Чтение 27–й страницы книги ~Разгон~

приближений. В науке, знаете ли, приближение - процесс длительный и, как вам
известно, бесконечный.

- Среди людей несколько иначе? - спросил Пронченко, и Карналь никак не
мог взять в толк, спорят они или шутят, а может, просто дают отдых мозгу,
так же как с этим нелепым кроссвордом.

- Кстати, студент Карналь подает надежды, - неожиданно сказал Рэм
Иванович. - Его научная работа получила первую премию Министерства высшего
образования.

- Знаю, - кивнул головой Пронченко.

- И как вы думаете использовать его после университета?

- А вот этого не знаю.

- Тогда кто же знает?

- Его научные руководители, воспитатели.

- Он жалуется, что его...

- Я не жаловался, - вырвалось у Карналя.

Верико Нодаровна принесла еще стакан чаю, Пронченко стал знакомить
Карналя с женой. Карналь дернулся, чтобы встать навстречу женщине, но
почувствовал, что его что-то удерживает снизу. Это "что-то" не было для него
тайной. Все университетские стулья вместо фанерного круга имели плетеные
сиденья - тоненькие палочки прибиты к каркасу маленькими гвоздочками.
Гвоздочки, как известно, имеют головки с закраинами - прекрасный инструмент
для продырявливания студенческих юбок и брюк. У Карналя единственные его
брюки имели уже несколько таких "ранений", но сейчас речь шла уж не о
целости брюк, а о его воспитанности, уважительном отношении к женщине.
Карналь рванулся что было силы, но стул вцепился ему в брюки. Пришлось
тянуть за собой и стул. Студент выглядел так комично, что Рэм Иванович не
выдержал и захохотал. Пронченко тоже не удержался от смеха, только Верико
Нодаровна укоризненно взглянула на мужа и, помогая Карналю освободиться от
стула, сказала:

- Ты опять перепутал стулья, Володя. Я же просила тебя никогда не
давать этот поломанный гостям, самому садиться на него.

- Студент - это не гость! - закричал Рэм Иванович. - Студент - человек
для приключений. Когда же и не испытать всяческие приключения, если не в
студенческие годы?

- Вы у нас впервые? - спросила Верико Нодаровна. Она говорила с
приятным грузинским акцентом. - Правда, Володя, впервые? - обратилась она к
мужу.

- Не приглашали, потому и впервые, - добродушно буркнул Пронченко. -
Потому и жалуется аж в Ленинград, а нам не сказал ничего.

- Я не жаловался, - снова стал было оправдываться Карналь.

Но его перебил профессор:

- Я страдаю склонностью к неточности. Constitutionally inaccurate! -
как говорят англичане. Жалоб не было. Я не встретил таких слов в письме
нашего молодого друга. Так?

- Так, - согласился Карналь, пока еще не понимая, куда клонит
профессор.

- Но разве истинное положение вещей зависит от того или другого
сочетания слов? Мир для того, чтобы существовать, не нуждается ни в каких
описаниях и постановлениях.

- Простите, профессор, - спокойно вмешался Пронченко, - но ведь мы
знаем, что постановления в государстве с плановым хозяйством могут
направлять целые участки жизни. А декартовская энумерация? Вы же математик,
а математики спят и видят мир не то что описанный и прорегистрированный, но
формализованный до таких пределов, что даже для поцелуев они мечтают вывести
точные формулы.

Профессор вскочил со стула, хотел пробежать по комнате, беспомощно
развел руками.

- У вас тут не разгонишься! Вы что - играете в скромность? Почему вам
не дадут квартиру? Ведь тот, кто нес бремя войны, имеет право пользоваться
плодами победы!

- Мы с Верико и пользуемся! - заметил Пронченко. - У нас целых две
комнаты на двоих. По комнате на каждого! Это же целое богатство, профессор!

- Вы называете это комнатой? - профессор натолкнулся на стул,
ударившись, запрыгал на одной ноге. - Могли бы хоть сократить до минимума
меблировку. В моей ленинградской квартире, например, просторно, как на
стадионе. В блокаду я сжег всю мебель, чтобы согревать свое старое тело.
Пришлось даже зацепить кое-что из библиотеки. Пытался выбирать малоценное.
Но разве ж для ученого книги могут быть малоценными? Теперь страшно
подумать...

- А у меня был случай, когда я своим командирским танком разворотил
стену сельской библиотеки. Засели там два фашистских пулеметчика, и мы никак
не могли их выкурить. Пришлось идти на таран. Не знали мы, что там
библиотека, да если бы и знали, все равно пришлось бы идти. Когда разворотил
стены, танк влетел в дом. Улеглась пылища, глянул - книги, растерзанные как
люди. А мои хлопцы уже выскочили из танка, собирают то, что уцелело. Один
несет "Гаргантюа и Пантагрюэля", знаете, школьное издание,
читаное-перечитаное... Я своей Верико до сих пор про этот случай не
рассказывал, боюсь даже сейчас. Хотя подумать, что мог ты тогда на фронте...

- А мне пришлось спасать гаубицу, - вмешался в разговор Карналь, -
выковыривала с башни польского костела фашистского пулеметчика, и на нее
насела рота фашистских автоматчиков. Насилу отбили. А костел гаубица
разрушила капитально. От пулеметчика одни воспоминания... Когда же мы отбили
тот городок, то к командиру пришла делегация граждан с протестом. Мол,
повредили костел. Четырнадцатый век.

Профессор между тем сел, взялся за стакан, но чай уже остыл.

- Имея такую очаровательную жену, не грех угостить и грузинским вином,
- воскликнул он.

Пронченко заглянул в угол за плетенную из лозы этажерку, набитую
книгами и рукописями.

- Грузинского нет, - сказал оттуда, - а портвейн три семерки есть.
Хотите?

- Налейте хотя бы нашему молодому другу!

- А почему такая честь? - удивился Пронченко. - Уж коли пить, так всем.
За знакомство и за сотрудничество. Или как лучше? Может, за успехи нашей
науки?

Он налил вино в стаканы. Пришла Верико Нодаровна. Профессор галантно
уступил ей место, но она принесла табурет и села рядом. Пронченко плеснул ей
немного из бутылки.

- Символически, - сказал он. - На фронте мы свое отпили. А я добавил
еще в Грузии. У меня и сейчас еще такое впечатление от нашей свадьбы с
Верико, что мы неделю плавали в вине. Море вина. Недаром поэты когда-то
путали вино и море. Как это там у поэтов, Верико?

- Ты имеешь в виду Гомера, который называл море винно-черным?

- Прекрасно! - воскликнул профессор. - С поэтами - это прекрасно! Это
возвращает меня к прерванному разговору. Итак, с чего мы начинали? С нашего
молодого друга. Он зарекомендовал себя талантливым математиком, и я имел
огромное удовольствие... гм... познакомиться... Но я имел также
неосторожность посвятить нашего молодого друга в некоторые... Одним словом,
я кратко изложил ему суть взглядов Норберта Винера на кибернетику... К
сожалению, людей, которые разделяют хотя бы частично идеи Винера, кое-кто из
ученых не поддерживает... Лженаука, реакционная идеология, интриги... Ученый
уже по своей природе должен жаждать новых знаний, иначе он не оправдывает
своего назначения.

- Отметьте еще и то, - спокойно заметил Пронченко, - что ученый прежде
всего заботится о самом себе. У него собственные цели, и в случае неудачи он
рискует лишь собственным опытом. Политика же всегда направлена на поддержку
и защиту большинства. Рискует тоже большинством. Вот и приходится думать,
прежде чем...

- Ага! - закричал радостно профессор, вскакивая, чтобы пробежать по
комнате, но тут же вспомнил, что тут бегать негде, засмеялся и сел на свое
место. - Вы говорите: защищать большинство. А если это большинство ни сном
ни духом не знает о том, от чего его защищают?

- Незнание угрозы еще не свидетельствует о том, что эта угроза не
существует, - спокойно отразил нападение Пронченко.

- Мы можем выпить? - удивляя Карналя своими неожиданными перепадами
настроения, вдруг миролюбиво напомнил профессор. - За ваше здоровье,
прекрасная Верико! Знаете, я всю жизнь сожалею, что рано женился. Всякий раз
встречаешь таких красивых молодых женщин и невольно думаешь: ах, был бы
свободен, как бы мог влюбиться, начать жизнь сначала!..

- Наверное, мой Володя будет думать когда-нибудь так же! - лукаво
взглянула на мужа Верико.

- У него не будет для этого времени! Его заест общественная работа!
Ученый и общественный деятель - это кошмар! Это забирает все твое время, все
твои силы, изнуряет и исчерпывает... Но, дорогие мои друзья, в этом мире для
нас нет иного выхода... Однако мы снова потеряли пить. Мы забыли о нашем
молодом друге.

- Я не жалуюсь, - подал голос Карналь.

- И напрасно. Молчать могу я. В моем положении, с моим, как говорят,
именем я могу и помолчать даже тогда, когда меня... гм... начнут
критиковать... обвинять... Когда оракулы подвергаются нападкам, они
умолкают, и их молчание убеждает нас в том, что они действительно оракулы.
Не мной сказано, однако метко. Мы заговорили о кибернетике. Но что такое
кибернетика? Это наука об управлении - в природе, в обществе, в
производстве, вообще в жизни. Ленин придавал ей огромное значение. В
резолюции Двенадцатого съезда нашей партии говорилось о научной организации
труда и управления. В двадцатых годах у нас выходило около двадцати научных
трудов по проблемам управления и организации производства. А теперь мы все
это забыли и объявляем несуществующей науку об управлении только на том
основании, что кибернетика пришла, мол, к нам из-за границы и кому-то
мешает, или кто-то там из академиков просто не уразумел ничего в ней,