всех были суетливые глаза и срывавшиеся на визг голоса. Ловцами назвались,
потому что везли полные возы битых лебедей белых и черных, но в то же
время и не должны были бы они называться настоящими ловцами, ибо не имели
с собой ни кречетов, ни соколов для благородных лебединых ловов, не имели
даже луков, а только короткие мечи, которые в случае необходимости могли
служить и обыкновенными ловецкими ножами, да еще длинные прутья, сложенные
на возах, окровавленные и в лебяжьем пуху. Сразу было видно, что это за
ловцы! Такие не морочатся с соколами, не пускают стрел под облака, не
оставляют прекрасным птицам ни малейшей возможности для спасения. Где-то
на озере или в тихой заводи догоняют лебедей в легких берестянках и
безжалостно бьют бордунами или же просто палками.
ловцов-разбойников всю добычу, а самих вытолкать взашей. Но Мостовик
отдыхал после обеда. Мытник, упиваясь воспоминаниями о сытной трапезе при
воеводском столе, настроен был благодушно, взглянул сквозь пальцы на
троих, сказал: <Раз вас трое, то так тому и быть: каждого третьего лебедя
положите с воза и поезжайте, покуда целы>. Ловцы начали хорохориться. Один
из них, видно ватажок, выдернул с воза трех черных лебедей, швырнул
Мытнику под ноги, выкрикнул: <Вот тебе от каждого из нас! Мы щедры>. Но на
Мытника не действовали ни хвастуны, ни нахалы. <Щедрых нет, - сонно зевнул
он. - Есть только умные и глупые. Не хотите по-умному, окажетесь в
дураках, ежели не хуже того. А ну-ка, Положай, возьми их>. И Положай
быстро управился с этими тремя, тем более что на помощь ему прибежала
предмостовая стража. Ловцов связали веревками, а Мытник начал
присматриваться, кого бы послать к Воеводе за советом.
Маркерий со своей доской, человек лишний, возмутительно ненужный,
нежелательный для Мытника, поэтому он с радостью позвал своего племянника
и велел ему немедленно бежать на воеводский двор; если Мостовик спит,
подождать, пока проснется, и только тогда доложить о приключении.
увидеть Светляну, с которой теперь не имел возможности часто встречаться,
Воеводу решил не беспокоить, пускай выспится и пускай приснятся ему ангелы
или же и сам Николай-угодник, тут парень был щедрым и добрым.
увидел Светляну. Можно было подумать, что она ждала Маркерия или же вышла
его встречать.
этом холме.
она выглядела так прекрасно, что рука Маркерия сама потянулась к этой
ленте то ли для того, чтобы погладить волосы Светляны, то ли просто
дернуть, девочка исподлобья смотрела на парня, не мешала ему, но и не
подбадривала, тогда он неожиданно для самого себя коротким движением
сорвал ленту с ее волос, девочка бросилась, чтобы отнять, но он высоко,
так что она не могла достать, поднял руку, крутанулся, отбежал от Светляны
и быстро, ловкими движениями, повязал себе ленту на шею.
разобраться в чувствах, да и у Маркерия нежность пробивалась еще
неосознанно, голос ее был невнятным и непостижимым.
другой догонял, они оживленно резвились, не мальчик и девочка, не будущие
муж и жена, а просто двое детей, которые не ведают о поле, а если и
ведают, то не переносят этого на себя, щедро уступая все преимущества и
радости взрослым.
черных, как половецкая ночь, огромных глаза, следят упорно, неутомимо, все
замечают, все запоминают: и их улыбки при встрече, и пожатие рук, и эту
ленту, и веселую беготню, и невольные объятия, и раскрасневшиеся щеки.
добычу, твердо убежденный, что не миновать ей своего, но и не отваживаясь
напасть прежде времени, чтоб случайно не вспугнуть и не утратить
безвозвратно. Однажды заприметив Маркерия, она уже не отступала от своего
намерения, время помогало ей, каждый новый день вливал в отрока больше и
больше мужских сил, нужен был теперь только случай, но Воеводиха не
опережала событий, выжидала и выслеживала. Сегодня она и в мыслях ничего
не имела, Маркерия сама судьба посылала ей в руки. Поэтому она даже
растерялась, когда парнишка, вдоволь набегавшись со Светляной, хлопнул
себя по лбу, будто вспомнив что-то, схватил девочку за обе руки, шутливо
потормошил на прощанье, а потом побежал в воеводские палаты, прямо в сени,
в которых пряталась половчанка, вскочил туда запыхавшийся, торопливый,
словно прибежал прямо с моста для старательного выполнения приказа
Мытника.
выше Воеводихи, встал он перед нею в сенях, чуточку обескураженный
неожиданной встречей, но и не напуганный, ведь сидел длительное время
здесь рядом с нею, да еще и на одной скамье, случалось.
догадываясь о беде, но уже подсознательно пугаясь этой загадочной темной
женщины, блеска ее огромных глаз, всей фигуры ее, преградившей ему дорогу.
черного огня, и этот огонь мгновенно приковал парня к половчанке, и он
молча, ужасаясь в душе, пошел за нею, украдчиво переступал по скрипящим
полам, подстраиваясь к беззвучной походке своей повелительницы, умело
находил дорогу в темных таинственных переходах, еле освещаемых сверху
маленькими окошками-прорезями, густо переплетенными коваными железными
решетками; они углублялись в темень, в затаенность, в недоступность
воеводского дома, половчанка открывала тяжелые двери и легко
проскальзывала в переходы еще более тусклые, заставленные тяжелыми,
окованными железом сундуками, о которые больно ударялся Маркерий; женщина
продвигалась легко, умело, она знала здесь каждый поворот и каждый уголок,
так человек, брошенный на множество лет в темный и ужасный поруб, на ощупь
изучает свою темницу и со временем знает в ней малейшую мелочь, хотя
честно говоря, там и не может быть ничего достойного человеческого знания.
Потом Воеводиха, видно уже заведя Маркерия на самое дно своей неволи,
толкнула невысокую дверь в стене, снова повторила: <Иди за мной>, он
переступил порог и очутился в ложнице загадочной женщины, хотя и не мог
подобрать название этой палате; половчанка чуточку, словно бы растерянно
то ли раздумчиво, поправила на широком ложе одеяльце (атлас золотой по
лазурному полю, на горностаях, грива по атласу унизана жемчугами, в гриве
двадцать два яхонта лазоревых, да шестнадцать лалов, да двадцать один
изумруд), пышность, а следовательно, и назначение которого тоже не могли
быть известны парню, привыкшему к быту простому и суровому, да, судя по
всему, Воеводиха и не намеревалась поражать Маркерия пышностью своего
обиталища, не о том шла речь, ее издавна затаенное намерение простиралось
дальше, ей не нужен был чей-то восторг, удивление или ошеломленность от
богатств, которыми она была осыпана, она стряхнула бы с себя все,
отбросила бы, с радостью оставаясь нагой, как в день рождения, - все
теперь было жалким и ничтожным для нее, кроме ее жажды, она задыхалась от
мысли об осуществимости неосуществимого; вот он стоял перед нею, гибкий,
сильный, с горящими глазами, он пришел за нею послушный и покорный, тут
должен бы стать смелым, безудержно-наглым, порывистым, какими были
половецкие мужи в звездной степи ее детства; она ждала, чуточку застенчиво
перебирая горностаи в подбое своего тоненького одеяльца, могла бы
приказать еще раз: <Иди ко мне>, но тогда бы развеялись чары, давнишняя,
полузабытая Лала из степей почувствовала всю будничность и
невыразительность любых слов и, расширив и без того огромные свои глаза,
молча сама пошла на Маркерия. Он попытался отступить, попятиться, но
впечатление было такое, будто женщина не приближается к нему, а окружает
со всех сторон, она была всюду, заполнила все вокруг, когда же
прикоснулась к парню своим телом, то сожгла его всего, чтобы сразу же
родить нового, сильного, жадного - к чему? Не знал, ничего не мог знать,
не умел вырваться, убежать, исчезнуть, половчанка шла на него, подняв руки
до уровня плеч, она входила в него, как в реку, всем своим телом - ногами,
бедрами, животом, грудью, было в этом что-то неизведанно-прекрасное и
одновременно отпугивающее, в первый миг он не смел убежать, привыкший
подчиняться Воеводе, а следовательно, и Воеводихе, потом забылось, кто
она, потом вообще уже ничего не помнил, потому что жило только тело, оно
говорило, оно ощущало, оно трепетало, будто птица, пойманная в силки. А
Воеводиха темным призраком надвигалась на Маркерия, молчаливая, дико
Лукин Евгений
Лукьяненко Сергей
Фазиль Искандер
Каргалов Вадим
Мурич Виктор
Круз Андрей