Чтение 19–й страницы книги ~Висельник~

этом я, не об этом, не об этом...

...Было около одиннадцати вечера. Войдя в квартиру, я услышал смех
Нины. Она не вышла меня встречать, как обычно.

Я не поверил: она сидела с Сашей Чикулаевым совершенно пьяная - может,
с непривычки, потому что до этого вообще не пила. Чикулаев, поздоровавшись
со мной, пожал плечами: я, мол, тут ни при чем.

- Твой друг - жуткий человек! - закричала Нина. - Он мертвого уговорит
выпить! И вот я напилась! Поздравляю! То есть кого поздравляю? Тебя, мой
хороший, и весь мир! - я пьяная в доску! Или еще я слышала выражение: в
дупель! Что такое - в дупель? Это так здорово! Почему ты раньше меня не
напаивал? Но мы пьем не просто так! - погрозила она мне пальцем. - Мы
поминаем твоего друга Лешу Хворостова. Великого поэта.

Я сел, налил себе тоже водки, выпил. Спросил Чикулаева:

- Ты был на похоронах?

- Да.

- Почему меня не позвали?

- Тебя не могли найти. А искать некогда было.

- Ясно...

Нина взялась опять за рюмку. Я хотел было ее остановить, но она
отпрянула и сказала со злостью, какой я никогда у нее не видел:

- Отставить! Не маленькие, сами сообразим! Не надо вообще! Вам плевать,
что он умер! Я знаю, вам плевать! А мне нет!

Я ничего не мог понять. Конечно, тут дело не в скорби о кончине Алеши.

И уж, конечно, не в том, что Чикулаев уговорил ее выпить: Саша никогда
этим не занимался, ему всегда было все равно, пьет его собеседник или нет,
он мог и один пить в присутствии трезвого человека - и в одиночку вообще,
без никого, как теперь говорят грамотные люди.

- Алеша был человек! - возбужденно говорила Нина. - И Саша - человек!
Слушай, какую он мне историю рассказал! - Она опять рассмеялась. И - сквозь
смех: - Про одного проктолога, который так увлекся операцией на геморрое,
что по вдохновению больному задний проход зашил. Наглухо! Ведь врете, Саша?
Это больничный анекдот, врете, да? - смеясь, спрашивала она Чикулаева.

Чикулаев беспомощно смотрел на меня.

- Он такой смешной, такой милый, - сказала мне Нина, указывая рюмкой на
Сашу. - Он гений скальпеля! Я пью за вас, Саша!

И выпила.

Но, будто протрезвев от этого, стала вдруг спокойной, откинулась на
спинку кресла и сказала, задумчиво рассматривая Чикулаева:

- А может, Сергей Валентинович, не будем нарушать обычая? Пора и мне
бросить вас, как бросали другие женщины. Я уйду к нему, он гениальный
хирург, но ему не хватает домашнего уюта. Саша, женитесь на мне!

- С удовольствием, - попробовал отшутиться Чикулаев.

Мне надоело. Я сказал:

- Если пригласите, буду шафером на вашей свадьбе. Или посаженым отцом.
А сейчас - иди спать.

- Ничего подобного! Я сейчас отправлюсь по делам! Жаль, у меня нет
машины, жаль, не научилась водить, а то взяла бы твою. У меня очень срочные
дела!

И она тут же поднялась, пошла в спальню - и через минуту явилась
переодетой и направилась в прихожую.

Я встал на ее пути.

Чикулаев маячил тут же.

- Мне пора... - вяло говорил он. - А вам, Нина, действительно, надо
спать.

- В каком смысле спать? - спросила она. - Просто спать - или с ним
спать? - Она ткнула в меня пальцем. - Почему вы за меня решаете, с кем мне
спать? Я сама решу!

Я дал ей пощечину.

- Вот этого не надо было делать, - сказала она - и рванулась к двери,
открыла, побежала вниз.

- Ладно, - сказал я. - Перебесится - вернется.

- Нельзя, - сказал Чикулаев. - Там ночь, а она вон в каком состоянии.

- Ну, догоняй, провожай, можешь делать с ней все, что захочешь, она
согласится.

- Дурак ты, - -сказал Саша - и поторопился догонять мою жену.

Дальнейшее - нелепо, невероятно. Но это произошло, случилось. Через
десять минут: звонок в дверь. Я открыл. Саша держит на руках стонущую,
бледную как мел Нину. Пока укладывали ее, он рассказал, что догнал ее у угла
дома, взял за руку, хотел что-нибудь сказать, но она вырвалась, крикнула:
"Отстань!" - и бросилась за дом - куда? ведь там пустырь, - но она ничего не
различала, кругом темень, а за домом глубокая траншея под теплотрассу,
месяца три уж как разрыта и, естественно, без ограды, без страховочного
освещения, - и Нина упала со всего маху вниз, на трубы. Хорошо, если только
ушибы, но могут быть переломы.

Нина стонала от боли. Решили "скорую" не вызывать, отвезти ее на моей
машине в больницу, где работает Саша.

...Убогое освещение, убогие коридоры. Санитары. На каталку. Повезли
делать рентген. Я остался в коридоре, Саша - вместе с санитарами.

Его не было долго.

Очень долго.

Наконец появился.

- Ну и что? К ней можно пройти?

- Она в реанимационном отделении.

- Что?!

- Не ори! Переломы ребер с правой стороны, внутреннее кровоизлияние...
- Саша запнулся.

- Ну? Что еще?

- Еще? Разрыв печени, вот что еще! - сердито сказал Саша. - Думаешь,
обманывать тебя буду? Готовься ко всему.

- То есть? Она что, и умереть может?

- Все могут умереть, - сказал Чикулаев. - Пойду гляну.

- Я тоже!

- Стой здесь! Меня и самого-то в операционную не пустят. Так,
покручусь...

Ясно. Он просто не хотел быть рядом со мной. Переживания родственников
оперируемых больных ему до тошноты надоели.

И вообще, вопрос жизни или смерти моей жены был для него вопрос не
личный, а профессиональный.

Я думал о многом. В том числе:

Итак, она умрет. Я похороню ее на старом городском кладбище. Я буду
приходить туда каждую неделю. Смотреть на ее лицо в граните, взглядывать
сквозь листву на синее небо - и плакать чистыми слезами печали... Не этого
ли я хотел?

Потом я, кажется, дремал.

Стоя, как лошадь.

Меня пустили к ней только к обеду следующего дня. Палата была для
тяжелых; на мое появление никто не прореагировал.

- Она еще не совсем отошла, - сказал врач за спиной. - Но оттуда
вылезла. Это наверняка.

- Откуда?

- Оттуда, - сказал врач и вышел.

Лицо Нины было желтым, с синими кругами вокруг глаз. Оно было
незнакомым, страшным. Я сел на табурет возле постели. Ресницы ее задрожали,
она открыла глаза. Зрачки плавали, но вот удержались, повернулись - она
посмотрела на меня.

Я улыбнулся.

- Уйди, - прошептала Нина. - Я тебя ненавижу.

И устало закрыла глаза.

Я посидел еще немного и вышел.

Открывая дверцу машины, вдруг ослаб, облокотился о крышу.

Капнуло: дождь, что ли, пошел?

Слезы. Скажите на милость!

Я был счастлив. Я любил ее.

Лето 1994