бы, сир, вы обещали исполнить любое мое желание. А желание мое - вы
это видели - служить богу: испросите в Риме разрешения освободить меня от
послушничества.

Король очнулся от раздумья, встал и, улыбаясь, протянул дю Бушажу руку.

- Я исполню твою просьбу, сын мой, - сказал он. - Ты хочешь принадлежать
богу, ты прав, - он лучший повелитель, чем я.

- Нечего сказать, прекрасный комплимент всевышнему! - процедил сквозь
зубы Шико.

- Хорошо! Пусть так, - продолжал король, - ты примешь монашество так, как
того желаешь, дорогой граф, обещаю тебе это.

- Вы осчастливили меня, ваше величество! - воскликнул дю Бушаж так же
радостно, как если бы произвели его в пэры, герцоги или маршалы Франции.

- Честное слово короля и дворянина, - сказал Генрих.

На губах дю Бушажа заиграла восторженная улыбка, он отвесил королю
почтительнейший поклон и удалился.

- Вот счастливый юноша, испытывающий подлинное блаженство! - воскликнул
Генрих.

- Ну вот! - вскричал Шико. - Тебе-то не приходится ему завидовать, он не
более жалок, чем ты, сир.

- Да пойми же, Шико, пойми, он уйдет в монастырь, он отдастся небу.

- А кто, черт побери, мешает тебе сделать то же самое? Он просит льгот у
своего брата кардинала. Но я, например, знаю другого кардинала, который
предоставит тебе все необходимые льготы. Он в еще лучших отношениях с Римом,
чем ты. Ты его не знаешь? Это кардинал де Гиз.

- Шико!

- А если тебя тревожит самый обряд пострижения - выбрить тонзуру дело
действительно весьма деликатное, - то самые прелестные ручки в мире, самые
лучшие ножницы с улицы Кутеллери, - золотые притом! - снабдят тебя этим
символическим украшением, который присоединА если тебя тревожит самый обряд
пострижения - выбрить тонзуру дело дейс1 <1 Последний останется в небе
(лат.)>.

- Прелестные ручки?

- А неужто тебе придет на ум хулить ручки герцогини де Монпансье, после
того как ты неодобрительно говорил о ее плечах? Как ты строг, мой король!
Как сурово относишься к прекрасным дамам, твоим подданным!

Король нахмурился и провел по лбу рукой - не менее белой, чем та, о
которой шла речь, но заметно дрожавшей.

- Ну, ну, - сказал Шико, - оставим все это, я вижу, что разговор этот
тебе неприятен, и обратимся к предметам, касающимся меня лично.

Король сделал жест, выражавший не то равнодушие, не то согласие.

Раскачиваясь в кресле, Шико предусмотрительно оглянулся вокруг.

- Скажи мне, сынок, - начал он вполголоса, - господа де Жуаез отправились
во Фландрию просто так?

- Прежде всего, что означают эти твои слова "просто так"?

- А то, что эти два брата, столь приверженные один к удовольствиям,
другой - к печали, вряд ли могли покинуть Париж, не наделав шума, один -
развлекаясь, другой - стремясь самому себе заморочить голову.

- Ну и что же?

- А то, что ты, близкий их друг, должен знать, как они уцелели?

- Разумеется, знаю.

- В таком случае, Генрике, не слыхал ли ты... - Шико остановился.

- Чего?

- Что они, к примеру сказать, поколотили какую-нибудь важную персону?

- Ничего подобного не слыхал.

- Что они, вломясь в дом с пистолетными выстрелами, похитили какую-нибудь
женщину?

- Мне об этом ничего не известно.

- Что они... Случайно что-нибудь подожгли?

- Что именно?

- Откуда мне знать? Что поджигают для развлечения знатные вельможи?
Например, жилье какого-нибудь бедняги - Да ты рехнулся, Шико. Поджечь дом в
моем городе Париже? Кто осмелился бы позволить себе что-либо подобное?

- Ну, знаешь, не очень-то здесь стесняются!

- Шико!

- Словом, они не сделали ничего такого, о чем до тебя дошел бы слушок или
от чего до тебя долетел бы дымок?

- Решительно нет.

- Тем лучше... - молвил Шико и вздохнул с облегчением, которого явно не
испытывал в течение всего допроса, учиненного им Генриху.

- А знаешь ли ты одну вещь, Шико? - спросил Генрих.

- Нет, не знаю.

- Ты становишься злым.

- Я?

- Да, ты.

- Пребывание в могиле смягчило мой нрав, но в твоем обществе меня тошнит.
Omnia letho putrescunt1 <1 Смерть всех заставляет гнить (лат.)>.

- Выходит, что я заплесневел? - сказал король, - Немного, сынок, немного.

- Вы становитесь несносным, Шико, и я начинаю приписывать вам
интриганство и честолюбивые замыслы, что прежде считал несвойственным вашему
характеру.

- Честолюбивые замыслы? У меня-то? Генрике, сын мой, ты был только
глуповат, а теперь становишься безумным. Это - шаг вперед.

- А я вам говорю, господин Шико, что вы стремитесь отдалить от меня моих
лучших слуг, приписывая им намерения, которых у них нет, преступления, о
которых они не помышляли. Словом, вы хотите всецело завладеть мною.

- Завладеть тобою! Я-то? - воскликнул Шико. - Чего ради? Избави бог, с
тобой слишком много хлопот, bone Deus2 <2 Боже мой (лат.)>. Не говоря уже о
том, что тебя чертовски трудно кормить. Нет, нет, ни за какие блага!

- Гм, гм! - пробурчал король.

- Ну-ка, объясни мне, откуда у тебя взялась эта нелепая мысль?

- Сначала вы весьма холодно отнеслись к моим похвалам по адресу вашего
старого друга, дома Модеста, которому многим обязаны.

- Я многим обязан дому Модесту? Ладно, ладно, ладно! А затем?

- Затем вы пытались очернить братьев де Жуаезов, например,
наипреданнейших моих друзей.

- Насчет последнего не спорю.

- Наконец, выпустили когти против Гизов.

- Ах вот как? Ты даже их полюбил? Видно, сегодня выдался денек, когда ты
ко всем благоволишь!

- Нет, я их не люблю. Но поскольку они в настоящее время тише воды, ниже
травы, поскольку в настоящий момент они не доставляют мне никаких
неприятностей, поскольку я ни на миг не теряю их из вида, поскольку все, что
я в них замечаю, - это неизменная холодность мрамора, а я не имею привычки
бояться статуй, какой бы у них ни был грозный вид, - постольку я уж
предпочитаю те изваяния, лица и позы которых мне знакомы. Видишь ли, Шико,
призрак, к которому привыкаешь, становится докучным завсегдатаем. Все эти
Гизы с их мрачными взглядами, длинными шпагами принадлежат к тем людям моего
королевства, которые причинили мне меньше всего зла. Хочешь, я скажу тебе,
на что они похожи?

- Скажи, Генрике, ты мне доставишь удовольствие. Ты ведь сам знаешь, что
твои сравнения необычайно метки.

- Так вот, Гизы напоминают тех щук, которых пускают в пруд, чтобы они там
гонялись за крупной рыбой и тем самым не давали ей чрезмерно жиреть, но
представь себе хоть на миг, что крупная рыба их не боится.

- А почему?

- Зубы у них недостаточно остры, чтобы прокусить чешую крупных рыб.

- Ах, Генрике, дитя мое, как ты остроумен!

- А твой Беарнец мяучит, как кошка, а кусает, как тигр...

- В жизни бы не поверил! - воскликнул Шико. - Валуа расхваливает Гизов!
Продолжай, продолжай, сынок, ты на верном пути. Разводись немедленно и
женись на госпоже де Монпансье. Уж во всяком случае, если у нее не будет
ребенка от тебя, то ты получишь ребенка от нее. Ведь она в свое время была,
кажется, влюблена в тебя?

Генрих приосанился.

- Как же, - ответил он, - но я был занят в другом месте - вот причина
всех ее угроз. Шико, ты попал в самую точку. У нее против меня чисто женская
вражда, и временами это меня раздражает. Но, к счастью, я мужчина и могу
только посмеяться надо всем этим.

Генрих, договаривая эти слова, поправлял свой воротник, откинутый на
итальянский манер, когда камер-лакей Намбю выкрикнул с порога двери:

- Гонец от господина герцога де Гиза к его величеству!

- Это простой курьер или дворянин? - спросил король.

- Это капитан, сир.

- Пусть войдет, он будет желанным гостем.

Тотчас в комнату вошел капитан кавалерийского полка в походной форме и
поклонился, как положено, королю.

Глава 16

КУМОВЬЯ