подойди!
забыла, где она и кто, следила только за движениями своего противника, за
коварной игрой его глаз и нервного лица, знала, что должна любой ценой
отобрать то, что он держит, и ни за какую цену не отдать свое, но не
видела для этого никакого способа, кроме одного - уничтожить этого
человека, убить его решительно и безжалостно, тогда поставить ступеньки на
место и выбраться на волю. Она никогда никого не убивала. Ну и что? Пока
была Настасей, не убивала и не стала бы убивать ни за что. Но теперь она
Хуррем, а кто знает, что это за женщина? И знает ли она сама о себе хоть
что-нибудь?
тебя убить.
холода, то ли от страха, уже и сбросив с себя сон, не могла пошевелиться,
только мысль мучительно билась в ней, ужасающая мысль о том, что вся жизнь
вокруг нее, в сущности, не что иное, как глубочайшая безысходность, на дно
которой брошено множество несчастных людей, и одни из них обладают
стояками лестницы, другие - ступеньками, каждый изо всех сил защищает свою
собственность, никто не хочет поделиться с другим, помочь другому, помогая
тем самым и себе, и потому всем им суждено оставаться на дне, в
безысходности, в безнадежности навсегда и навеки, ибо это неизбежно, как
судьба, и никто не в состоянии что-либо изменить.
проклятый! Мамуся, спаси меня!
тоскливым стрекотаньем, точно мириады крохотных железных жал летели
отовсюду, ударялись друг о друга, раскаленно клевали ее нежную кожу, все
тело и стрекотали, стрекотали сухо, тоненько, словно бы даже повизгивая.
Хуррем вспомнила, что с вечера не закрылась муслиновым пологом от
москитов. Может, и сны от этих невыносимых москитов?
султанских дочерей и молоденьких одалисок гарема, рассказывала Хуррем про
османских султанов и про их предков-сельджуков (кого убили, кого задушили
тетивой лука, кого отравили, кто умер смертью таинственной и страшной),
знания, переплетались в ней с ее долгой-предолгой жизнью, собственно, вся
ее жизнь стала теперь сплошным знанием. Темнолицая, усатая старуха была
набита таким множеством историй, что их хватило бы на тысячи таких жадных
умов, как у молодой полонянки с Украины, и из тех ее историй запомнилось
Хуррем с особенной силой повествование про анатолийских орлов и перелетных
аистов.
Украину стаи аистов, встречают их на пути темные стаи анатолийских орлов.
Орлы собираются с отдаленнейших гор на побережье Эге Дениза, и когда
утомленные перелетом через море аисты пробуют перебраться с Эгейских
островов на материк, над белыми от солнечного зноя горами мирных
странников встречает смерть. Испокон веков живут под тем голубым,
вылинявшим от зноя небом, среди белых камней могучие орлы, и никогда они
не подпускают никого, кто хочет проникнуть на материк с моря и островов,
повисают над безлюдными, опаленными солнцем горами мрачной летящей стеной,
бьют насмерть все живое - все идущее, ползущее, бегущее и летящее.
также и то, что где-то далеко-далеко ждут их огромные реки со сладкой
водой, ждут беспредельные плавни, озера и непроходимые болота, все они, от
могучих аистов-вожаков до молоденьких аистят-первогодков, родились в тех
далеких зеленых краях и должны возвращаться всякий раз туда, возвращаться
снова и снова, всегда и вечно, ибо их аистиная перелетная жизнь есть не
что иное, как беспрестанное возвращенье к местам своего рождения, к тому,
что навсегда остается самым родным. Хоть дорога далекая, тяжелая и
кровавая, хоть многие из них не долетят, не прилетят и не вернутся
никогда, но все равно надо всякий раз биться грудью, крылами, через силу,
в отчаянном клекоте прорываться и пробиться к родной отчизне - не
остановят их преграды, препоны, опасности и чья-то злая воля!
встречают их над морем мрачные орлиные стаи, которые пытаются скинуть
аистов назад, в море, отогнать от своего материка, побить, растерзать,
уничтожить, но не отступают аисты, не пугаются, смело и отчаянно идут
грудь на грудь, крыло на крыло, старые вожаки первыми принимают удар, идя
на стену старых орлов. Происходит все это на невероятной высоте, аисты не
боятся ни орлов, ни высоты, они не пугаются падений и смертей, потому что
им надо пробиться во что бы то ни стало, знание этого живет в их крови так
же, как в орлиной крови живет знание того, что каждого, кто прилетел с
моря, надо сбросить назад, в море, или кровью его окропить белые камни
материка, разорвать его на белых камнях, еще более острых, чем орлиные
клювы и когти.
тела первый удар, пока на подмогу им наплывают новые и новые волны
аистиного войска, молодые аистята-первогодки, еще не окрепшие ни телом, ни
духом, отрываются от стаи и, выгнув крылья, устремляются к самой земле,
припадают чуть ли не к самым белым острым камням, в пугливом шуршании
крыльев, в лихорадочной торопливости отдаляются от места битвы, углубляясь
в материк дальше и дальше, недостижимые для орлов, которые не умеют летать
низко над землей, побеждая старых хищников если и не силой и мощью, то
умом и ловкостью, коим научили их старые аисты.
убитые гигантские птицы, идет сила на силу упорно, ожесточенно и
неотступно, а разум и ловкость между тем спасают самых младших, и каждую
весну снова прилетают к Дунаю, Днепру и Днестру аисты, находят старые
гнезда, ждут своих аистих и дают начало жизни новой и вечной.
безнадежность с еще большей остротой ощущаются, когда ты окружена
подглядываньем, подслушиваньем, крадущимися шагами, таинственными
шепотами, недоверием и враждебностью. В такие минуты весь османский мир
представлялся Хуррем теми кровавыми орлами с белых анатолийских гор, а
Славянщина, которую они терзали вот уже свыше двухсот лет, беззащитными
мирными аистами, несчастными, обреченными навеки, но и неуступчиво
упорными в своем существовании, в постоянном возрождении, в необратимом
возвращении к своим истокам, к отчизне.
на Марице болгарское войско, захватил Эдирне и перенес туда из Брусы свою
столицу, присматривался к тому, как бьются между собой сыны болгарского
царя Асена Шишман и Стратимир, ослабляя и без того обессиленную свою
державу, которая распалась после смерти Асена и теперь неминуемо должна
стать чьей-то добычей: венгерского ли короля Уласло, сербского ли князя,
уже захватившего под свое влияние Македонию, а то и самого папы римского,
стремящегося окатоличить эти православные богатые земли. Но Мурад был
ближе всех к лакомому куску, к тому же обладал и силой наибольшей. Шишман,
чтобы задобрить грозного соседа, вознамерился отдать ему в гарем родную
сестру Тамару. Царская дочь славилась невиданной красотой.
Пятнадцатилетней была отдана в жены воеводе Драгашу Деяновичу, но воевода
пал смертью храбрых на поле боя, не успев прикоснуться к своей юной жене,
и теперь Тамара в свои двадцать лет не знала доподлинно, кто же она,
молодая вдова или перезревшая девушка. Вся Европа добивалась Тамариной
руки, наслышавшись о ее красоте, присылал Шишману сватов сам венгерский
король, но Шишман, боясь окатоличивания своего края, все держал и держал
красавицу сестру подле себя, и та уже готова была пойти хоть в монастырь,
но и туда дорога ей была заказана, потому что в жилах ее текла смешанная
кровь - от отца-христианина и матери-еврейки.
Шишман сказал сестре о своем намерении, она не стала укорять
предателя-брата, только вздохнула и тихо сказала: <Если это твоя и божья
воля, то пусть свершится>.
царской дочерью. Мурад захотел посмотреть на нее, прежде чем посылать в
гарем, где она должна была пополнить число несчастных невольниц. Когда же
увидел прекрасную болгарку, то дрогнуло даже его жесткое сердце, и он
заявил послам:
достойна носить царскую корону и будет моей женой. Шишману прощаю его
грехи. С сегодняшнего дня земля его под моей защитой.
поле разбил и сербское войско, пустив османских коней до самого Дуная.
храбрейшие юноши, султан Мурад, наслаждаясь победой, ехал по полю боя,
конь его топтал павших, стоны умирающих звучали музыкой для победителя,
радостно гремели османские барабаны, и никто из свиты султана, ни один из
самых бдительных телохранителей падишаха не заметил, как поднялся меж
умирающими сербскими воинами Милош Кобылич, стал перед конным султаном и
ударил его ножом прямо в печенку.
сын его Баязид, закрывший отцовы глаза, был провозглашен янычарами новым
султаном, когда же в султанский шатер возвратился старший сын Мурада Якуб,
Перумов Ник
Афанасьев Роман
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Акунин Борис
Свержин Владимир