Чтение 7–й страницы книги ~Висельник~

- Положим, у вас к нему отношение как к учителю, как к старшему
товарищу. А у него к вам? Или я слепой и глухой? Я не такой чуткий, как
Александр ваш Сергеевич (хотя то, что он убийца - вы слышите меня? -
угадал!), но понять его отношение к вам вполне могу. Скажите еще раз
неправду. Это ведь легко.

- Ну, пусть так, - сказала она после паузы - не мхатовской, как у меня,
и не тугодумной майорской, как у Петрова, а после паузы женской - когда за
полминуты решается вопрос: продать близкого человека ради случайного
красавца или не продать. Вопрос, насколько я знаю женщин, всегда решается в
пользу красавца. (О том, что я красавец, говорю без хвастовства и кокетства.
В году двенадцать месяцев. Зимой холодно, а летом тепло. В пятиэтажных домах
- пять этажей. Я - красавец. Ряд равноправный.)

- Пусть так, - сказала она наконец, - он действительно... Но он
культурнейший, воспитаннейший человек, он ни словом, ни намеком...

- Извините - это до тех пор, пока он не чует соперника. В вашем
курсанте он соперника не чуял - и молодец, и прав.

- Слушайте...

- Послушаю. Но дайте договорить, очень прошу. Во мне же он почувствовал
соперника - и серьезного. Вот и взвился, вот и нарисовал меня каким-то сущим
дьяволом. Представляю, что он еще обо мне наговорил!

- А вот и врете. И ни черта не понимаете в этом человеке! Он ни слова,
клянусь, ни слова о вас не сказал.

- Неправда. Он должен был хотя бы сказать, что вот именно ни слова обо
мне не скажет или что-то в этом роде.

- Ну так. И всЈ.

- Вспомните, очень прошу, в каких именно выражениях он это сказал.

- Это неважно.

- Боитесь?

- Чего?

Она опять сделала паузу. И опять предала близкого человека.

- Он сказал, что у него такое чувство, будто наступил на жабу.
Противно. И я его понимаю, кстати. Довольны?

- Очень!

Я был действительно доволен. Александр Сергеевич умница, он не будет
подробно изливать свою неприязнь к сопернику, называть его подлецом,
страшным человеком - или, к примеру, несчастным. Все эти слова, не дай бог,
заинтересуют девушку, не дай Бог, захочет узнать: почему подлец, почему
страшный, почему несчастный? Нет, самое лучшее - как плевком - одним словцом
пренебрежительно уничтожить человека. И словцо хорошее: жаба. Девушки жаб не
любят: зеленые, холодные, пупырчатые и всегда неожиданно выскакивают из
дачной травы, норовя прыгнуть на босые ноги. Отличное словцо, отличный
образ, хорошо усваивается памятью.

Все это я Нине объяснил - и она отрицала, поминутно собиралась
прекратить разговор. Но дело было уже сделано.

- Вы ведь как коллеги и специалисты обсуждаете своих пациентов, ведь
так? Это не сплетничанье, это профессиональный разговор. Почему же он
отделался одной жабой, а вы - почему, почему? - не спросили, что он имел в
виду, называя меня в лицо несчастным человеком, хотя вам до смерти хотелось
спросить? Тут, правда, он поспешил, он не успел подумать о возможном влиянии
этого диагноза на ваше отношение ко мне.

- Вы чушь какую-то несете. Он не хотел об этом говорить, вот я и не
стала спрашивать.

- Но хотелось спросить?

- Да, - ответила честная девушка.

- И при случае спросите?

- Возможно.

- Огромная просьба: позвоните мне в последний раз - и пусть это будет
действительно последний раз - и скажите, что он имел в виду, когда назвал
меня несчастным. В конце концов, есть у меня право знать о себе?! При этом
повеления его выполню - и с ним не буду дружиться, коль не хочет, и вас
домогаться не буду.

- Ну разве только при этом условии, - сказала она, повесив трубку и
очень, наверно, довольная таким концом разговора, где она вышла полный
молодец, а я вышел... А вот кто вышел я?

Тут-то и начнется у нее бессонная ночка. Почему, в самом деле, так
разволновался Александр Сергеевич? Почему, обычно такой корректный, назвал
человека жабой? Почему не захотел говорить о нем - хотя любит рассказывать о
своих ощущениях и о своем проникновении в душу другого? Что за человек этот
делец, так неожиданно с ней познакомившийся, тезка ее Сережи (опять не
навестила его в училище, а он, наверное, то и дело крутится возле КПП,
контрольно-пропускного пункта), делец с ухватками вовсе не дельца и с
культурной речью, что, впрочем, неудивительно при его высшем
физико-математическом образовании? Почему он обронил это словцо -
несчастный? Александр Сергеевич сказал: страшный. Ну и: жаба.

Не слукавил ли бывший майор, которого она считала кристальнейшим
человеком, думающим только о своих мыслях, о творчестве и о здоровье
болящих, которым помогает почти бескорыстно? А если слукавил - то почему?
Может, он почувствовал в Сергее (так она будет мысленно называть меня в
отличие от курсанта Сережи) именно глубокое несчастье и побоялся, что это
несчастье и меня засосет, как омут?

Но в чем это несчастье? И почему Петров, так много рассказывавший о
себе (в том числе слишком много, даже до неприличия, о своей неудавшейся
семейной жизни), не рассказал о людях, которых убил? Он, правда, и о других
подробностях своей милицейской карьеры не распространялся, говоря: не было
этого, настоящая жизнь только началась. Но - все же. Он ведь откровенен был
с ней - как ни с кем.

Кстати - а почему? Конечно, элемент его мужского интереса ко мне
отрицать нельзя. Но в этом ничего такого нет. Он здоровый мужчина, а в
беседе каждого мужчины с каждой женщиной (равно как и наоборот) всегда
присутствует некий сексуальный элемент: в слове, в жесте, во взгляде. Так
что Сергей просто раздул из мухи слона, провел меня как дурочку, основываясь
на обычном человеческом знании.

Стыдно!

Если б только не странный гнев Александра Сергеевича, если бы - потом -
не его желание остаться наедине с собой: будто ему неловко передо мной,
будто он сам уличил себя в чем-то...

И почему так хочется вот сейчас, среди ночи, позвонить Сергею? Пусть
объяснит! Но - что объяснять? Глупый и мучительный, однако, вопрос - в
котором нет конкретного вопроса, а только тревога, непонятная, сосущая...

Я думал, она помчится к майору Петрову завтра же, но она позвонила лишь
через неделю. Я было подивился крепости ее характера, но все выяснилось
бытово, просто: Александр Сергеевич на неделю уезжал к родственникам в
деревню. Сельский выходец, значит. Значит, самородок вдвойне и втройне.

Этих ехидных слов я Нине не сказал. Всему свое время.

Она была радостной.

- Вы знаете, Александр Сергеевич много о вас думал и решил, что был
неправ. То есть он не совсем точно выразился. Он просто боится, что вас ждет
что-то страшное, вернее, вы этого ждете, а тот, кто ждет - дожидается, -
тараторила она, боясь позабыть веские точные слова, обдуманные майором
Петровым в деревне за окучиванием картошки или мичуринской прививкой рябины
черноплодной к дроку дыролистному. - Он просил не обижаться на него и, если
хотите, прийти поговорить, просто поговорить, не как с пациентом, а как с
интересным человеком, которого он не до конца понял.

Она даже выдохнула после этого длинного периода - словно вынырнула из
воды. Я же, не успела она закончить, все понял. Нет, не умница Александр
Сергеевич. Он просто - хитер. По-деревенски хитер. Он понял, что свалял
дурака, и решил, что пока - пока - лучше этого парня держать на глазах.
Слишком опасен. Вон и Нина прискакала и первым делом: вопросы о нем.
Обмишурился, промаху дал. Впустую проквакала его жаба, не перевесила
интереса Нины к страшному человеку. (Хотя ведь, сучий хвост, ведь усмотрел
что-то, значит, не без способностей, не без чутья. Я сам с чутьем, но таких
способностей не имею. А он в самую середку заглянул. Но - никогда не допрет
до конкретного: что хочу убить ее - и почему мне это нужно.)

- Я бы рад сходить погоститься, - сказал я Нине. - Но я неделю никуда
не выхожу. И никого не хочу видеть.

- А ваши дела? У вас же...

- К черту дела.

- Слушайте, но это же серьезно. То есть не так серьезно...
Астено-депрессивный синдром, обострение или что-то. Я бы вам советовала в
клинику лечь. Я серьезно говорю.

- Пошла ты со своей клиникой, дура! - вяло сказал я и бросил трубку.

Были звонки. Не подошел.

Адреса она моего не знает - вот что плохо. Сейчас примчалась бы. Надо
при случае сообщить адрес.

Звонки с разными промежутками раздавались в квартире весь день. Потом я
узнал, что один из звонков обошелся мне в полмиллиона убытка. По масштабам
94-го года - не так уж много. Но и не двадцать копеек.

Вечером я все же снял трубку.

- Мне, собственно, наплевать, тешьте свою тоску, - сказала Нина. - Я
просто подумала: у вас и жрать-то нечего. Мне и на это наплевать, примите
как инстинкт женщины, которая не может не думать о голодающем мужчине - хотя
он ей совершенно посторонний.

- Не беспокойся, с голоду не помру.

- Идиот какой-то, - сказала Нина. Я чуть не задохнулся от счастья и
нежности - впервые. Именно так она сказала: "идиот какой-то". Так о близком
говорят, о муже, о женихе, о любовнике, о друге - меня все устраивало. Бог
послал мне этого Александра Сергеевича, как он мне все облегчил, как он мне
помог! В День советской милиции - или такого праздника уже нет? - ну,
российской! - поставлю свечку во здравие Александра Сергеевича Петрова,