На следующий день - никаких известий. Еще день, воскресенье, - и опять
ничего нового, не считая хандры, которая на меня накатила а с чего - сама
не знаю. Интересно, каково ему теперь там, среди топей полуострова? Ведь
он в тазик с водой и то с дикими воплями ноги окунал: то ему горячо, то
холодно. Уж не раз взвыл, наверное. И мне вдруг вспомнилась наша первая
встреча, всякие дурацкие штучки. Думаете, так просто спросить у косорылого
и явно косоглазого типа, как его зовут, и услышать в ответ: "Красавчик.
Меня зовут Красавчик". И даже не улыбнуться - как можно! Кстати, улыбался
он безобразно. До сих пор вздрагиваю всякий раз, услышав о чьей-нибудь
криворотой или кособокой ухмылке.
Но тем не менее в понедельник, ближе к вечеру, я отправилась за своим
заказом - флаконом духов: я тогда предпочитала "Букетик цветов" фирмы
"Убиган" а там как раз парикмахерша - не хочется даже вспоминать эту
мымру, но что поделаешь, - щебетала без умолку своим писклявым голосом,
пересказывая все последние сплетни клиенткам, да еще с такими ужимками,
каких устыдилась бы самая последняя дешевка из числа сестер моих меньших с
улицы Деламбр. За глаза парикмахершу все звали Трещотка, а вообще фамилия
ее была то ли Бонфуа, то ли Бонифе - я уж теперь не помню. Короче, время
садиться в тюрьму и время выходить из нее, а мне - цвести остаток лета: от
нее я узнала, что посты на полуострове сняты, а мой беглец уже, должно
быть, охмуряет испанок. Сказать, что на душе у меня полегчало, - не то
слово. Так полегчало, что легче перышка стала. Того и гляди ветром унесет.
Но чтобы удержать меня на земле, судьба тем же вечером - вернее, почти
в полночь - нанесла мне удар в самое сердце. Обслужив клиента, я как раз
пошла в ванную освежиться. Вдруг без стука является Джитсу - физиономия
самая трагическая - с сообщением от Мадам: Красавчик сидит внизу, на
кухне, у него ужасная рана. Я бросилась к двери, накинув на ходу черный
шелковый пеньюар. Последние пуговицы я застегнула, уже сбегая с парадной
лестницы. Внизу, в гостиной, под сиянием люстр вальсировали кавалеры во
фраках. Проскочив через нижний холл - Джитсу следом, - я спустилась в
кухонное помещение.
Наша кухня была старинная, добротная, с надраенными, как на корабле,
трубами и начищенными до блеска плитами. В центре стоял массивный стол из
орехового дерева, который каждые два дня натирали воском, вокруг него -
разномастные стулья. На одном из них - выдвинутом - сидел мой каторжник.
Его окружали Мишу, Зозо и Мадам. Взглянув на него, я остолбенела: грязный,
изможденный, на груди - о ужас! - запекшаяся кровь. Но онемела я не от
этого - это я ожидала, - а от другого: передо мной был не Красавчик.
На мое счастье - то ли случайное, то ли роковое, уж не знаю, - первой
заговорила Мадам.
- Так это и есть твой кадр? - подозрительно спросила она.
Мадам ведь видела его всегда лишь издалека, из окна, когда он поджидал
меня в саду. Я промолчала, и тогда она заметила:
- Тюремная жизнь сильно изменила его.
Сидевшего на стуле я сроду не видела. И что меня поразило, так это
устремленный на меня взгляд: просящий, умоляющий. Любому стало бы ясно, в
чем тут дело: незнакомец вот-вот копыта откинет со страху, что я его
выдам. За несколько секунд в таких вот черных глазах много чего можно
прочитать. Еще не вполне опомнившись, я как в полусне сказала:
- Отведите его ко мне наверх.
Зозо и Джитсу подхватили его под руки - самому ему трудно было идти.
Высокий, широкоплечий, ноги как ходули. На нем была тенниска, брюки и
мокасины - по-видимому, белого цвета. На вид я дала бы ему лет тридцать.
Поскольку повели его к двери, возле которой я, как вошла, так и осталась
стоять, Мадам сказала: "Только не по парадной лестнице, пожалуйста". Сама
она уже сняла трубку телефона, чтобы вызвать врача.
Ступенька за ступенькой незнакомцу помогли подняться по лестнице,
довели до моей комнаты и уложили на кровать. Он не жаловался, хотя я ясно
видела, что ему больно. Я осталась с ним наедине на добрую четверть часа.
Он закрыл глаза. Он молчал. Я тоже.
Пока господин Лозе, наш доктор, делал все, что надо, я стояла на
балконе, вглядываясь в ночную тьму, в голове у меня все перемешалось.
Закончив, доктор сам вышел ко мне, застегивая на ходу пальто, накинутое
прямо на пижаму.
- Я выковырял из него все дробины, какие обнаружил, - сообщил он. -
Парень крепкий. Через пару дней поднимется на ноги.
Мне показалось, что доктор хотел добавить еще что-то, но передумал:
человек он очень осторожный. А хоть бы я и укрывала упорхнувшую из
крепости птичку, ему-то что?
- Да ты не переживай, дробь мелкая, - вот и все, что он сказал:
Когда он ушел, я закрыла за ним дверь и, прислонившись к косяку,
повернулась лицом к балдахину. Глаза раненого были открыты, голова
покоилась на двух подушках, обнаженная грудь перевязана широкими бинтами,
а взгляд повеселел.
- Кто вы такой? - строго спросила я.
- Сообщник Красавчика, - ответил он.
Тогда я, раздвинув занавески, подошла поближе и спросила уже мягче:
- Вы с ним виделись?
- Он уже три дня как сбежал, - ответил он, опустив на свои черные глаза
бахрому ресниц.
Я села на край ложа, ожидая услышать продолжение. Как сейчас помню его
лицо: красивое, с правильными чертами. Он долго-долго смотрел на меня,
прежде чем заговорил снова. Я почувствовала, что передо мной какое-то
прекрасное и недоступное существо. Ей-же-ей. В конце концов, не выдержав,
я первой отвела взгляд.
БЕЛИНДА (4)
"В прошлую пятницу, когда тюремные сирены завыли на всю округу, - начал
рассказывать этот сильный парень, - я, разрезав надвое камеру от
футбольного мяча, натянул половинку себе на голову, чтобы походить на
обритого каторжника. Затем, надев кожаную куртку, мотоциклетный шлем и
очки, я оседлал свой мощный английский мотоцикл, который приобрел две
недели назад, а бредил им с пятнадцати лет, и помчался в сторону
полуострова, чтобы найти вашего возлюбленного раньше его преследователей.
Вы, конечно, спросите, как я узнал о его побеге. А вот как. Дело в том,
что туманными ночами меня тянет посидеть за кружкой крепкого пива под
грустные воспоминания об ушедшем детстве, о котором так хорошо
рассказывала моя бабушка, или послушать, как о нем тоскуют другие. И до
чего же знакомы мне эти речи! Я безошибочно узнаю - даже если не могу
сосредоточиться, как, похоже, сейчас, - по шепоту историю о
клятвопреступлении, по бормотанию - о предательстве, по вздохам - о
бесчестии.
Однажды вечером, особенно тоскливым, одиноко сидя в заднем зале
"Нептуна", круглосуточно открытого портового бистро, я невольно подслушал
тайное совещание двух подвыпивших незнакомцев. Нас разделяла лишь тонкая
перегородка из зернистого стекла, но они не обращали на меня никакого
внимания, а я не мог разглядеть их лиц. Единственное, что я могу сказать:
у того, кто изливал душу, голос был заунывный, а шея обернута чем-то
ярко-красным - это было видно через стекло, - наверное, косынкой. Он
говорил о побеге, об украденной лодке, о подкупленных охранниках. А еще -
о заключенном с безобразной, как шрам, улыбкой. Говорил он и о вас.
"Необыкновенная девушка: глаза цвета моря, тело нежное, как персик такие
делают нашу жизнь сказкой - силою наших денег и своей любви", - так он
сказал. А вообще он злился на себя за то, что пообещал помочь какому-то
типу по кличке Красавчик, и добивался от своего собутыльника лишь одного -
согласия на нарушение уговора. Вот и вся история. Когда же в пятницу
завыли сирены, я сделал то, что должен был сделать тот, которого я совсем
не знал, но знал, что он этого делать не станет.
Я домчался на своем метеоре до опушки леса, о котором упомянул
незнакомец. Этот лес стоит среди равнины, в окружении виноградников и
пастбищ. Воздух был свеж, закатные лучи пронзали листву деревьев. Опершись
о мотоцикл, я прождал около часа, терзаемый сомнениями: а вдруг я ошибся и
место встречи совсем не здесь? Но вот тишину наступавшего вечера нарушил
какой-то шум - поначалу до того слабый, что я даже не мог понять, откуда
это, но шум, нарастая, начал очень быстро приближаться к лесу. Это лаяли
собаки.
И почти тут же под треск раздвинутой сухой поросли, окаймлявшей опушку,
передо мной возникла фигура беглеца. Голова его была обрита наголо. Он
обливался потом, задыхаясь так, что его скрючило. Увидев меня, он упал на
колени без сил. Насколько я понял, это отребье и гнавшуюся за ним свору
разделяло минуты две, не больше. Я бросил ему свою кожаную куртку, шлем и
очки.
- Снимай свои шмотки и надевай мои. Быстро! - велел я ему.
Мы молча переоделись, поменявшись всем, вплоть до носков. Лай
приближался. Когда я окончательно принял вид беглеца, а он - мотоциклиста,
я сказал ему:
- Теперь бери мотоцикл, я отвлеку преследователей.
И только тогда, переведя дух, Красавчик одарил меня невероятно
благодарным взглядом.
- Никогда не забуду, что ты для меня сделал! Никогда! - воскликнул он.
- Я сделал это не для тебя, тварь! - ответил я с гневом в голосе. - А
для Белинды - той самой, которую ты называл своей, а отдал в бордель,
другим!
От этих слов он окаменел, открыв рот от удивления но страх взял свое,
и мгновение спустя беглец уже сидел на мотоцикле. Однако, прежде чем
нажать на газ, он обернулся ко мне и, сверкнув налившимися кровью глазами,
бросил: - Тогда она твоя, парень. Ты ее заработал. И он на всей скорости
Скальци Джон
Посняков Андрей
Никитин Юрий
Перумов Ник
Сапковский Анджей
Шилова Юлия