попадал на зятя Юрия, тот, не таясь, смеялся над обещаниями академика:
"Благодарим за так называемые заверения о так называемом посещении"). Юрий
принадлежал к тем слишком распространенным в наше время веселым парням,
которые нравились девушкам, но Карналь относился к ним сдержанно. Веселье их
было поверхностное, не укоренившееся в глубинах жизни. От таких шуток и
острот скука повседневности не исчезала, а обступала тебя еще гуще и
плотнее. Карналь придерживался мнения, что человек должен учиться смеяться
так же, как он учится ходить, говорить, делать полезные дела. Ребенок
начинает смеяться только на сороковой день после рождения. Кажется, только
библейский Хам смеялся уже в день своего появления на свет. Наука, которая
рождается трудно и медленно, не становится ни на сторону отчаяния, ни на
сторону торжествующей веры, она выбирает интеллектуальное посредничество,
методы которого - сомнение, недоверие, ирония. Именно ирония - как пробный
камень познания, а не примитивное острословие, смех ради смеха, показывание
языка бытию, а еще точнее: быту. Именно по этим причинам Карналь не мог
сойтись со своим зятем, а Юрий понимал это и думал о своем тесте с таким же
легкомыслием, как и вообще обо всем вокруг. Иного оружия не имел и не умел
его раздобыть.
но выбирал, к сожалению, не он, выбирать должна была Людмила, а она отдала
предпочтение Юрию. Иван переживал это тяжело, подал заявление об уходе, и
хотя считался одним из лучших наладчиков электронных машин, Карналь отпустил
его, сочувствуя парню.
себе весточку. Правда, довольно странным образом. С Приднепровского
металлургического завода пришла на имя Карналя телеграмма, в которой
академика просили приехать для консультации по внедрению АСУ в прокатных
цехах. Телеграмма относилась к категории необязательных.
требованиями, потребностями, необходимостью и тем, что могло быть отнесено к
категории желаемого, возможного, необязательного. Все хотели заполучить к
себе академика Карналя хотя бы на час, но ведь он, к сожалению, не мог
принадлежать сразу всем, поэтому приходилось прибегать к строгим
ограничениям.
рубрике "Вежливый отказ": "К сожалению, загруженность делами первоочередного
значения не дает мне возможности... Благодарю за внимание, посылаю свою
книгу, в которой вы найдете... С глубоким уважением..." Алексей Кириллович
прекрасно справлялся с такими телеграммами и письмами. Но на этот раз
телеграмма не попала к Алексею Кирилловичу. Потому что под нею стояла
подпись Ивана Совинского. Карналь даже забыл подивиться, почему это
перворазрядный мастер по наладке Электронных машин очутился на
металлургическом заводе. Его место в Минске или в Ереване, а то и в Москве,
при чем тут металлургия? Но уж если Иван там, если он отваживается
побеспокоить академика телеграммой, значит, дело серьезное, а еще -
интересное.
сидел и терпеливо ждал, чтобы приложить ее к кипе других, которые уже держал
для подготовки ответа "К сожалению", но тут академик неожиданно сказал:
знал. Потому что помощник не имеет права не знать того, о ком спрашивают, и
в то же время кто бы мог запомнить несколько тысяч человек, работающих в СКБ
и на заводе? Алексей Кириллович, ясное дело, относился к людям уникальным,
он держал в памяти тысячи телефонов, знал имена и отчества всех
государственных мужей, в совершенстве владел математической и, так сказать,
кибернетической (потому что уже разработана и такая) терминологией, он
напоминал кибернетический прибор с почти неограниченными способностями
запоминания, однако...
договаривая и давая академику понять, что он, хоть, может, и не помнит Ивана
Совинского, но знает все то, что происходило здесь, в городе, между ним и
дочкой Карналя Людмилой.
всего в пятницу, чтобы в воскресенье, самое позднее в понедельник,
вернуться.
Кириллович и бочком выскользнул из кабинета, неслышно и незаметно, как это
умел делать только он.
сидеть целыми днями, ничего не делая, звонить по телефону, расспрашивать о
том, как сыграло киевское "Динамо", или рисуя лошадок на чистом листе
бумаги. Он готов был посадить всех, с кем так или иначе приходилось общаться
на протяжении рабочего дня, в большом зале, чтобы все были перед глазами,
чтобы иметь возможность точно определить, кто лишний, недобросовестный, а
если подчиненные поймают своего шефа на пустой трате времени, то пусть и они
скажут горькие слова в его адрес. Однако Алексей Кириллович, а еще больше
Кучмиенко, призвав на помощь наивысшие государственные авторитеты, уговорили
его не пускаться в смешные и не присущие нашему стилю руководства
перестройки; модерн, функциональность - это так, но ликвидировать кабинеты?
Все равно что уничтожить одним махом авторитет.
Просторный секретариат, огромный директорский кабинет, набитый электроникой
и оргтехникой, и малюсенькая комнатка для Алексея Кирилловича, где он
священнодействовал, откуда мог связаться в любой миг с кем угодно по
телефону, имел выход на директорский селектор, имел правительственный
телефон, который, правда, свидетельствовал об уровне академика, а не его
помощника, но люди никогда не сушат себе голову, почему установлен такой
телефон, а просто преисполняются уважением к тебе. Алексей Кириллович, так
сказать, в телефонном вопросе имел одно преимущество перед самим академиком
Карналем. Он мог позвонить, как уже было сказано, кому угодно и говорить
все, что захочет, не особенно задумываясь над сказанным. Карналь же должен
был взвешивать каждое слово, ибо все его разговоры записывались на
магнитофонную ленту. Установил это правило Кучмиенко. Академик долго
протестовал и возмущался, но Кучмиенко сумел его убедить при помощи
авторитетов более высоких, нежели он сам. Ибо речь шла о том, чтобы не
пропадала ни единая из Карналевых мыслей, ни единое его слово, даже
произнесенное случайно, брошенное невзначай, оброненное, может, небрежно.
Кучмиенко держал у себя несколько высокообразованных экспертов, которых все
почему-то называли "параметрами". Эти "параметры" каждый день прослушивали
записи всех телефонных разговоров академика и, как золотоискатели из целых
тонн песку намывают крупинки золота, так они выбирали из потоков слов все,
что представляло ценность сегодня или могло приобрести ценность завтра и
послезавтра, и притом в разных отраслях науки.
подтрунивали все сотрудники СКБ, смеялся и сам Карналь.
пренебрежительно относился ко всем их находкам и досье на будущее, но
наличие такого института неизбежно лишало его телефонные разговоры
естественности и непринужденности, часто собеседники академика недоумевали,
слыша от него, например, такое: "К сожалению, я не имею возможности
поддерживать разговор"; "Слишком малозначителен вопрос, чтобы я мог тратить
на него лепту".
буквально в возмутительных размерах. Он мог позвонить кому угодно, говорить
что угодно, и никто не собирался его записывать ни теперь, ни в будущем.
Великие люди имеют свои привилегии, маленьким принадлежат свои. Придя от
академика, его помощник набрал номер Кучмиенко и, не здороваясь, не называя
того никак, спокойно сообщил:
расспрашивая, кто ему звонит, и так знал. - Когда же, если это не военная
тайна?
человечеству.
говорят они серьезно или шутят. Да, пожалуй, они и сами уже давно утратили
межу, и разговоры эти были для них как бы затянувшейся игрой или чем-то
вроде интеллектуального наркотика.
заводе...
Кириллович, нам с тобой этот Совинский очень нужен?
Шилова Юлия
Майер Стефани
Глуховский Дмитрий
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс