даже всемогущая женщина против древних обычаев, которые окружают человека,
словно непробиваемые стены Стамбула? На стороне того, кто хочет быть самим
собой, - лишь несчастное сознание, на стороне всех остальных - мощь, сила.
Там - мысль, а здесь - слепая вера. Мысль в столкновении с верой всегда
проигрывает. И сегодня, хотя и вымолила у султана этот необычный выезд,
это путешествие в нижайшую юдоль людского горя, так и не знала, что это ей
принесет, на что надеяться, чего ждать.
и догадывался, что едет в Семибашенный замок, то никто не знал, зачем
именно. Потому что Эди-куле для обленившихся стамбульских толп - это
прежде всего государственная сокровищница, это семь неприступных каменных
башен, набитых богатствами, которым завидует весь мир. Там золото,
нетленное и ясное, как солнце на небе, как нивы колосящиеся и нивы
скошенные. Там серебро зеленовато-сизое, как соколиное крыло, темное, как
земля, истоптанная войском, будто загорелые воины после похода. Там золото
фараонов, императоров, шахов и царей. Серебро финикийцев и вавилонян -
людей, которых уже нет и никогда не будет. Там драгоценные камни Индии,
Персии, Хиджаза. Там ткани из неведомых городов и меха еще более неведомых
зверей. Там слоновая кость и горючий камень латырь, перлы невиданных
размеров и цветов, ароматные смолы, кожа крокодилов и бегемотов, перья
страусов и райских птиц. И все это принадлежит султану, а значит, словно
бы и всем.
стен, вдоль Мармары, на юг, до Золотых ворот Царьграда, на которых
когда-то прибил свой щит киевский князь Олег, за полтысячи лет до Фатиха
перевезший свои корабли по суше и внезапно ударивший на императора. Князь
из золотого Киева, и ворота названы Золотыми еще с тех времен.
древнем величии не могли спасти Роксолану от мыслей о том страшном месте,
куда она ехала хотя и добровольно, но с отчаянием в душе.
темная полоса моря в проломах и зазубринах старых стен, ярко-розовые цветы
иудина дерева, спокойная громада Семибашенного замка, тень под арками из
винограда и глициний, отягощенных лиловыми гроздьями цветов, - не
верилось, что здесь, рядом, всего лишь в нескольких шагах, людское горе,
безнадежность и смерть.
великому визирю Лютфи-паше привести к себе главного надзирателя подземелий
Эди-куле Джюзел-агу.
каретой, ударялся замотанной в грязный тюрбан головой о твердую землю,
лихорадочно вращал белками испуганных глаз, пытаясь заглянуть за шелковые
занавески султанской кареты, но ничего не видел и от этого впадал в еще
большее отчаяние, еще сильнее ударялся головой о землю, так что Роксолане
даже стало противно смотреть на это кривляние и она поморщилась.
кожа на лице у него напоминала прокисшее молоко - кожа, которая никогда не
видит солнца. Такого можно было бы даже пожалеть, если не знать, что это
первый палач государства.
подзывая Рустем-пашу. Тот вмиг оказался возле стража подземелий, довольно
грубо схватил его за ворот и поставил на ноги (Роксолана только теперь
заметила, что у Рустема цвет лица имеет точно такую же мертвую окраску,
как и у Джюзел-аги, и безмерно удивилась этому).
Рустем-паша.
меня так охраняли, о аллах!
бы проявлением высочайшей милости повелителя, если бы он сам взглянул на
главное подземелье столицы столиц?
руку, гладила эту руку, гладила плечо в жесткой золотой чешуе, обжигала
дыханием его обветренную щеку.
золоченые носилки для султана и султанши, двенадцать здоровяков перенесли
высокую чету из кареты во владения Джюзел-аги, который бежал сбоку, не
отваживаясь ни обогнать, ни отстать от них, завывал, будто даже скулил от
страха, восторга и неожиданности, до сих пор еще не веря, что удостоен
такой небывалой чести, он, единственный в деяниях Османской империи, пусть
великий аллах дарит ей вечность и процветание!
конец Рустем-паша, буркнув коротко и жестко:
отстал, наверное считая за благо держаться в сторонке от места заточения
неверных, ибо не имам должен идти к неверным, а они к имаму, если хотят
спастись и очиститься в вере, единственно истинной и прекрасной.
высоких гостей Джюзел-ага, не было никаких признаков жизни, в самом
дальнем углу, перегороженном грязной занавеской, которую по знаку
Джюзел-аги торопливо оттащили в сторону его помощники, такие же
замусоленные и тучные от безделья, как и их ага, открылся дощатый щит,
замшелый, весь в ржавом железе. Щит также мгновенно был то ли поднят, то
ли опущен, то ли отодвинут в сторону, исчез, словно его и не было, а за
ним клубилась черная холодная мгла, страшный мрак, будто жила там сама
смерть. Чауши метнулись вперед, не отваживаясь ступить в глубины мрака,
засветили факелы, красный свет упал на камни в зеленой плесени, на
глиняное месиво внизу, на человеческие кости, черепа, тряпье, лоскутья,
кожаные ошметки. Факелы вздрагивали в руках привыкших ко всему зловещему
чаушей, которые испуганно жались на краю юдоли смерти. Пойдешь - не
вернешься. Попадешь - не выпустят.
камней, среди беспросветного мрака смерти жили люди! Жили или умирали,
изнывали, мучились, проклинали всех, кто наверху, на поверхности, под
солнцем и ветром, не имея ни возможности, ни надежды освободиться, но
продолжали жить! Ужас и чудо человеческого бытия. Выносливость,
непокорность людская, которая ощутима здесь ярче и отчетливее, чем где бы
то ни было: на поле боя, в государственных деяниях, в размышлениях
мудрецов и вспышках одаренности прославленнейших певцов.
человек, в широких, кажется, из мягкого, но крепкого сафьяна шароварах, с
тяжелыми цепями на руках и ногах. Перед ним стоял среди отбросов длинный
стол, сколоченный из неотесанных горбылей, а на столе в серебряной и
золотой посуде полно было яств из султанского дворца, громоздились жареные
ягнята, куропатки и цыплята, манили взор золотистые плоды, стояли
прозрачные графины с чистыми, как слеза, напитками.
цепями к каменной стене так, чтобы только смотрел на всю эту гору
роскошной еды, но дотянуться до нее не мог.
Байда! Ватажок этих дерзких людей, сказочных рыцарей, ее брат по крови, да
только доводится ли она ему сестрой теперь, сестра ли?.. Ржавые кандалы и
страшные цепи, а тело молодое, гибкое, могучее, прекрасное и свободное,
как ветры над степями! Вот какой он, этот Байда, вот какие казаки! Кас* -
недоверчивый, осторожный, бдительный, с острым глазом. Сак - твердый,
непокоренный, свободный и до смерти, и в самой смерти. Два тюркских слова
- кас и сак - слились в одно, зазвенели громче, чем в своей первооснове:
казак, казак. Казаки! Люди, не боящиеся самого черта. Люди, поклявшиеся
друг другу умереть, но стоять за свою землю, оберегая ее от захватчиков. А
того, кто нарушит клятву, пусть покарают земля, огонь, вода, ветер, хлеб,
горилка, сабля, бог и матерь божья!
стать мужчиной, а сейчас так захотелось, что хоть кричи. Взглянула на
Рустем-пашу с такой суровостью, что тот даже клацнул зубами, уставившись
на Джюзел-агу:
тяжелое эхо разносилось по подземельям, кто-то подал казаку кусок
баранины, но тот оттолкнул, схватил кувшин с вином, пил долго и жадно,
вытер ус грязной рукой, пропел молодым басом:
не ржавели. Добро ведь султанское пропадает! А где мои товарищи? Если
расковали меня, так раскуйте и их.
толпу, и то ли догадался, кто перед ним, то ли, просто насмехаясь, снова
хрипло затянул:
Лукин Евгений
Березин Федор
Буркатовский Сергей
Суворов Виктор
Суворов Виктор
Гюго Виктор