пользовались расположением публики. В числе отверженных было двое
акробатов, которые тщетно фиглярничали на подмостках, зазывая зрителей.
изображением диких зверей, грубо намалеванных клеевой краской; там
красовались львы, шакалы, гиены, тигры, боа и тому подобные хищники,
которым живописец придал весьма причудливые очертания; звери лежали или
прыгали на фоне самых невероятных пейзажей. За подмостками находилась
маленькая арена, отгороженная старыми дырявыми холстинами; поэтому не
удивительно, что людей, не слишком щепетильных, так и тянуло приложиться
глазком к дырочке, а от таких зрителей акробатам было, разумеется, мало
проку.
вывески; на ней значилось всего лишь пять слов, грубо нацарапанных углем:
друг от друга, как только могут отличаться двое смертных. Видимо, лишь
общая родина сблизила их и связала для совместной житейской борьбы: оба
они были провансальцы.
родине эти имена звучали не так причудливо? Не имеют ли они отношения к
названиям двух географических пунктов, между которыми расположена
Алжирская бухта, а именно к мысу Матифу и косе Пескад? Так оно и есть, и,
надо сказать, прозвища были этим бродячим акробатам столь же к лицу, как
имя Атланта какому-нибудь ярмарочному борцу-великану.
на северо-востоке Алжирской бухты. Он словно бросает вызов бушующей
стихии, и к нему вполне применим знаменитый стих:
удачливый соперник Омидрая, Николая Крэта и прочих знаменитых борцов,
гордости южных балаганов.
такие существуют" - такая шла о нем молва. Рост его равнялся шести футам,
голова - как пивной котел, плечи - косая сажень, грудь была подобна
кузнечному меху, ноги - стволам двенадцатилетнего дерева, руки - шатунам
машины, пальцы - клещам. Он олицетворял собою человеческую силу во всем ее
великолепии. Люди немало удивились бы, если бы узнали, что ему пошел всего
двадцать второй год. Но он и сам точно не знал, сколько ему лет.
доброе сердце и мягкий, покладистый нрав. Он не ведал ни гнева, ни
ненависти. Он никому не причинял зла. Когда с ним здоровались, он робко
пожимал протянутую руку, боясь раздавить ее в своей могучей лапище. Он был
силен, как тигр, но ничего звериного в нем не было. Он слушался своего
приятеля с первого слова, повиновался движению его руки, так что можно
было подумать, что природа, шутки ради, наградила щуплого фокусника таким
огромным сынком.
Матифу, в отличие от последнего представляет собою узкую каменистую
полоску земли, протянувшуюся далеко в море. Отсюда и прозвище второго
паяца. Это был двадцатилетний паренек - маленький, слабый, тощий, весивший
раз в восемь меньше своего приятеля. Зато Пескад был ловок, проворен,
умен; умел владеть собой как в хороших, так и в дурных обстоятельствах; он
был настроен философически, отличался практичностью и выдумкой; в нем было
что-то от обезьяны, только без обезьяньей раздражительности. Какие-то
нерасторжимые узы связывали его с громадным ласковым толстокожим гигантом,
которого он вел сквозь многочисленные превратности, встречающиеся в жизни
странствующих паяцев.
Мыс Матифу, или просто Матифу, как обычно величали его, выступал на арена
в качестве борца, показывал в различных упражнениях свою диковинную силу,
гнул руками железные бруски, носил самых толстых зрителей на вытянутых
руках и жонглировал своим юным приятелем, как биллиардным шаром. Коса
Пескад, или просто Пескад, как его чаще называли, пел, зазывал,
фиглярничал, забавлял публику неиссякаемым скоморошеством, поражал ее
чудесами эквилибристики, а также карточными фокусами, в которых он был на
диво ловок; кроме того, он брался обыграть любого партнера в любой игре,
где требуется расчет и сметка.
же в тот день эти два бедных малых никак не могли привлечь к себе внимание
публики? Почему ее тянуло к другим балаганам, раскинувшимся на набережной
Гравозы? Почему от наших приятелей ускользал даже самый скудный и столь
необходимый им заработок? Это казалось прямо-таки необъяснимым.
вполне понятна далматинцам. Родителей своих наши друзья не знали, потому
что были поистине сынами случая; они уже давно покинули родину, пустившись
наудачу в странствия по большим дорогам, по базарам и ярмаркам. И они
кое-как выходили из положения, жили скорее плохо, чем хорошо, но все-таки
жили, и если завтракали не всякое утро, зато ужинали почти каждый день. А
этого было вполне достаточно, ибо "нельзя же, - как говаривал Пескад, -
требовать невозможного".
этому невозможному, всячески стараясь завлечь в балаган хоть десяток
зрителей, и не терял надежды, что они все-таки посетят его убогую арену.
Но ни зазывания, столь занятные благодаря иностранному акценту Пескада, ни
остроты, которые могли бы прославить любого водевилиста, ни ужимки,
способные рассмешить даже статую святого в соборной нише, ни
гимнастические номера, во время которых тело Пескада складывалось самым
невероятным образом, ни травяной парик с косичкой из укропа, болтавшейся
на его красном камзоле, ни двусмысленности, достойные римского Пульчинелло
и флорентийского Стентарелло, - ничто не действовало на публику.
здешних мест и знали, чем угодить славянскому населению.
провинцию, Ломбардию, Венецианскую область и во всех случаях жизни
прекрасно дополняли друг друга, ибо один пускал в ход свою силу, а другой
- изворотливость. Успех довел их до Триеста - до самого сердца Иллирии.
Затем они прошлись по Истрии и добрались до далматинского побережья - до
Зары, Салоны и Рагузы - и все еще считали, что выгоднее идти вперед, чем
возвращаться вспять. Позади лежали места, где их уже видели. А продвигаясь
вперед, они несли с собой новый репертуар, что сулило известный заработок.
Однако теперь они все более убеждались, что их турне, и без того не
слишком прибыльное, начинает принимать уже совсем плачевный оборот.
Поэтому бедные неудачники мечтали лишь об одном: как бы вернуться на
родину, вновь увидеть Прованс. Они давали себе зарок, что больше никогда
не будут так далеко уходить от родных мест. Но к ногам их были привязаны
тяжелые колодки, колодки нищеты, и пройти несколько сот лье с такими
колодками было делом нелегким!
настоящем, то есть об ужине, который был еще отнюдь не обеспечен. В кассе
не было ни гроша, - если позволительно назвать кассою уголок носового
платка, куда Пескад обычно завязывал их совместный капитал. Тщетно
паясничал он на подмостках! Тщетно бросал в пространство отчаянные
призывы! И тщетно Матифу выставлял напоказ свои мускулы, на которых вены
выступали, как ветви плюща на узловатом стволе! Ни единый зритель не
проявлял желания проникнуть за холщовый занавес.
Матифу, складывать пожитки.
поесть хоть раз в сутки?
дальше.
она не была бы круглой. А не будь она круглой, она не вертелась бы. А не
вертись она - она стояла бы на месте, а стой она на месте...
и кролика не своровать.
сталкиваются в воздухе два шара. Крак! Все трещит, все валится, публика
свистит, требует, чтобы ей вернули деньги, и их приходится возвращать, и
уж в такой день ужина не бывает.
ужинать уж не пришлось бы.
скрестил руки на груди, обтянутой трико, покачивал головой, как китайский
Шилова Юлия
Беляев Александр
Русанов Владислав
Белоусов Валерий
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс