никто уже не маскировался, не играл в поддавки, никто не обещал отступлений,
враги до смерти, навсегда, но ведь враждебность еще не означает равенства
сил. Кто-то должен быть побежден, нападающий считает, что победит он, тот,
что отбивается, надеется на свою победу.
должен нравиться такой мужчина, как академик Карналь? Мало найдется женщин,
которым он бы не понравился.
приветили и угостили, надеюсь, как следует?
на восьмой этаж. Умный человек понял бы это и внизу, на твердой земле.
недопустимой дерзости.
будет не в вашу пользу.
выказать ему больше ненависти. - Прошу вас... уйдите прочь!
хочу вас здесь видеть... Вы просили воды, теперь уходите!
который...
тех, кого жалеют.
объяснять.
есть!
тахту. А я на диван. И до утра. Не стану же я в самом деле брести через весь
Киев в такое время. Дома - никого. Огромная квартира, и один. Представляете?
Вот я ложусь на диван - тихо, мирно, с полным уважением к вашей
независимости и неприкосновенности. Неужели выгоните? Не выгнали бы Карналя?
зубы, - если вы еще раз, если вы... Не трогайте его! Не трогайте Петра
Андреевича! Я почти совсем его не знаю. Видела один раз, два... но... Вы не
смеете! Это благородный человек!
ничего не было? Может, хоть тут он опередил Карналя? Скажем откровенно,
опережение не такое уж и значительное, больше тут позора и унижения, чем
чего-то по-настоящему утешительного, но все равно.
диван, по примеру своего сына, не снимая ботинок, разлегся, разнеженным
голосом заявил:
нарочитая, подчеркнутая, так что голос вытекал у него из носа, точно
расплесканный. Анастасия содрогнулась от отвращения. С такой глупости
началось! Пожалела среди ночи - и кого? Как не поняла, что он ищет зацепки,
и вот она, которая выше всего ценила свою независимость, которая гордо шла
по жизни, помня всегда своего отца, никогда не сгибавшегося ни перед кем,
она обманута. Ее благосклонность завоевать было трудно, невозможно, один раз
она поддалась глупому страху, побоялась отстать от подруг, уже замужних,
поверила, что может быть счастливой, тем более что ее будущий муж обращался
с нею так бережно, точно она была хрустальной, драгоценной вазой, притупил
ее бдительность, умел быть ненадоедливым и ненастырным, брал в петлю
издалека, незаметно, и петля та показалась шелковой. Но она выгнала его, как
только убедилась, что он никчемность и лодырь, и не вспоминала больше про
свой неосторожный шаг.
только по дивным ароматам, время от времени доносившимся от привезенных в
трюмах морских кораблей золотистых плодов, за которыми избалованные
достатками киевляне мигом выстраиваются в очереди. Анастасия привыкла к
суровой нежности отца, маленькой так и думала, что всю жизнь будет тереться
щекой о его жесткую щетину, вдыхать крепкий запах табачною дыма, которым
была пропитана одежда отца, его волосы и даже его голос. И когда ударило
необратимое, когда отца не стало, она упорно, точно бы заново, создавала его
работой своей мысли, верила в его реальность, хотя никто бы в это не
поверил, да она никому и не рассказывала об этом. Кучмиенко стал еще
омерзительнее, загрязнив ее память об отце, ворвавшись в эту память. Этот
человек, видно, имел свойство мгновенно опошлять все, к чему прикасался.
Показал пальцем на планшет отца - замахнулся на ее величайшую святыню.
Назвал имя Карналя - и Анастасии почему-то мгновенно вспомнилась омела,
которая упорно хочет зеленеть сильнее и гуще, чем дерево, из которого она
пьет соки. Жалкие потуги мысли, убогая чванливость, безнаказанная
грубость... Неисчерпаемой мизерности человек... еще вспоминает про секс,
ищет для себя женщину, и женщина, как рабыня, должна идти на его зов
послушно и покорно? Для таких стать бы древней египтянкой. У египтян
когда-то коршун считался символом материнства. Они верили, что все коршуны
только женского рода и оплодотворяются ветром. Уж лучше ветер, самый суровый
и дикий, чем все эти кучмиенки.
сможет от него избавиться, исчерпав все доказательства и возражения,
капризно сказал:
мгновение, решительно подошла к телефону:
Алексею Кирилловичу!
тысяч вариантов, которые она лихорадочно перебирала в голове, но, вспомнив
помощника Карналя, с радостью ухватилась за него. Имя показалось ей
спасением, оружием против Кучмиенко, надежной обороной.
А зачем? Да знаете ли вы, кто его брал на работу? Кто его нашел и кто может
его завтра же сгубить? Я! Кучмиенко! Вам ясно? Вы можете еще позвонить
шоферу Карналя, и завтра он может уже не выходить на работу. Он еще будет
спать, а его уже уволят. И никакой профсоюз не поможет. Это я уж не сам
выдумал: это афоризм Карналя. Карналь любит афоризмы. Он же академик, а
академики выражаются только афоризмами. А я что? Я скромный кандидат. Уже
двадцать лет кандидат. Скоро буду самым старым кандидатом в Советском Союзе.
того, что Анастасия, не добрав до конца номера телефона Алексея Кирилловича,
на какое-то мгновение оцепенела у аппарата. Но когда Кучмиенко произнес
фамилию Карналя, она поняла: спасение только здесь! Что будет потом, не
хотела думать, должна любой ценой избавиться от этого типа.
слова Винера о принципиальной возможности этого технического акта. Надоел
хуже горькой редьки со своим Винером и своим телеграфом.
Который час - второй, третий? Какой стыд, какой позор! Но ведь нет выхода! -
Петр Андреевич, - сама не узнавая своего голоса, сказала она в трубку, когда
услышала тихий голос Карналя, - Петр Андреевич, ради бога, простите, это
страшное нахальство с моей стороны, я никакого права, но... это говорит
Анастасия...
хлопнула дверь, обессиленно положила трубку. Бегом бросилась к двери,
заперла, накинула цепочку, схватилась за голову. Что-то она должна была
сделать еще, но что - не могла вспомнить, долго так стояла, наконец снова
подошла к телефону, несмело набрала номер. Карналь откликнулся сразу, видно,
ждал, удивленный и встревоженный.
неизвестно.
нервами... Я больше никогда...
Лукин Евгений
Зыков Виталий
Володихин Дмитрий
Херберт Фрэнк
Мацумото Сэйте
Жюль Верн