своем увидела рожденного ночью Меркурия?>
как бог из древних времен, как Марс и Меркурий, - роскошный, великодушный,
блестящий, окруженный такими же блестящими людьми, в которых трудно было
узнать подданных, они скорее казались друзьями шах-заде. И Джихангиру
Мустафа сказал, как только они сели на ковер гостеприимства:
к другу и никто не ждет ничего от другого, а каждый ждет своего часа.
ему сужден час высочайший.
более всего понравилось Джихангиру, который привык вообще не замечать себя
и не знал, собственно, живет он или нет, существует на свете или вообще не
рождался. Он всегда боялся одиночества и стремился к одиночеству, а вокруг
Мустафы кипела бурная жизнь, вертелось множество людей, и все были
влюблены в шах-заде, все состязались за его внимание, с утра до вечера
повторяя: <Привет тому, у кого бриллиантовая душа>, <Пусть дарует аллах
благоденствие телу, речи, разуму нашего шах-заде>.
что могло бы удивить его самого. Когда Джихангир повел речь о книгах,
Мустафа засмеялся: <Хорошая книга - искренний друг. Когда она тебе
надоела, она не гневается, как женщина. И когда ты ей веришь, она не
обманывает тебя, как женщина>. Пригласил чтецов, и целый вечер двоим
шах-заде читали из <Сказок сорока визирей> и из <Гумаюннаме> Бидпада.
Джихангир вспомнил поэтов, сказал, что он, как и их дед султан Селим,
сторонник великих мусульманских мистиков Ибн аль Араби и Джеляледдина
Руми, как тут же оказалось, что Мустафа тоже в восторге именно от этих
поэтов, сам написал уже три дивана стихов под именем Мухлиси, то есть
Преданный. Далее он спросил Джихангира, читал ли тот уже поэму
<Мантигут-Тейр> (<Беседа птиц>) Фарид-ад-дина Аттара, под влиянием которой
на староузбекском языке появилась поэма <Лисан ут-Тейр> (<Язык птиц>)
великого Мир-Али-Шир Неваи*. Он жил в Самарканде и Мешхеде, умер в Герате,
но слово его разошлось по всему мусульманскому миру. Он прочел отрывок из
<Беседы птиц>. Как ищут птицы своего царя, странствуют через семь долин и
семь морей к горе Каф, опоясывающей землю. Не все выдерживают трудности
пути, остается только тридцать птиц, и тут оказывается, что имя их царя -
Тридцать Птиц, следовательно, каждый из них является царем и все они,
вместе взятые, царь Симург. Не наводит ли это на некоторые размышления?
Как сказал пророк: <Слава тому, кто прочел>.
из-за слабости своей натуры, от сладостей его мутило, Мустафа для
укрепления его природы велел готовить для молодого шах-заде шарики из
толченых конопляных листьев с медом, подставлял ему вместо лакомств
поджаренное и подсоленное семя конопли, пил вместе с ним подогретую
ключевую воду, в которой растворялись зеленые шарики из макового сока.
бренное тело, как и прежде, было его, но теперь оно избавилось от
надоедливого земного притяжения, становилось легким, сильным, и хотя над
разумом словно бы нависала и сгущалась плотной завесой тьма, тело
прорывало ее, оставляя разум барахтаться по ту сторону завесы, мучительно
размышляя над загаданной Мустафой задачей: что такое тридцать, кому
тридцать лет миновало, а кому еще будет - Мустафе, Селиму, Баязиду или
ему, Джихангиру?
в Трабзоне, добрались уже и в Амасию, но молодой шах-заде никого не хотел
видеть, ничего не помнил, забывал, что он султанский сын, вообще,
казалось, впал в небытие, превратился в дым, мглу, призрачность. Только бы
иметь рядом с собой величественного, велемудрого Мустафу, тешить свой
разум неторопливыми беседами с ним, глотая зеленоватые шарики, приносящие
блаженство. Как сказано: <Оставь же их погружаться и забавляться, пока не
встретят они своего дня, который им обещан...>
приязни, вспыхнувшей вдруг между Мустафой и Джихангиром? Или, может,
подговорила его султанша Хасеки немедленно послать войско с Рустемом в те
края и позвать в поход также и Мустафу, чтобы оторвать его от их самого
младшего сына? Кто ж это знает? Мустафа, верный своей привычке, ни единым
словом не упоминал о Хасеки, будто ее вовсе на свете не было, о султане же
изредка цедил небрежно: <Тот, кто под женщиной, уже не мужчина>. Джихангир
слышал и не слышал. Одурманенный опиумом, бормотал стихи Корана, которые
все были написаны то ли о нем, то ли о Мустафе: <Вы свои блага провели в
жизни и насладились ими, а сегодня будете вознаграждены наказанием
унижения за то, что возносились на земле без права... Ведь человек создан
колеблющимся>.
состояние, граничащее с потерей сознания, ибо выйти на дневной свет, где
снова проявится твоя немощь, у него не хватало сил и воли. Стремился
погрузиться в забвение так глубоко, чтобы оказаться даже ниже собственного
сознания, провалиться в пропасть небытия.
Возвращалось зрение, остро работало сознание, видел перед собой Мустафу,
почти со слезами умолял его:
мне это шелковое спокойствие, в которое погружается мой дух?
двойник.
двойник.
людей, а может, и самое смерть. Только аллах знает, где настоящий султан.
Может, и ты никогда не видел султана Сулеймана, а только его жалкие
подобия.
это или кто-нибудь другой. Был и не был. Здесь и не здесь. Жил и не жил.
Будто качался на адских качелях между этим миром и потусторонним.
собой Мустафу и попытался заговорить с ним о <Мантиг ут Тейр> и о
загадочном числе тридцать, тот засмеялся:
похода против кызылбашей.
знать ничего, ничего, погрузиться во тьму сновидений, неземного
блаженства. Снова взрывались солнца под его веками, огненные шары
лопались, и метались темные тени, угрожая ему, пустота давила на уши, а
тело прыгало от радости, что еще существует. А потом начал бить барабан,
бил долго, жестоко, так, будто решил во что бы то ни стало загнать
Джихангира в землю.
голодом, мучил жаждой, не давал успокоительных шариков опиума, заслонял
солнце и весь мир, упорно повторял: <Султан зовет вас к себе, ваше
высочество! Его величество ждет вас, мой шах-заде! Благословенный падишах
обеспокоен! Опора мира требует! Повелитель трех сторон света гневается!>
давали для успокоения то, чего требовал, что-то обещали. Что должен был
найти, увидеть и познать? Не нашел ничего. Не застал. Опоздал навеки.
утраченные три года назад. Когда в Стамбуле стало известно об этом, султан
послал фирман Мустафе готовить войско в Конье для отпора шаху, пока придет
из столицы он сам. Это был уже двенадцатый поход, в который собирался
Сулейман. Шестидесятилетний султан часто страдал болезнью ног, в последнем
походе три месяца не мог ни ходить, ни сидеть на коне, и тогда его несли
на носилках. Когда ходил в Европу, то хотя бы возвращался оттуда в том же
году, а походы в Азию каждый раз растягивались на два года: дороги были
далекими, трудными и опасными. На этот раз Роксолана уговорила султана
послать войско во главе с Рустемом, а самому остаться в Стамбуле.
своими янычарами и малоазиатскими спахиями стоял Мустафа. Рустема султан
назначил сераскером, следовательно, Мустафа должен был подчиняться
главнокомандующему, но шах-заде проявил упрямство, достойное султанского
сына, и не захотел кланяться вчерашнему рабу и джавуру. Рустем довольно
спокойно отнесся к непокорности шах-заде, но тут уж получалось, что
Мустафа поднимает руку и на султана! А поскольку султан далеко, то все
прежде всего отразилось на его зяте. Остроязычный босняк не утерпел, чтобы
не сказать о Мустафе: <У кого нет силы ударить верблюда, бьет его седло>.
своим войском, но каким-то образом фирман был прочитан янычарами, и те
всполошились: султанский дамат хочет потоптать их любимца! Кричали о том,
что султан уже стар и беспомощен, трава проросла из его костей, из глаз
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Флинт Эрик
Пехов Алексей
Ильин Андрей