услышать родной голос, наконец, убедиться в своем возвращении и, не
откладывая, приниматься за науку. Взлети, моя мысль, на крыльях золотистых!
Везде и всегда!
твоем отце. Память о Капитане Гайли.
затемнения.
наверное, не было? Или были?
сказать не могу. Забыл.
больше допытываться. Видимо, Карналь удивил ее своей чрезмерной
рассудительностью, может, даже испугал.
самым уважаемым человеком.
так. Но герой и победитель... Этого не могу на себя брать. Слишком много, не
имею никакого права.
спросила у своих товарищей: - Правда?
возмущаться, возражать - все равно хоть на короткое время он должен
олицетворять победителей, напоминать Капитана Гайли - для всего совхоза
человека мудрого и ученого, а для Айгюль, ясное дело, - отца, родного,
единственного, незаменимого! Не потому ли она так хотела сделать приятное
Карналю?
совсем по-домашнему, успокоенный и странно легкий, не мог даже вообразить,
как можно высунуть на этот зной хоть кончик пальца. А тем временем на
раскаленной от солнца площади промелькнуло и исчезло среди песчаных холмов
золотистое видение ахалтекинцев с маленькими мальчиками и дерзкой девочкой
на них, будто то и не кони, а и впрямь продолговатая полоса
сконденсированного солнечного света. Маленькие наездники гнали коней
далеко-далеко в пустыню, возвращались не скоро, по одному появлялись на
ближайших холмах. Стройноногие кони с маленькими всадниками возникли на фоне
эмалево-линялого неба, застыли на какое-то время, затем медленно спустились
вниз, снова собрались на площади и тихим шагом направились в конюшню, Айгюль
была впереди и тогда, когда они мчались в пустыню, и теперь, когда
возвращались. В седле держалась с непередаваемой грациозностью, однако не
это заметил Карналь, а снова подивился ее невероятно высокой шее, отчего
девочка обретала особенную стройность и гибкость.
устроил почетный той. Самые уважаемые люди сидели на коврах, подавали ему
мясо и фрукты, раздобыли даже несколько бутылок водки, и Карналь должен был
есть теплую жирную баранину, пить теплую водку, обливаться потом от
смущения, от внимательности и почтения, которые, собственно, должны были
принадлежать покойному Капитану Гайли. Для него был устроен вечер в
совхозном клубе, он слушал туркменские песни, тоскующие и бесконечные, как
сама грусть пустыни, школьники читали стихи Пушкина и Махтумкули, маленькие
мальчики в огромных мохнатых папахах танцевали нечто дико-артистическое. А
потом под загадочные удары бубна выплыла на сцену Айгюль, вся в старинных
серебряных украшениях, в высокой серебряной шапочке, напоминавшей что-то уж
совсем царское. Был ли то танец или только простая потребность показать,
какого высокого умения можно достичь в стремлении владеть своим телом,
каждой его мышцей, каждым сухожилием? И хоть Карналь не мог считать себя
никаким знатоком танца, но он мог бы поклясться, что ничего более
совершенного нигде в мире не увидел бы. Да разве могла быть иной дочка их
прекрасного Капитана Гайли?
бой баранов. Это не относилось к праздничной церемонии, скорее, к забавам,
коими одинаково восторгались и взрослые, и дети. Сколько может вместить в
себя твое восприятие? Одни впечатления поглощаешь охотно и радостно, другие
отталкиваешь равнодушно, иногда ожесточенно, но кажется всегда, будто для
молодых восторгов душа твоя открыта вечно.
монументом посредине, все тяготело сюда, все тут сосредоточивалось не
столько по привычке, сколько по велению пустыни. Пустыня окружала усадьбу
мертвым кругом, зажимала ее отовсюду, дышала зноем, ветрами, угрожала
летучими песками, на просторной площади господствовали попеременно то люди,
то пустыня, побеждал тот, кто мог заполнить площадь на более длительное
время.
баранов. Собственно, это были и не бараны, а какие-то невиданные звери -
огромные, тяжелые, с могучими витками рогов, лохматые, одичавшие, убежденные
в своей бараньей неповторимости. Когда такой баран оказывался с глазу на
глаз с подобным себе, то первым его побуждением было уничтожить соперника
немедленно и безжалостно, броситься на него, ударить рогами, свалить,
растоптать. Чабаны насилу сдерживали своих питомцев, приседали от
напряжения, говорили баранам что-то успокаивающее, иногда покрикивали на
них, будто баран мог понять уговоры или угрозы. Затем была пущена первая
пара, бараны помчались друг на друга в вихрях песка, молча, ожесточенно,
ударились рогами с такой силой, что, казалось, дым пошел от рогов, а бараньи
лбы должны были проломиться, но уцелели и рога, и лбы, бараны снова
разошлись, снова ударились рогами с глухим, жутким стуком, каждый пытался
столкнуть другого назад, каждый напрягал свое могучее тело. Мели шерстью
песок, часто переступали острыми копытцами, дико таращили глаза.
противника, наставлял на него уже не рога, а лохматый обессиленный бок, я
победитель проявлял баранье благородство: не бил побежденного, горделиво
покачивал рогами и неподвижно ждал, пока хозяин заберет слабака, а кто-то
другой выпустит на него нового соперника.
хохотал вместе с детьми, совершенно проникаясь азартом соревнований и игры,
кричал, подзуживал пугливых кудлатых борцов, отброшенный в беззаботный мир
детства, не торопился вырваться из него, - напротив, был благодарен судьбе и
этим добрым людям, что дарили ему короткие минуты забвения всех ужасов,
через которые он прошел на войне.
предрассветного воздуха. Золотистая конская шея узкой полоской в том
голубоватом просторе. Айгюль все же посадила Карналя на ахалтекинца. На коне
было Капитаново седло, уздечка с серебряными и бирюзовыми украшениями. Это
был лучший жеребец в совхозе, Карналь был уверен, что упадет с него, если не
сразу у конюшни, от которой они с Айгюль отъезжали почти в темноте, шагом,
то где-то подальше, когда кони пойдут вскачь, а такие кони неминуемо должны
были пойти вскачь, так как ходить шагом для них просто невозможно.
добрались туда, куда ехали и где он, как гость семьи Капитана Гайли и всего
конесовхоза, должен был побывать непременно. Они с Айгюль приехали на
воскресный базар в Мары.
Айгюль, а когда они уже оба были в седлах, хлопнул в ладоши, крикнул
лошадям: "Хоп, хоп!" Кони пошли осторожно, опасливо ставили стройные ноги на
темную землю. Когда Айгюль отпускала поводья и ее конь прибавлял ходу,
Карналев конь тоже не хотел отставать, узкая конская шея угрожающе убегала
от Карналя, выскальзывала, терялась в темноте. Все внимание свое он
сосредоточил на той золотистой шее, так и не заметив, как поехали околицей
Мары, как перегоняли маленьких ишачков, тяжелых верблюдов. На просторной,
заполненной людом, верблюдами, лошадьми, ишаками площади, в голубом
предутреннем воздухе царил людской гомон, скрип колес, жалобы маленьких
осликов, недовольный рев верблюдов, звонкое ржание лошадей.
затерянной в предрассветной мгле площади шли когда-то через пустыню караваны
верблюдов, везли шелка, шерсть, ковры, фрукты, кожи, серебро и бирюзу, медь
и железо. Почему-то случилось так, что множество невидимых путей сходились
именно здесь, в дельте Мургаба, и на тех перекрестках возникали торжища,
знаменитые базары, которые пережили все: набеги Чингисхана и Тамерлана,
гибель городов и государств, катастрофы и несчастья. И даже тогда, когда
караванные тропы были перечеркнуты стальными рельсами железной дороги и все
ценное, что давала эта земля, с невиданной доселе скоростью полетело мимо
этих базаров, когда базары по всем законам жизни должны бы исчезнуть, они
продолжали жить, поддерживаемые уже и не потребностью, а каким-то застарелым
инстинктом, сохранявшимся в душах людей. Каждое воскресенье из самих глубин
пустыни шли и ехали туркмены, что-то везли и несли, может, мало кто думал о
купле-продаже, базар стал как бы местом встреч, свиданий, здесь передавали
вести, обменивались новостями, хвалились изделиями своих рук, напоминали о
Орлов Алекс
Никитин Юрий
Лукьяненко Сергей
Корнев Павел
Круз Андрей
Ибсен Генрик