всех концов собирались все, кто мог носить какое-нибудь оружие (в
большинстве своем, правда, самодельное), под державное знамя этой гордой
земли: на полотнище голова зубра и звезда с одной стороны и крест - с
другой. Защитить три святыни, провозглашенные еще Стефаном Великим: крест,
родину и знамя.
всадники, с гор спустились лесорубы со своими топорами на длинных
рукоятях, мелкие дворяне и знатные бояре выступали с хорошо вооруженными
собственными дружинами, а ко всему прибавлялось целое море крестьянского
войска, насчитывавшего свыше двадцати тысяч, и личная гвардия господаря -
наемники, боярские сыновья и пажи, - все верхом, в кольчугах, с дорогим
оружием, в бархатных кафтанах с серебряными пуговицами, в шляпах с дорогим
пером.
криком: <Убей! Убей!>, будто древние римляне, которые, идя в атаку,
кричали: <Фери! Фери!>, бросились молдаване на железную стену султанского
войска, но слишком неравными были силы, и мужество разбилось о
многочисленность, потому что Сулейман привел триста тысяч спахиев (на
каждого молдавского воина приходилось чуть ли не по сотне нападающих).
Оставив казну опустошенной, войско разбитым, землю расчлененной, народ
изнеможенным, Рареш вынужден был бежать в Эрдель, где его укрыли венгры.
Сулейман занял Аккерман и Килию, превратив Черное море в османское озеро.
Крымскому хану Сахиб-Гирею он велел привести татар в Яссы, и 9 сентября
султан и хан встретились там, в разрушенном и сожженном городе. Через
неделю султан без сопротивления вошел в молдавскую столицу Сучаву.
Поставил воеводой брата Рареша - Стефана - с условием дважды в год лично
привозить в Стамбул дань - харадж*. Прославленную крепость на Днестре
Хотин, которую, по преданиям, якобы основали еще при жизни Иисуса Христа,
перед этим захватил польский король Зигмунт, договорившись тайно с
Рарешом, и Сулейман не стал отвоевывать Хотин у дружественного ему короля,
перешел Прут и в славе и почестях стал спускаться по Днестру. Часто
останавливался, ходил по лагерю в сопровождении визирей и янычар,
беседовал с воинами, попивая шербет из их бардахов**, прощаясь, каждый раз
говорил: <До встречи в Кызыл-Элме>. Кызыл-Элмом, то есть Красным Яблоком,
Османы называли Рим, о взятии которого мечтал каждый - от султана до
самого последнего воина. Потому что на свете должна господствовать лишь
одна вера, попросту говоря, двум верам всегда тесно, даже в самом
просторном дворце.
купцами, оставил там гарнизон, пошел дальше по холмистой молдавской
равнине вдоль Днестра.
чифтлики* вельможам, потом издал фирман о расширении крепости.
под крутым правым берегом, что облегчало переправу через своенравную
речку. Еще с седой древности, когда жили в этих краях тиверцы и уличи, уже
существовал здесь город, у которого перетягивались через Днестр. Город так
и назывался - Тягин. Со временем генуэзцы, оседая на торговых путях,
ведших в безбрежные земли над Черным морем, поставили в Тягине
восьмибашенную каменную крепость, которая замыкала дорогу из Сучавы через
Яссы и Лапушну на Очаков.
похода, попивая из серебряных чаш одобештское и котнарское вино, Сулейман
медленно диктовал нишанджию слова фирмана о превращении Тягина и
восемнадцати окрестных сел в османский санджак**, который должен был
утверждать здесь мощь великой империи точно так же, как очаковский санджак
на Днепре. Крепость велено было расширить вдвое, удлинив ограду, добавив к
восьми генуэзским башням еще восемь, опустив крыло вниз, до самой реки,
где устроены водяные ворота для гарнизона, окружив крепость высокими
валами с глубоким рвом перед ними, обложенным камнем, чтоб не осыпался и
не заиливался.
напишет о сооружении крепости Бендеры: <Когда главный зодчий
Сулеймана-хана Синан-ага ибн Абдульменан-ага строил эту крепость, он
применил все свое искусство. В соответствии с разными законами геометрии
он соорудил такие продуманные бастионы, замысловатые угловые башни и
стены, что в описании их качеств язык бессилен>.
так, словно ждал чего-то, устраивал охоту в окрестных лесах, награждал
кафтанами, золотом и конями своих воевод, рассылал гонцов, слагал стихи,
отсылал султанше в столицу подарки. Сын Мехмед, которого оставил в
Стамбуле своим наместником на время похода, писал отцу: <Если вы изволите
спрашивать о моей маменьке, то она внешне словно бы и спокойна, а внутри -
из-за разлуки с вами - нет в ней живого места. Заполонена тоской по вас,
вздыхает днем и ночью и стоит на краю гибели>.
Сулейман знал, что Хасеки тревожится не столько о нем, сколько о младшем
сыне, которого они, нарушая все известные обычаи, отпустили за пределы
своей земли, не зная, что из этого будет. Теперь султан раскаивался, что
так легко удовлетворил прихоть любимой жены, но уже состоялось, никто об
этом не знал и не должен был знать. Баязид с Гасан-агой в сопровождении
отряда сорвиголов поскакал из Сучавы невесть куда, оттуда мог и не
вернуться; потому нужно было терпеливо и спокойно ждать на этой чужой
своенравной реке, тем временем надежно заковав ее в османский камень.
камень - из криковских карьеров, из Милешт и Микауцев, пилили дерево в
Кодрах люди волошского воеводы Влада, который добровольно подчинился
султану, везли на строительство харчи, прокладывали дороги и мосты.
дальних странствий по славянским землям возвратился султанский сын Баязид,
возвратился ночью, уставший он был удивлен, что не нашел там ничего из тех
чудес, о которых ему чуть ли не с колыбели нашептывала и напевала
мама-султанша; немало обрадовался, добравшись наконец в огромный
султанский лагерь, и еще больше обрадовался, когда через великого визиря
Аяз-пашу ему было прислано султанское приглашение быть завтра на торжестве
открытия крепости Бендеры, что означало - портовый город. Наверное, ни
одна из османских твердынь не сооружалась в такое короткое время ни в
Болгарии и Морее*, ни в Сербии и Боснии, что, разумеется, не сказалось ни
на мрачности, ни на неприступности крепости, отпугивавшей своим серым
камнем (Эвлия Челеби напишет об этом: <Каждый камень ее стены величиной с
тело менглусского слона, а куски мрамора имеют размеры желудка коровы или
лошади>), непробивными стенами, зловещими, тяжелыми, как проклятия,
башнями. Но Сулейману было мало быстроты, с какой он строил эту твердыню,
он велел выбить на ее стене памятную надпись - тарих, которая своей
пышностью могла соперничать даже с надписями древних персидских царей: <Я,
раб божий, султан этой земли, милостью божией глава Мухаммедовой общины,
божье могущество, и Мухаммедовы чудеса мои сообщники, помощники и
соратники, я, Сулейман, в честь которого читают хутбу** в Мекке и Медине,
шах в Багдаде, царь в Византии, султан в Египте, шлю свои корабли на
европейские моря, в Магриб и Индию, султан, овладевший короной и престолом
Венгрии, а ее подданных превративший в униженных рабов. Воевода Петр Рареш
имел наглость взбунтоваться, так я сам копытами своего коня затоптал его в
прах и завладел его землей Молдавией>.
<Велик аллах!>, провел ладонями по лицу, и все вместе с султаном упали на
разостланные прямо на холодной земле ковры и надолго застыли, уткнувшись
лбами, обращены в ту сторону, где должна была быть Мекка. Только мелкие
грабители бывают безбожными, великие всегда богомольны.
устраивал охоту, запирался в дворцовых покоях с великим муфтием Абусуудом,
думал над законами для своей безграничной империи. Сына Баязида отослал к
Роксолане еще из Бендер, словно бы в знак того, что удовлетворил ее
прихоть, но недоволен тем, что вынужден был нарушать извечный обычай,
отпуская младшего шах-заде за пределы государства, да еще и теряя потом
свое драгоценное время на ожидание у чужой реки. Может, впервые за все
годы любви к Хасеки в сердце Сулеймана пробрался гнев на эту удивительную
женщину, и потому, чтобы унять этот неожиданный гнев, султан удержался от
Флинт Эрик
Махров Алексей
Никитин Юрий
Белогорский Евгений
Володихин Дмитрий
Флинт Эрик