и, тяжело отдуваясь, еще никак не мог прийти в себя, не делала попыток ни
высвободиться, ни отшатнуться, ни хотя бы встряхнуться немного. Готова была
на все, перенести любые неудобства, неприятности, только бы плыть, плыть,
плыть - и не утонуть. В другой раз - согласна. Могла утонуть, сгореть,
задохнуться, разбиться в автомобиле, погибнуть в авиакатастрофе. Когда
угодно, но не сегодня. Сегодня она должна выплыть из моря, добраться до того
берега, на котором так неосторожно оставила утром удивительного человека, по
сути, почти незнакомого, но... Думала теперь лишь о том береге и об усталом,
каком-то странно одиноком человеке на нем. Загадала: встретит - не встретит?
Обещал, да. Но ведь не обязательно. Мог обидеться, что с ним так небрежно
обошлись. Но ведь сам сказал: приду встречать. И улыбка. Смущенная, гордая,
холодная, неприступная, презрительная? Так улыбаться не умеет никто другой
на свете.
уже, наверное, до конца своих дней. Пусть бы теперь попробовал загундосить
свое "Пусть неудачник плачет!". Не до того! Забыл обо всем. Снова и снова
переживает свою смерть, которую видел в клокочущей воде горловины, между
твердых скал, отходит душой, пробует радоваться спасению и не знает, как это
сделать. Анастасия вспомнила свое обещание про белый флаг. Могла ведь
забыть!
хоть немного развеять подавленность, воцарившуюся в лодке. - У тебя есть
какая-нибудь мачта?
весло. Отпихиваться от причала - только и того.
знал, что делать с веслом. Философ и весло - ничего общего. Анастасия
протянула Джансугу свою белую блузку.
кое-как прикрепил блузку к веслу, сконфуженно улыбнулся Анастасии: никак не
мог сообразить, зачем это. А слышал ведь, как она утром обещала поднять над
лодкой белый флаг. Неужели у мужчин такая куцая память? Или они слушают
только самих себя?
затрепетала на ветру, весло рвалось из рук, гудело, словно бы даже
притормаживало лодку, так что Костик посмотрел вверх почти испуганно.
морем, вынужденные сидеть там, пока уймется стихия, ни на что не надеясь,
ничего не ожидая, только завистливо провожая глазами чаек да такие
сумасшедшие лодки, как эта. А в пансионате? Там, наверное, ветер прогнал с
набережной всех, и вряд ли кто-нибудь смотрит и приметит трепетанье
маленького белого крылышка. Не будет и Карналя возле причала, - почему бы
ему быть исключением? И все же Анастасия тайно гадала в душе: "Будет - не
будет, будет - не будет..." Так в детстве обрывала лепестки ромашки,
загадывая то или иное, всегда что-то глупое, несущественное, в сущности и
ненужное. Теперь пригодилась бы не ромашка, а тысячелепестковый невиданный
цветок, чтобы обрывать его долго-долго, чтобы хватило до самого берега, до
причала, до того мгновения, когда она увидит, убедится и либо обрадуется,
либо... Отгоняла от себя горькие предположения, хотелось верить, верить,
верить... Во что? И по какому праву? Глупая, глупая...
невообразимое и непередаваемое, непостижимое. Безоблачное, выметенное
ветрами небо летело неизвестно куда в пронзительном синеватом свете
предвечерья, затягивало в свое космическое безудержное движение зеленые
деревья с набережной, белые строения, пугливо прикрытые вздыбленной красной
черепицей, зубцы скал и вершины гор, которые еще удерживались
миллионотонными базальтовыми массами, но уже угрожающе крепились, в
молчаливых каменных вскриках рвались вслед за ветрами, за небесами, за той
пронзительной синевой, от созерцания которой у Анастасии заходилось сердце и
хотелось плакать, как малому ребенку от собственной незащищенности, от своей
малости, от бессилия, от страдания и боли, потому что некому рассказать о
том, что она чувствует, глядя на неистовую красоту мира, которая просто не
умещается в ее душе.
завистливо провожали глазами отчаянную лодку, одиноко боровшуюся с
неистовством моря, размахивали руками, словно хотели взлететь, вырваться из
неожиданного заточения, полететь вслед за теми отчаянными, которые реяли
перед всем берегом белым флажком вызволения.
отчаянный, как и положено морякам. Костик и Вероника - добродушные,
погруженные в себя. Джансуг посреди взвихренных стихий должен заботиться об
атараксии и адиафории, завещанных еще греческими скептиками. Она с ними и не
с ними. Для той неистовой красоты, которая разворачивалась впереди на суше и
какую, пожалуй, видно было только отсюда, с разбесновавшегося моря, она
должна была иметь рядом с собой кого-то другого. Кого же? Боялась признаться
самой себе, и от этого ее страдания еще усугублялись, и мука ее от
созерцания летящего синевато-серебристого света еще увеличивалась.
заблудилась в вечности и никогда не доберется к своему причалу.
исчезала, то появлялась среди гигантских волн, слабо трепеща белым флажком
безнадежности, помчались два могучих глиссера спасательной службы. Жора
замахал Анастасии, чтобы она убрала свой флажок, - он не хотел позориться
перед спасателями, он что-то кричал и даже топал ногами о днище лодки, но
Анастасия упорно держала весло, глиссеры пронеслись мимо них раз и еще раз,
оттуда кричали что-то в мегафоны. Костик, уже оклемавшись, помахал им
успокоительно рукой, но спасатели не отставали от моторки и повели ее к
причалу в почетном эскорте, будто плыли в ней какие-то чрезвычайно важные
лица. Анастасия только теперь вспомнила про свой "Петри", спрятанный в
рюкзаке среди полотенец и одежды, должна бы достать аппарат и сделать
несколько снимков на память, а если бы очутилась на берегу и поймала в
объектив картину сопровождения глиссерами потрепанной штормом моторки, то
еще, глядишь, снимок получил бы премию на одном из многочисленных ежегодных
фотоконкурсов, устраиваемых ныне, кажется, всеми газетами Советского Союза.
Порой человеку хочется забыть о своей профессии, не напоминать о ней ни
посторонним, ни себе самой, сосредоточиться на чем-то другом. На чем же? О
себе Анастасия знала наверное, хоть и не сознавалась сама себе. Когда
вспомнила про фотоаппарат и про свои профессиональные интересы и когда
вообразила себя на том причале, к которому сквозь клокотанье моря
пробивались три лодки, пыталась этим заполнить невыносимую пустоту,
открывающуюся ее глазам, безнадежность, пустынность берега, свои отчаяние и
ужас, что ждали ее, белый флаг отчаянья, который она все еще держала в
руках, выставляла, показывала. Кому? Ветру, горам, ошалевшему солнцу, что в
облачных завихрениях мчало в неизвестность, унося с собой все надежды?
какое-то непередаваемое величие. Но все померкло, как только Анастасия
убедилась: Карналя на берегу нет. На причале не было никого. Карналь не
пришел. Обещал и не выполнил обещания. Собственно, никаких обязательств,
кроме слова, но ведь такой человек не бросает слов на ветер. Ветра такие
люди тоже не пугаются. Значит, не пришел, потому что не хотел. Даже об этом
Анастасия не сумела подумать, потому что думать вообще в эту минуту не
могла. Только видела пустой причал, может, потому мысленно и летела туда
сама, чтобы встречать возвращение с моря этих жалких аргонавтов, этих
незадачливых поедателей шашлыков, этих водолюбов и водофобов (Джансуг,
который мог относиться только к водофобам, еще и сейчас испуганно молчал и
смотрел на Анастасию мучительно-виноватыми черными глазами). Если бы ей
сказали, что в это время Карналь уже подлетает к Парижу или что через неделю
он увидит такое же, как она, развихренное, потемневшее солнце, торопясь на
похороны отца, Анастасия не то чтобы не поверила, а содрогнулась бы сердцем
от боли за того человека, но, к сожалению, знание того, что есть и скоро
будет, не всегда открывается тебе, вот и должна казниться и мучиться
неопределенностью, неосуществимостью надежд, неутолимостью желаний. "Надежда
- мой компас земной, удача - награда за смелость..." Мягкая печаль голоса
Анны Герман одолевала грозный шум моря, от воспоминания о прекрасном голосе
хотелось расплакаться, а может, царил в душе Анастасии другой голос,
Карналя, его фигура, его глаза? Каким нежным и ласковым было утреннее море и
какое яростное оно теперь! Для иных человеческих душ вода - это стихия
отчаянья. Отныне Анастасия должна была бы причислить себя к этим несчастным.
и Вероника, сбиваемые с ног волнами, пытались завести моторку в тихую
бухточку, сидела и тогда, когда из лодки все повыносили на берег, и Джансуг,
смущенно покашливая, прошелся возле, раз и другой, не решаясь напомнить, что
надо сходить на берег. В пансионате комната Анастасии была рядом с комнатой
Костика и Вероники. Джансугу еще предстояло добираться до палаточного
городка "дикарей" на пустыре у виноградников, где стояла его черная "Волга"
и оранжевая импортная палатка и где нашли пристанище также Анастасиины
"Жигули".
как это, не люблю! Прости, но не могу хвалиться. Не испугался, но не люблю.
Ты понимаешь?
сочувственно. - Не думай обо мне, Джансуг. Не нужно никаких оправданий.
Сапковский Анджей
Сертаков Виталий
Доценко Виктор
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Андреев Николай