искушения привезти Баязида в Стамбул самому и первым увидеть, как будут
сиять глаза Хуррем. Пусть время и расстояние излечат его от гнева, а
султаншу от причуд. Говорят же: <Наслаждения мира проходят, грядущая жизнь
есть истинное благо для тех, кто боится бога>.
Стоял перед ней в дорогом одеянии, стройный, смуглый, хищнолицый, как
султан, а глазами играл, как она, и улыбка была ее собственная, может, и
душа у него была такая же, как у матери. Возвратился оттуда, где было ее
сердце. Что там видел, чему научился, что скажет матери своей, владычице,
и почему молчит? Спросить? Но не знала, о чем спрашивать. Зачем посылала
его в Рогатин? Тогда и сама не знала. Лишь теперь, увидев младшего сына
перед собой, чуть не закричала: <Почему вернулся? Почему не остался там?
Почему?> Испуганно закрыла себе уста ладонью, чтобы не вырвался этот крик,
чтобы не выдал ее сокровеннейших мыслей. Подсознательно хотела спасти хотя
бы одного из сыновей. Ведь все они неминуемо должны погибнуть, кроме того,
кто станет когда-то султаном. Всех задушат вместе с их собственными
детьми, если те родятся у них. А этот избежал бы насильственной смерти.
Почему именно Баязид, а не Мемиш, Селим или Джихангир? Сама не знала. О
Мехмеде еще теплилась надежда, что станет султаном, каким-то образом убрав
с дороги Мустафу. А Селим и Джихангир? Разве она знала? Может, Баязид
потом спас бы и этих двоих?
с безумством, кипевшим у нее в мозгу, потом спросила, сама не зная о чем:
переметываясь...
молодой траве, под елями и яворами, вброд преодолевая потоки, минуя реки и
туманы, топча росы и цветы, ехали они туда, куда она уже никогда не
вернется, не долетит ни мыслями, ни воспоминаниями, где хмель по лугам, а
пшеница по полям...
она нетерпеливо, забыв о султанской степенности.
ничего.
ее и стена.
город за золото, которое я передавала с королевским послом?
оберегало.
проживут и так. Пробовали отстраивать Рогатин и его церкви, и дома, и
стены, и ворота, но налетели татары и снова все разрушили. Там вся земля
ограблена и осквернена так, что по ней страшно ехать.
начал читать:
Холминскую земли завоевали, разбили поляков под Сокалем, вывели плен
неисчислимый. В пятьсот двадцать третьем году турки и татары Львовскую,
Слуцкую, Бельжскую, Подольскую земли жестоко разрушили, с великим пленом
пошли назад. В пятьсот двадцать шестом году по велению султана Сулеймана,
занятого войной с венграми, опустошили Волынь, Бельжскую и Любельскую
земли. Зимой двадцать седьмого года снова кинулись на Украину, пошли на
Полесье до самого Пинска по замерзшим рекам и болотам, проникали в самые
неприступные места, вывели восемьдесят тысяч пленных, но при возвращении
под Ольшаницей догнал их великий гетман литовский князь киевский
Константин Острожский, побил татар двадцать четыре тысячи, среди них турок
десять тысяч, два литвина поймали татарского мурзу Малая. Острожский велел
повесить царевича на сосне и нашпиговать стрелами. Но в году пятьсот
двадцать восьмом снова налетели татары на Подолию, забрали ясырь. В
пятьсот тридцатом году крымчаки дошли до Вильно и сожгли его. В году...>
сойти с ума. Пока она здесь рожала султану сыновей и примеряла
драгоценности, за которые можно купить полмира, ее земля стонала и
истекала кровью. Знала ли она об этом? Разве не говорила ей об этом со
злорадством черногубая валиде, разве сам Сулейман не вспоминал о своей
провинности перед нею за действия крымских ханов? Все знала. Но была
занята только собой. Спасала собственную жизнь. Потом принялась спасать
душу, боролась, чтобы не потерять человеческого облика, сберечь свою
личность. Потом захотелось вознесения над всей ничтожностью этого мира,
над прислужниками султанского трона, может, и над самим султаном, ибо
никто и ничто несоизмеримо здесь с ним, кроме нее. На первых порах, может,
кто и сочувствовал ей, может, жалели ее, теперь только удивляются,
завидуют и ненавидят. Пускай удивляются!
собственное, отцовский дом стоял перед глазами в солнечном сиянии, будто
золотой сон, да мамин голос напевал ей детские колыбельные и пинькала в
густых зарослях ольхи на отцовском дворе маленькая птичка, называемая
<прилинь>, а вся ее большая земля словно бы была забыта, окутана туманом,
отошла куда-то в небытие, погибла, пропала для нее навеки, навеки.
Баязида, то ли Гасана. Потом повернулась все же к сыну: - Слыхал ты хотя
бы одну нашу песню там?
Гасан. - А настоящие казаки идут в степи, подстерегают врага там, чтобы
при случае ударить как следует.
воеводы порой, как тот же князь Острожский, или воевода Претвич, или
какой-то Дашкевич, который сам, говорят, похож на татарина и знает язык
татарский и османский, день тут, день там, неуловимый, как чародей. Чаще
всего казаки собираются в небольшие ватаги с безымянными вожаками. Каждый
сам себе пан, сам себе свинья. Добираются уже и сюда. Не раз уже поджигали
Синоп. И до Стамбула добирались.
какие же османцы отважились бы так углубиться в чужую землю?
Роксолана, растерявшись от недобрых вестей, которые так неожиданно
обрушились на нее. - Чем тут можно помочь?
кто же на этом свете даст покой земле или человеку? Ваше величество
спрашивают царевича, слыхал ли он песни на Украине. Может, мало мы там
были, может, слишком быстро скакали, что не услышали песен. Но услышать их
можно и здесь, даже мы, янычары, слагали каждый свою песню, хотя это песни
такие, что их негоже и повторять. А невольники? Вы слыхали их песни, ваше
величество?
тужу>. Но промолчала, лишь поддержала Гасана самим взглядом. <Ну-ка, что
это за песни, хочу их слышать и знать, если сын мой услышит, может,
пригодятся ему в будущем>. Взглянула искоса на Баязида, - тот скучающе
изучал украшенную драгоценными самоцветами рукоять кинжала, подаренного
султаном. Гасан отпил немного из чаши, кашлянул, прочищая горло, грустной
скороговоркой начал пересказывать страшную песню невольников:
неволи в города христианские поклон посылает, сокола ясного родным братом
называет: <Сокол ясный, брат мой родной! Ты высоко летаешь, почему же у
моих отца-матери никогда в гостях не бываешь? Полети же, сокол ясный,
родной брат мой, в города христианские, сядь-упади у моего отца и матери
перед воротами, жалобно пропой, моему отцу и матери большую печаль
причини. Пусть отец мой добро наживает, землю, большие имения сбывает,
сокровища собирает, пусть сыновей своих из тяжкой неволи турецкой
выкупает!> Услышав это, брат-товарищ к брату-товарищу обращается:
<Товарищ, брат мой родной! Не нужно нам в города христианские поклоны
посылать, своему отцу и матери большое горе причинять: хотя наши отец и
мать будут добро наживать, землю, большие имения сбывать, сокровища
собирать, но не будут знать, где, в какой тяжкой неволе, сыновей своих
искать; сюда никто не заходит, и люд крещеный не приезжает, только соколы
ясные летают, на темницы садятся, жалобно покрикивают, нас всех, бедных
невольников, в тяжкой неволе турецкой добрым здоровьем навещают>.
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Перумов Ник
Дальский Алекс
Афанасьев Роман