отца. Батько поднялся с постели, опираясь на плечи врача и сестры, медленно
подошел к окну, никто не знает: живой ли или уже мертвый. Только степь в
окне, в глазах, в сердце. Только сын...
серебряную, сыном подаренную, да бутылочку коньяку, да медали мои
трудовые..."
провожальницы.
кабы не седая голова, то как молодой...
уважение памяти его отца.
стоял над усадьбой Андрия Карналя, густо пронизанной сиянием электричества.
В словах будто и не ощущалось скорби - одно величание покойного: какой
труженик, какой активист, какой преданный Советской власти, какой добрый
человек...
обрушился на землю, заплясал, закрутился неистово, дико, но людей не
распугал, они продолжали сидеть - гомон их был такой плотный, что ветер, как
ни бесновался, не мог его разорвать, лишь стонал, завывал от отчаянного
бессилия.
чарку. Карналь попрощался с мачехой, с Зинькой, с секретарем райкома, с
дядей Дмитром, с братьями, с Мишком-лесником, с Федором Левковичем,
батьковым давним товарищем и, можно сказать, соратником по колхозному
движению, а затем степные дороги схватили в свои узкие ложа машины: в одну
сторону - райкомовские, в другую - киевские; в одной - Карналь с Людмилой,
Юрием и тетей Галей, другая - с Гальцевым и Алексеем Кирилловичем.
осеннего ветра. Срывал крыши. Рвал провода. Валил опоры высоковольтной сети.
Ломая деревья. Нагонял на берега воду в озерах и реках. И летел, летел
ошалело неведомо куда и зачем, будто гонимый всеми дьяволами мира.
сбросило ее в воду, а в Градизске снова на них чуть не налетел "Москвич",
который на этот раз уже выезжал из ресторана, но спешил, видно, так же, как
и тот, что сворачивал к ресторану вчера. Золотоноша промелькнула зеленым
заветренным видением, золотые церкви Переяслава утопали в ветреной мгле. В
Киеве тоже царил ветер такой, что с моста Патона киевские горы казались уже
не зелеными, а словно бы черными.
о стеклянные плоскости тысячеоконного приюта человеческой мысли. Высокие
стеклянные двери сами отворились перед академиком, за дверью стояла
необычная тишина, но он легко почуял в ней то, что отныне должно было стать
единственно близким, дорогим, родным, незаменимым: всемогущество
человеческой мысли. "О спектр всечеловеческий, разума сила святая!.."
цельнометаллические. Вода тепловатая, какая-то ненастоящая, неживая, мертво
плещется на дне, между носом и кормой, в ней плавает мусор: щепки, косточки
от персиков, обертки от конфет, цветные тряпочки, семечки от дыни, рыбья
чешуя, даже рыбий глаз, как мертвая жемчужина. Бр-р!.. Анастасия зацеплялась
взглядом за эти мелочи, раздражалась больше и больше, насилу уняла в себе
дикое желание прыгнуть за борт и поплыть к берегу, туда, где оставили они
Карналя, загадочно-мудрого человека, что равнодушно отвернулся от моря и
подавленно пошел куда-то так же спокойно, как и пришел откуда-то. Случайно
набрел на нее на берегу, там и оставил. Правда, обещал прийти после обеда
встречать их моторку. Но ведь не придет! Знала это наверное. Потому и
рвалось у нее в груди нелепое желание броситься в воду, плыть к берегу,
догнать того странного человека. Ну, так. А дальше? Что дальше? И зачем это
все?
в такой грязи.
утонешь. А я хочу жить сто лет.
нравилось дразнить Анастасию.
Князь знает, погляди, какой он намурмосенный! Он ревнует и думает, как
зарезать своего соперника! Зарезать или утопить. Точно, Князь?
смеялся над тобой грузинский народ?
он добрый, будь и ты таким.
Оставив Князя, он неожиданно переключился на Карналя:
Анастасия!
он загундосил: "Пусть неуда-ачник плачет!", так чтобы надлежащим образом
обыграть и слово "неудачник" и "плачет", адресуя, ясное дело, оба эти слова
оставленному на берегу Карналю, а здесь: Анастасии.
академик? Тогда как ты - лишь продукт нашего доброжелательного общества,
которое щедро раздаривает высшее образование, часто не заботясь о
собственных интересах, а только удовлетворяя тщеславие недорослей". Но она
не хотела сегодня быть жестокой ни к кому. Судьба может стать благосклонной
к тебе, так нужно быть и самой доброй ко всем. Пусть себе поет Костик
Бегемотик. Не спугнуть бы свое счастье, не сглазить... Перегруженная моторка
мелко дрожала, мир вокруг раскачивался все больше и больше: море, небо,
скалистые стены берега, вершины гор, спрятанные среди каменного хаоса бухты.
Разбойничья бухта, к которой они плыли, оказалась оккупированной шумливым
племенем "дикарей", что проникли туда с суши, спустившись, видимо, со скал и
забросав всю узенькую полоску берега своими ужасающе набитыми рюкзаками.
крутой вираж около Разбойничьей бухты.
говорить о человеческом сердце? "Еще дальше, - почти в отчаянии подумала
Анастасия. - А зачем? И куда?" Все в лодке казались такими чужими, будто
впервые их увидела. Да еще этот Костик, который опять загундосил: "Пусть
неудачник пла-ачет!" Собственно, этот Костик не стоит даже того, чтобы на
него обижаться. Кто он и что? Где-то учился, сам не знал, что из него будет,
на все вопросы о своей будущей специальности отделывался полушуткой: "Мой
брат - кинорежиссер". - "А ты?" - "А мой брат кинорежиссер".
воедино люди, как две половинки в фасолине. Жора жил морем и моторкой.
Полгода обслуживал курортников, полгода - спячки, как у медведя. Жил от
солнца до солнца, как та симпатичная букашка солнышко, добрый, неунывающий
и, кажется, беззащитный, как и она, Анастасия, или этот молодой грузин
Джансуг, которого они окрестили Князем, хотя занимался он далеко не
княжескими делами: преподавал в институте философию. Получать зарплату за
философию - разве это не то же самое, что платить молодым женщинам только за
Прозоров Александр
Орловский Гай Юлий
Якубенко Николай
Белов Вольф
Корнев Павел
Корнев Павел