Чтение 53–й страницы книги ~Козел отпущения~

под одеялами, ушла в далекое прошлое, в другую эру. Все было зыбко. Знал я
лишь одно: неожиданное несчастье обрушилось на замок, когда он был пуст.

Скрюченный палец женщины, доившей коров, тыкал в островок травы;
поворачиваясь то к Бланш, то ко мне, она повторяла пронзительным голосом
какие-то нечленораздельные слова, из которых я понял лишь пять: . Указывающий вниз палец, поднятые
вверх глаза, внезапный мах руки, рисующей, как падало на землю тело, были
наглядны до ужаса - - ведовское действо, и Шарлотта, хватающая за рукав и
всхлипывающая: , -- казалось, подыгрывала ей в этой чудовищной пьесе.

Мы снова пустились в тягостный путь: подъездная дорожка, ворота, аллея,
и вот мы уже на дороге в Виллар -- мчимся по пятам кареты ,
которая обогнала нас на какие-то двадцать минут. И по-прежнему, несмотря на
то, что дурное предчувствие переросло в уверенность, единственным звеном,
связующим нас с Бланш, был Эрнест, который вел грузовик.

-- Я была в церкви, -- сказала Бланш. -- Я была в церкви, я молилась,
когда это произошло.

-- Я не заметил никаких карет , мадемуазель, -- сказал
Эрнест. -- Должно быть, вы вышли из церкви и увидели мой грузовик еще до
того, как она появилась.

-- Мне следовало вернуться в замок, -- сказала Бланш. -- Мне следовало
вернуться и сказать, что девочка в безопасности. Я еще могла успеть.

Прошло несколько минут, и -- так всегда бывает, когда произойдет
несчастье, -- она принялась безнадежно перечислять все предшествующие
события, чтобы найти, как можно было бы его предотвратить.

-- И зачем только надо было всем участвовать в поисках? Если бы
кто-нибудь из нас остался в замке, этого не случилось бы.

И наконец:

-- Больница в Вилларе может быть не оснащена для таких случаев. Надо
было везти ее прямо в Ле-Ман.

Направо, налево, снова направо, прямо -- дорога в Виллар настолько
вошла в мою жизнь, что я знал здесь каждый изгиб и поворот. Вот перекресток,
где вчера вечером у Гастона занесло машину, здесь лужа, сверкавшая золотом
сегодня утром. Виллар, чисто вымытый, сияющий под солнцем в шесть часов
утра, сейчас был полон шума и пыли. Рабочие бурили боковую дорогу, машины
были припаркованы одна за другой, и здание больницы, которое я не заметил,
когда мы с Мари-Ноэль гуляли по рыночной площади, из-за моих собственных
страхов показалось мне огромным и уродливым и сразу бросилось в глаза.
Бланш, не я, первая вошла в дверь. Бланш, не я, первая заговорила с молодым
человеком в белом халате, стоявшим в коридоре. И та же Бланш толкнула меня в
голую, безликую комнату ожидания, а сама пошла следом за ним и исчезла за
дверью в противоположной стене. Сестра, которая вернулась вместе с ней, была
спокойна, бесстрастна, обучена, как все медицинские сестры мира,
соприкасаться с чужим несчастьем, и язык ее был из штампов -- такие
выражения можно встретить во фразеологическом словаре любой страны.

-- Трудно сказать, насколько серьезны поражения. Доктор осматривает ее,
-- обронила она, переводя нас из общей комнаты ожидания в другую, поменьше,
для частных посетителей.

Бланш не присела, хотя сестра предложила ей кресло. Она подошла к окну
и стояла там спиной ко мне. Я думаю, она молилась. Голова ее была опущена,
ладони сложены перед грудью. Я стал разглядывать карту района, висевшую в
рамке на стене, и увидел, что Виллар находится всего в двадцати километрах
от Мортаня, а от Мортаня проселочная дорога ведет прямо к монастырю
траппистов. На столе лежал большой календарь. Завтра будет ровно неделя со
дня моего приезда в Ле-Ман... Ровно неделя... Все, что я сказал, все, что
сделал за эту неделю, приблизило семью де Ге к беде и горю. Моя
ответственность, моя вина. Жан де Ге, смеявшийся, глядя в зеркало в номере
отеля, предоставил мне решать его проблемы на мой страх и риск. И теперь,
глядя назад, я видел, что каждый мой шаг, совершенный за последние дни,
причинял страдания и вред. Безрассудство, неведенье, обман и слепое
тщеславие привели к той минуте, которая истекала сейчас.

-- Господин граф?

Вошедший человек, высокий, дородный, несомненно, вызывал доверие у
ждущих родственников, но во время войны я перевидал столько врачей, что для
меня выражение его лица говорило одно: конец.

-- Я -- доктор Мотьер. Я хочу вас заверить: делается абсолютно все, что
можно сделать. Ранения обширны, и с моей стороны было бы легкомысленно
выражать особенно большую надежду. Графиня, естественно, без сознания.
Насколько я понял, никого из вас не было в замке, когда произошло несчастье?

И снова не я, а Бланш ответила ему от имени нас обоих и повторила ту же
ненужную историю.

-- Окна в замке большие, -- сказала Бланш. -- Графине нездоровилось.
Должно быть, она подошла к окну, почувствовав дурноту, и слишком его
распахнула, и когда высунулась...

Бланш не кончила фразы.

, -- механически повторял врач и затем
добавил:

-- Графиня была одета. По-видимому, она собиралась тоже отправиться на
поиски девочки.

Я взглянул на Бланш, но ее глаза были прикованы к врачу.

-- Она была в ночной рубашке, когда мы ушли из замка, и лежала в
постели. Никому из нас и в голову не могло прийти, что она встанет.

-- Мадемуазель, непредвиденные обстоятельства как раз и ведут к
несчастным случаям. Простите...

Он отвернулся от нас и вышел в коридор к сестре. Их быстрый разговор
почти не был слышен, но до меня долетело несколько слов:
и ; по лицу Бланш я понял, что она тоже уловила их.

-- Они собираются сделать переливание крови, -- проговорила она, --
врач сказал, что им пришлют кровь из Ле-Мана.

Бланш смотрела на дверь, и я спросил себя, осознала ли она, что это
были первые слова, обращенные к брату за пятнадцать лет. Они прозвучали
слишком поздно. Они оказались бесполезны. Его не было здесь.

Доктор снова обернулся к нам:

-- Простите меня, месье, и вы, мадемуазель. Подождите, пожалуйста,
здесь -- сюда никто не зайдет из посторонних. Как только можно будет сказать
что-нибудь определенное, я вам сообщу.

Бланш придержала его за рукав.

-- Простите, доктор. Я невольно расслышала кое-что из ваших слов, когда
вы разговаривали с сестрой. Вы послали в Ле-Ман за кровью?

-- Да, мадемуазель.

-- Вам не кажется, что мы сэкономим время, если мой брат даст свою
кровь? И у него, и у нашего младшего брата Поля, у обоих группа --
кровь, которая, если я не ошибаюсь, годится для всех и не представляет
опасности.

Какое-то мгновение врач, глядя на меня, колебался. В ужасе от того, что
может случиться, -- ведь Франсуазу моя кровь не спасет, напротив, -- я
быстро проговорил:

-- Я бы отдал все на свете, чтобы у меня была группа . Но это не
так.

Бланш, пораженная, взглянула на меня.

-- Это неправда. Вы оба -- универсальные доноры, и ты, и Поль. Я помню,
Поль говорил мне об этом всего несколько месяцев назад.

Я покачал головой.

-- Нет, -- сказал я, -- ты что-то спутала. Поль, возможно, да, я --
нет. У меня группа . Я ничем не могу помочь.

Доктор махнул рукой.

-- Не расстраивайтесь, пожалуйста, -- сказал он. -- Мы предпочитаем
использовать кровь прямо из лаборатории. Задержка будет ничтожной. Все, в
чем мы нуждаемся, уже в пути.

Он смолк, с любопытством переводя взгляд с Бланш на меня, и вышел из
комнаты.

Несколько мгновений Бланш молчала. Затем тревожное, страдальческое
выражение ее лица странно, пугающе изменилось. Она знает, подумал я,
наконец-то она знает! Я выдал себя с головой. Но я заблуждался. Медленно,
словно сама себе не веря, она произнесла:

-- Ты не хочешь спасти ее. Ты надеешься, что Франсуаза умрет.

Я в ужасе смотрел на нее. А она, повернувшись ко мне спиной, снова
подошла к окну и встала там, глядя наружу. Я ничего не мог сказать ей. Я
ничего не мог сделать.

Мы продолжали ждать. Иногда в коридоре раздавались голоса, иногда
слышались шаги. В комнату никто не входил. В полдень от городской церкви
донесся благовест. Я снова посмотрел на карту и увидел, что от Ле-Мана до
Виллара сорок четыре километра. Чтобы проехать это расстояние, требовалось
сорок минут. Может от сорока минут промедления зависеть жизнь человека? Я не
знал. У меня не было медицинских познаний. Знал я одно: у меня и Жана де Ге
-- разные группы крови; в том единственном, что имело сейчас значение, мы с
ним были различны. Возможно, он спас бы свою жену, я этого не мог. Все:
рост, фигура, цвет волос и глаз, черты лица, голос были у нас одинаковые,
все -- кроме крови. Это открытие казалось мне символическим. Это объясняло
все мои неудачи здесь. Жан де Ге был реальностью, я -- тенью. Я не мог
заменить живого человека.

Когда я глядел на карту, следуя глазами по шоссе от Ле-Мана до Виллара,
этот отрезок дороги казался совсем коротким, но на каждом повороте
требовалось снизить скорость, да и мало ли что могло случиться по пути:
дорожные работы, пробка, авария. Я даже не узнаю, когда прибудет машина с
кровью. Возможно, она подойдет к другим дверям. Я вышел в коридор с
надеждой, что вдруг кого-нибудь встречу. Но он был пуст, лишь санитарка мыла
шваброй пол.

В час дня у главного входа больницы появились Рене и Поль. Я показал на
комнату, где была Бланш. Я не хотел разговаривать. Она расскажет им обо
всем, что мы узнали. Рене, не задерживаясь, прошла туда. Поль, нерешительно
потоптавшись, направился ко мне.