пошлют в глухое село, далеко от библиотек, от ученых, от научных центров. А
как же тогда его высокие намерения? К сожалению, под одни намерения
государство как-то никогда не давало авансов, особенно же когда ты еще
ничего не сделал для него. У Карналя позади была война, но она была у всех
советских людей, между войной и наукой пролегла пропасть, ничем не
заполненная.
же мне дадут научно-исследовательский институт, возьму заместителем.
стал для Карналя вестником счастья в те тяжелые дни. Прибежал в комнату
общежития, размахивая над головой бланком телеграммы, закричал еще с порога:
и ошалело.
увернулся, отскочил.
сопротивлялся, вырвал все же у него телеграмму. Без малейших надежд на
что-то приятное (откуда бы?) распечатал, развернул, уставился на строку
крупных букв и не поверил прочитанному. Телеграмму мог ждать только из села
от отца, а крестьяне не привыкли обращаться к подобному виду связи, разве
только когда нужно известить о конечном событии в жизни близкого человека -
смерти. А в селе к смерти всегда относятся спокойно, там живут с нею,
приглядываются, прислушиваются к ней, осознают годами, что она становится
ближе, и все же наступает она всегда неожиданно и нежеланно, воспринимается
как нелепейшее нарушение естественного положения вещей, и сдержанные,
рассудительные люди в день смерти теряются, впадают в отчаяние. Тогда там
горе, рыдания, тогда рассылаются телеграммы, тогда стремление созвать чуть
ли не весь мир на похороны, потому что ведь мир сразу обеднел... "Ти славно
вiк одробив..." "Славно - одробив..."
Карналь стоял у окна, читал и перечитывал одну-единственную строчку. Три
слова: "Люблю. Женимся. Айгюль".
ему сочувствовали. Когда торжествовал Кучмиенко, который уже закатывал
рукава, чтобы "продвигать науку вперед". Когда Карналь пугался одной мысли о
своем будущем, которое становилось таким же неопределенным, как в первый
день его появления в университете. Именно в эти дни Айгюль, презрев обычай,
по которому девушка должна ждать решительных слов от мужчины и никогда не
произносить их первой, переборов свою застенчивость, забыв о своей
сдержанности и загадочности, подарила ему эти три слова. Только женщина
может получать от жизни такие высокие полномочия. Даже боги, если бы они и
впрямь существовали, не могли бы сравниться в щедрости с женщиной.
трех коротких слов (отдал бы в этот миг все библиотеки мира за эти три
слова). Одуревший от счастья, он бросился снова на Дудика, сгреб его в
объятия, поцеловал в колючие щеки.
вернулся:
одну. Много не надо. Отдавать нечем.
других, метнулся в общежитие Айгюль. Комендантша, как всегда, не впустила.
знаете?
телеграмму.
разу не позволила Карналю посмотреть, как танцует. Ни на репетиции, ни на
ученических концертах, где изредка выступала. Еще не время. Вот будет
выпускной концерт. Ей дадут настоящую большую партию. Сольную.
бесконечность, зато была надежда: когда-нибудь он все-таки увидит ее на
сцене. Как тогда, в совхозе, когда она танцевала под звуки невидимого бубна.
Гибкая и тоненькая, как побег виноградной лозы, легкая, с неудержимостью
горячего ветра пустыни, вся во взблесках черных очей, с загадочно высокой
шеей, нечто почти мистическое, из глубокой древности, из вечности. Но то
было детское, поразило его наивностью и чистотой, он воспринимал тогда
Айгюль отстраненно, охватывал взглядом, как дивный цветок за стеклом: ни
касания, ни запаха, ни подлинности красок. А какая она теперь? И как может
танцевать? И что такое балерина, талантливость, неприступность и в то же
время твоя любовь? "Люблю. Женимся. Айгюль".
что дарить, у него - нет, она откроется не только перед ним - перед тысячами
людей, а перед кем откроется он со своими абстракциями, со всем добром,
накопленным за пять лет, которое, еще неведомо, пригодится ли в жизни?!
два слова. Не молчать. Это же невыносимо. Для него невыносимо, а значит, и
для нее. Но где она? И как пробиться? Нигде не пускали. Хлопали дверью перед
самым его носом. Ох, эти студенты! Метают людям готовиться! Надоедают со
своими цветами! Цветы - для театра! На вечер! На вызов! На поклоны!
простых вещей! Поклоны? Какие? Кто и перед кем должен кланяться? Неужели они
заставят Айгюль еще и кланяться? Он должен предупредить ее, должен сказать,
что это он кланяется ей и всегда будет кланяться!
- Я должен ей передать записку до начала выпускного концерта.
Сорвать концерт? Вы знаете, что такое сцена? И что такое балет?
длинноволосый, хитроглазый, подвижный, растопыривал перед ним пальцы,
потрясал руками.
искусство! Вы не знаете Одессу, так вы ее узнаете! Какие могут быть
телеграммы до и перед? После, и только. Аплодисменты, букеты, банкеты,
телеграммы - сколько угодно.
служителю муз и был аккуратно вытолкнут на улицу его помощниками, которые
пришли как раз вовремя, чтобы надлежащим образом покарать того, кто хотел
пренебречь веками освященным ритуалом аплодисментов и восторгов. Подумать
только, этот чудак против аплодисментов! Кто он такой и как он смеет?
запылились. На чудака, сидевшего с увядшими цветами у театра, сочувственно
смотрели прохожие, но никто, кажется, не подтрунивал, не насмехался - ведь в
Одессе разбираются в искусстве и понимают людей, которые приходят, чтобы
поклониться истинному искусству.
окнами репетиционного зала. Сводчатые окна, розово-белые видения балерин,
навощенный паркет, наклоненная под угрожающим углом падения земля, падающее
небо...
приезда Айгюль в Одессу Карналь ни разу не ходил под окна репетиционного
зала. Дудику и Кучмиенко пригрозил: "Поперебиваю ноги, если пойдете!"
слоняться по фойе - бегом в зал, не знал, где ему полагается сидеть, не умел
объяснить, где его билет, как он попал в помещение, наконец нашел в кармане
приглашение, оказалось: его место в первом ряду, в самом центре.
человеческих лиц, в гигантской люстре под расписным плафоном постепенно
гасли огни, в оркестровой яме, чуть освещаемой скрытыми лампочками на
Афанасьев Роман
Нортон Андрэ
Контровский Владимир
Афанасьев Роман
Зыков Виталий
Посняков Андрей