ибо таково желание аллаха.
гонцы, извещая спахиев, в султанских оружейнях отливали пушки и ядра к
ним, янычары точили сабли, дюмбекчи сушили барабаны, шились тысячи новых
зеленых и красных знамен. Ничто не могло остановить страшную силу, которую
Сулейман намеревался снова двинуть на поля Венгрии, на ее сады и
виноградники. Но тут с востока начали поступать тревожные вести о
волнениях среди кочевых племен. Племя гермиян возле Ладыка заняло проход в
горах и грабило караваны и всех путников. Туркменские кочевники набрались
такой наглости, что выкрали коней под Манисой у принца Мустафы, когда тот
выехал со своим двором на охоту. В Диярбакыре взбунтовались племена
курдов, этих удивительных людей, которые, несмотря на свою бедность,
граничившую с нищетой, никому не покорялись, упорно добиваясь
независимости.
ничтожного сборища дикого люда - должен был отправляться один из
султанских визирей, а поскольку Рустем-паша еще недавно был там
санджакбегом и, как видно, не сумел укротить курдов, то самому последнему
дураку было ясно: дамат возвратится туда, откуда прибыл!
не видел Рустема. На диване равнодушный ко всему Хусрев-паша, страдавший
какой-то неизлечимой болезнью, вяло поинтересовался у Рустема: <Тебя в
самом деле посылают в Диярбакыр?> А великий визирь Сулейман-паша, заметив,
как Рустем глазами ищет щипцы, чтобы расколоть грецкий орех, зачерпнул
полную горсть орехов, набил ими рот, начал разгрызать зубами, приговаривая
с вытаращенными от удовольствия глазами: <Вот как надо! Вот как!> Рустему
было тридцать пять лет, Сулейман-паше восемьдесят. Но дамат не смутился.
султанской дочерью - так знай, что придется за это расплачиваться. Из
наслаждения возникает долг. Да еще и неизвестно, где лучше - рядом с
султаном, который щедр на милости, но еще, наверное, более щедр на
наказания, или же у самого черта в зубах.
войском, каждый раз назначал сераскером великого визиря. Это было довольно
удобно, потому что все неудачи падали на сераскера, успехи принадлежали
султану. С Ибрагимом он испытывал больше неудач, чем побед, Аяз-паша так и
не возглавил войско ни разу, Лютфи-паша, готовясь к званию великого
визиря, пробовал проявить свои способности в походе на остров Корфу, но,
кроме позора, не добыл ничего. Теперь, судя по всему, сераскером должен
был идти на Венгрию престарелый евнух Сулейман-паша, который всю свою
долгую и мрачную жизнь провел на Востоке, был коварным, хищным,
кровожадным, но еще ни разу не сталкивался с рыцарством, открытым почти до
самозабвения, и отвагой не слепой, не фанатичной, а просветленной разумом
и любовью к родной земле. И хотя никто не верил в таланты старого толстого
евнуха, но говорилось о нем сочувственно, даже с уважением, потому что он
своей толстой тушей заслонил, оттеснил ненавистного дамата и тому уже не
было места рядом с падишахом. Так пусть уезжает туда, откуда приехал,
пусть погибнет в голых курдских горах, среди острых камней и пропастей,
где вытанцовывают его братья - шайтаны.
оставался с глазу на глаз с всемогущей султаншей, хотя и думал об этом,
потому что она была здесь, кажется, единственным человеком, которого
побаивался, в особенности памятуя о своей неуклюжей старательности на
пожаре. Из-за него погиб тогда молодецкий Байда, и Рустем знал, что
Роксолана никогда не простит ему этой смерти. Все можно возместить, но
смерть - чем ты ее возместишь? Хотя и сказано, что у мертвых ни друзей, ни
товарищей, но по всему видно, что султанша навсегда приняла в свое сердце
этого Байду, не спрашивая даже его согласия, так как был для нее живым
воплощением навеки утраченной родины. Соловей будет вздыхать по отчизне
даже в золотой клетке. Это он, Рустем, мог забыть и род свой, и землю,
променяв все бог весть на какие выгоды, успокоившись от одной мысли, что
две бараньи головы не сваришь в одном горшке. Но ведь не равняться же ему
с этой вельможной женщиной, загадочно-недоступной для всех, всемогущей,
как сам султан, но в то же время нежной, как солнечный луч, и чуткой, как
влюбленный соловей.
визирским халатом, чуть ли не отталкивая неотступного кизляр-агу Ибрагима,
втиснулся Рустем в маленький покой Фатиха, почти задохнулся, увидев на
белом атласном диванчике Роксолану, закутанную в пестрые шелка, опасаясь,
как бы ее нежная шея не сломалась под тяжестью пышных золотистых волос и
драгоценных украшений на них. Мгновенно упал на колени и так пополз по
коврам, когда же поднял перед султаншей голову, то увидел, что здесь есть
еще кто-то. Рядом с ним был еще человек в странном, вызывающе богатом
одеянии, такой же молодой, как Рустем, но намного более ловкий и
грациозный, с пышными янычарскими усами, остроглазый, красивый.
султаншу во время бунта, в награду получил звание янычарского аги, которое
дается ценой великой крови, затем было выдумано для него какое-то
особенное звание личного посланника султанши, стал аталиком - воспитателем
шах-заде Баязида. С султанского ложа в жены ему была подарена белотелая
одалиска, что, по мнению Рустема, не было такой уж радостью, ибо это все
равно что жениться на белой корове. Если бы это не при султанше, визирь
непременно прищурил бы глаз и поиздевался над этим янычариком: <Ну как,
уже отелилась твоя белая корова?> Но здесь должен был молчать и изо всех
сил выказывать внимание и покорность.
замотанный в зеленый шелковый платок, подал Рустему. С надлежащей
почтительностью, нужно сказать, но к кому - к визирю или к султанше прежде
всего? - Рустем держал свиток и не знал, что с ним делать.
более привычными к ремням пальцами. Размотал - бумаги. Какие-то послания,
грамоты. Дорогая бумага, дорогие чернила, печати. Молча взглянул на
султаншу. Что это такое?
шах-заде Мустафы. Письма к санджакбегам Сиваса, Диярбакыра, Болу, Коньи.
Сплошь из вопросов. Какие изменения приветствовали бы в империи? Как вы
относитесь ко мне? Будете ли верными мне? Против кого прежде всего
необходимо направить силу исламского войска? Что вы думаете о чужеземцах в
Стамбуле?
растерянно взглянул на султаншу.
какое им необходимо оружие. Писал янычарам в Стамбул, называя империю
оскопленной (намек на великого визиря-евнуха), и спрашивал, долго ли они
будут все это терпеть.
подделка, тогда что же это?
эти послания. А что же делать мне? У меня побледнела душа! Мои сыновья не
ждут смерти великого султана, они наслаждаются жизнью под его
благословенной тенью, а сын этой черкешенки уже с малых лет ждет смерти
своего отца и всех своих братьев, ибо только эта смерть открывает ему путь
к престолу, а его матери дает возможность возвратиться в Топкапы и занять
покои валиде. Сын черкешенки потерял терпение, он начинает верить, что
султан Сулейман не умрет никогда, и он не ошибся, ибо так оно и будет, по
крайней мере для самого Мустафы! И эта ничтожная Махидевран никогда не
ступит за ворота великого дворца, потому что изгнанные султанши не
возвращаются, не возвращаются! Но где же были вы, визири, опора трона,
вернейшие люди падишаха? Почему не поймали преступную руку, почему не
заметили, не разоблачили, не перехватили, не защитили? Почему?
любил, а тут и защищаться не приходилось. Всегда считал всех вокруг
дураками, теперь не мешало и самому прикинуться дураком. Да и было перед
кем - перед самой султаншей!
полдня поднимают с постели, а вторую половину он думает лишь о том, как
будет укладываться в постель своей тушей. Хусрев-паша не успевает съесть
какой-то кусок, как он из него выходит, не задерживаясь и не оставляя
никакой поживы. Он ждет, когда уж умрет от голода, и мы ждем, когда он
умрет, чтобы освободил место для кого-нибудь другого. Четвертого визиря
султан назвать не хочет, колеблясь между двумя молодыми проходимцами,
взятыми еще из пажей покойного Скендер-челебии после его казни в Багдаде,
- между Ахмед-пашой и Мехмед-пашой Соколлу. А я - взгляните на меня, ваше
величество, хотя я и зять ваш, но голова у меня из одних лишь костей, как
у коня, только у коня и кости умнее, потому что он умеет подставлять
спину, я же не умею и этого.
промолвила Роксолана, не поддаваясь на мрачные шутки Рустема. - Как это
так получается, что при дворе тысячи дармоедов, а спасать султанскую
власть от опасностей должен один лишь Гасан-ага?
Выходит, этот человек здесь не для того лишь, чтобы подать ему свиток с
письмами Мустафы. Подает то, что сам и раздобыл.