уголков губ - все как когда-то у всемогущей Махидевран, все произошло, как
мечталось когда-то маленькой рабыне Хуррем, все желания сбылись, даже
самые дерзкие. Но стала ли она счастливее и свободнее?
легкие и нежные мотыльки, как муслиновые платочки, выпущенные из небрежных
рук падишаха, тешили глаз повелительницы, красные букашки суетились, будто
султанское войско перед вражеской крепостью, ящерицы грелись на солнце,
извиваясь подобно молодым джари - одалискам, - для нее это все или для
евнухов? Ведь всюду, куда ни глянь, евнухи, евнухи, евнухи: поправляют
стены, подстригают деревья, чистят чешмы*, посыпают песком дорожки,
срезают розы. Пока дети были маленькими, Роксолане казалось, что вокруг в
самом деле райские сады - ведь их красота приносила столько радости этим
нежным и беззащитным существам. Но дети росли и обгоняли свою мать,
покидали ее в этих садах, а сами рвались на простор, тянулись к небесам, к
этим чужим для нее, но родным для них османским небесам. В самом ли деле
небо разделено между державами, как и земля, и есть небо родное, а есть
чужое? И каждое государство имеет свое солнце, свою луну, свои звезды,
облака, дожди, туманы и ветры? Дети отгораживали ее от прошлого навсегда,
навеки, и уже никогда не вернется она домой, не сможет проникнуть туда
даже ее неугасимая любовь к маме и сочувствие к отцу, ничто, ничто,
останется она распятой между печалью и отчаянием, между сутью и
проявлением, между вечностью и повседневностью. Когда беспомощной рабыней
попала она в страшный гарем, были у нее тогда беспредельные запасы
мужества, но не владела силой. Теперь была у нее сила, но мужество
отобрали дети. Дрожала за них почти по-звериному, прикрывала собой, своим
будущим, своей жизнью, пожертвовала для них душу, поменяла богов - одного
отдала и забыла, другого взяла, пытаясь сделать своим (но сделала ли и
сделает ли?), - и все ради детей. Дети рождались, и первое, что они
видели, - это небо и море. Земля приходила к ним погодя, и была она
безграничной. А жизнь? Бесконечна ли и она для них?
двенадцать лет ростом такая, как ее мать. Самый старший - Мехмед - почти
султан, перенял от своего отца всю величавость, всю властность, всю
надменность, так будто уже с колыбели готовился к власти. К власти или к
смерти? Пока жив Мустафа, самый старший сын Сулеймана, сын хищной
черкешенки, над сыновьями Роксоланы нависает угроза истребления. Султаном
становится самый старший, а все младшие... От жестокого закона Фатиха не
было спасения. Может, и дети чувствовали это уже чуть ли не с колыбели, и
детство их заканчивалось в комнате их матери, ибо как только они
переходили к своим воспитателям, становились как бы маленькими султанами,
обучались торжественным жестам, величественной походке и словам,
кичливости и высокомерию. Не знали настоящего детства, детских игр,
друзей. Не могли поиграть в прятки, в херле-терле с деревянной палочкой, в
длинного осла - узун ешек, не знали шутливых присказок <калач-малач>,
<кишмиш-мишмиш>, <чатал-матал>. Все вокруг них были только подданными и
слугами, поэтому маленький Селим никак не мог поверить, что у него, как у
обычного, простого мальчика, десять пальцев на руках, а для Мехмеда его
воспитатель Шемси-эфенди нанимал за одну акча бедных мальчиков, чтобы
султанский сын бил их, воспитывая в себе силу, мужество, ненависть к
врагу. Для матери все они были неодинаковы, как и в годы их рождений. У
Мехмеда после рождения на лобике появились волосы, приметы указывали, что
будет с норовом, как конь, и будет придирчив к людям. У Селима были
желтоватые глаза - должен быть хитрым, как шайтан. У Баязида родинка над
пупком указывала на большое будущее мальчика. Джихангир родился
крупноголовым, что говорило об уме. Михримах смеялась во сне, - очевидно,
видела себя в раю, а Баязид по ночам плакал, может, видя кого-то из
близких в аду.
после рождения, может, именно для того, чтобы утвердилось великое число
пять: Мехмед, Селим, Баязид, Джихангир, Михримах. Пятеро детей, как пять
сил, направляющих человеческую жизнь: властелин и народ, то есть власть и
покорность; отец и сын - то есть отцы и дети; муж и жена - то есть мужчина
и женщина; старшие и младшие братья - то есть поколения людские; наконец,
друзья - то есть люди как таковые. В числе пять наиболее полно воплощена
идея цельности как высшего проявления разнородности. Все распадается на
части, но над ним слияние рек и морей - человеческая жизнь, единая и
неповторимая.
поделать. Замечала, что нет между ними братской любви, есть только
соперничество и вражда, в конце которой маячила насильственная смерть, и
не могла предотвратить этого. Ведь и сама она жила в этом ненадежном мире,
где все было призрачным, таинственным и угрожающим: пышная
торжественность, упорные моления, роскошь, золото, Коран, крики муэдзинов,
грохот орудий, вопли янычар, страх, звон цепей, рев зверей, шепоты, суета
и топот евнухов, загадочные слова, подслушивания, поклепы, затаенная
вражда, предательство и насилие, насилие. Не потому ли у великого Навои
первая поэма из его <Пятерицы> называется <Смятение праведных>, в ней есть
слова: <О ты, чью руку укрепляет власть, ведь путь твой ведет к насилию,
насилие твое над людьми не уменьшается, но ты творишь его и над самим
собою>. Как это горько и как справедливо...
думала только о маленьких своих детях, дни и ночи съедались бессонницей и
хлопотами, ее время уничтожалось без остатка, теперь наконец могла
оглянуться, распрямиться, вздохнуть свободнее, подумать о будущем своем и
своих детей, снова появилось у нее время для совершенствования своего
разума, время для книг, может, и для властвования. Появилось время? Ее
удивлению не было пределов, когда обнаружила, что теперь времени еще
меньше, чем тогда, когда заботилась о маленьких детях. Тогда события
поторапливали, ветры подгоняли, какие-то незримые силы толкали вперед и
вперед, и словно бы сами дьяволы подхлестывали тебя, решив во что бы то ни
стало либо покончить с тобою, либо стать свидетелями твоего вознесения над
душами низкими и ничтожными. Наверное, время обладает способностью
уплотняться в самые напряженные периоды твоей жизни, когда же наступает
расслабление, тогда невидимая пружина (а может, рука бога, - только ж
какого бога?), которая с умной жестокостью сжимала все - и время, и
события, и всю жизнь, - тоже расслабляется, и уже ветры не дуют, не
поторапливают события, унимаются даже дьяволы непокоя, наступает тишина,
ленивая разнеженность, никчемность, чуть ли не угасание. А поэтому для
настоящего человека спасение только в напряжении, в вечном
неудовлетворении достигнутым и сделанным.
них? Страх и неопределенность сопровождали рождение каждого из них, страх
и неопределенность и далее нависали над ними. Пока над сыновьями Роксоланы
возвышался их старший брат от черкешенки Мустафа, у Роксоланы не могло
быть покоя. <В степу брестиму, як голубка густиму>.
посылал никого в провинции на самостоятельное управление, не называл
своего наследника, хотя от него ждали этого решения каждый день и каждый
час. Ждала валиде, ждал великий муфтий, ждали янычары, ждали визири, ждала
вся империя, и прежде всего ждали две жены: бывшая любимица Махидевран,
отброшенная в неизвестность и унижение, и нынешняя властительница Хасеки,
которая завладела сердцем Сулеймана, но отчетливо видела свое полнейшее
бессилие перед жестокой судьбой. Что принесет судьба ее детям?
старшего сына в Манису, в ту самую провинцию Сарухан, куда когда-то его
самого посылал его отец, султан Селим, который был хотя и жестоким, но,
как известно, справедливым, ибо оставил для своего сына трон. Маниса с тех
пор стала первой ступенькой к трону для будущего падишаха. Провинция
Сарухан не подчинялась анатолийскому беглербегу, она считалась как бы
частицей султанского двора до тех пор, пока не сядет в ней будущий
преемник высочайшей власти.
выполнить свое обещание, валиде умерла, Мустафа сидел в Стамбуле, а
Роксолана молила всех богов, чтобы султан изменил свое решение, но
вмешался великий муфтий Кемаль-паша-заде, уже на смертном одре добился
того, чтобы султан поклялся на Коране выполнить свой обет перед покойной
матерью. И наконец свершилось: Мустафа со своими янычарами, с небольшим
гаремом, с матерью, которая уже, наверное, предвкушала, как она станет
когда-нибудь всемогущей валиде, торжественно выехал из Стамбула, чтобы
сесть в Манисе, откуда его отец когда-то отправлялся к Золотому
султанскому трону, таков обычай: откуда Османы пришли, туда и посылают
своих наследников, чтобы они снова приходили только оттуда. Сорок тысяч
дукатов годового дохода, самостоятельность и надежда получить престол -
вот что вывозил из Стамбула Мустафа, роскошный и чванливый, как его мать,
длинношеий и солидный, как его великий отец. Если бы это произошло еще при
жизни валиде, неизвестно, что было бы с Роксоланой, как перенесла бы это
она и пережила, несмотря на всю ее твердость. Но теперь над Сулейманом не
тяготела непостижимая власть султанской матери, он был свободен в
поступках, мог позволить себе все, что может позволить правитель, вот и
повел он свою Хуррем Хасеки к стамбульскому кадию в Айя-Софию и
торжественно провозгласил ее своей законной женой. Старшего сына Роксоланы
Мехмеда почти одновременно с Мустафой послали наместником султана в
Эдирне, что не могло, разумеется, равняться с самостоятельным правлением в
Манисе, но в то же время не лишало Мехмеда больших надежд, в особенности
если учесть, что султан так до сих пор еще и не назвал своего преемника.
Выжидал ли, который из сыновей окажется более ловким и смелым? Ведь только
такие пробиваются к власти. Но как бы там ни было, Роксолана лишь теперь
Володихин Дмитрий
Акунин Борис
Акунин Борис
Василенко Иван
Роллинс Джеймс
Кервуд Оливер Дж.