время вряд ли бы нашла в своей казне великая европейская держава, но для
султана, исчислявшего свой доход в четыре с половиной миллиона дукатов,
она не представлялась такой уж неимоверной. Если же вспомнить, что под
стенами Родоса пало именно сто тысяч воинов Сулеймана, то цена платья,
подобного которому еще не видел мир, находила свое, пусть и кровавое, как
положено для такого великого властителя, оправдание.
множество раз: <Сшейте моей любимой платье. Сделайте из солнца верх,
подкладкой поставьте месяц, из белых облаков нащипайте пуху, нитки ссучите
из морской синевы, пришейте пуговицы из звезд, а из меня сделайте петли!>
дворца, должна была ждать султана в тронном зале, стоя у золотого широкого
трона падишахов, за прозрачным, тканным золотом занавесом; впервые за всю
историю Османов султанская жена допущена была до трона (хотя бы постоять
рядом!), еще вчера неведомая рабыня, сегодня всевластная повелительница,
приближенная и вознесенная небывало, среди осуждающего шепота, нареканий и
затаенной хулы стояла, гордо подняв головку с пышными золотыми волосами,
которые никак не хотели прятаться под драгоценное покрывало, с лицом,
закрытым тонким белым яшмаком, только с двумя прорезями для глаз, но и
сквозь те прорези горели ее глаза таким блеском, что затмевали огромный
изумруд на ее сказочном платье.
кафтане (два рукава для рук, два для целования придворным по пути к
трону), в еще более высоком, чем обычно, тюрбане, с золотой саблей на
боку, усыпанной огромными бриллиантами и рубинами. Хасеки поклонилась ему
до земли, поцеловала его золотые сандалии, но он не дал ей поцеловать руку
свою, оставив ее на коленях, сам сел на трон предков и вскоре сошел с него
и повел султаншу во внутренние покои. Снова нарушая обычай, пошел в покои
Хуррем и там смотрел на сына и на то, как молодая мать кормит его, и
припал устами к ее нежной груди, налитой молоком, жизнью и счастьем.
счастья и от страха, что могли больше не встретиться, и Хуррем укоряла
султана за долгую разлуку и жаловалась на несносность одиночества.
султаны такие же, как и все мужчины, что кидаются от войны к любви и снова
от любви к войне?
тебя больше. Хочу быть с тобой и в раю, чтобы всегда смотреть на тебя.
Когда вокруг меня воцарится тишина? В Баб-ус-сааде такая невыносимая
тишина, что ее неспособен разбить своим криком даже шах-заде Мехмед.
Только вы можете спасти меня от нее.
женщину, какую покинул полгода назад.
бурю.
держава, какой не видывал мир.
высокого... куда же от высокого? К низкому?
праздниках. Только что наступил Новый год.
устраивал торжественную встречу Нового года в своем дворце. Там были и
приближенные вашего величества. В воскресенье будут праздновать
венецианцы.
человечества платье, посягала на еще большее! Безмерно поражая его своим
ясновидением, она сказала:
Жена сельджукского султана Гияс эддине-Кей-Хюсрева Гюрджи-хатун,
поклонница великого Руми, заплатила за поднесенный ей рубин сто
восемьдесят тысяч диргемов. А разве Османы не победили сельджуков? И разве
есть что-либо невозможное для Османов?
любовь к тебе безгранична, но только в моем мире, не в чужом.
разбойником, может, молодым зурначи - это уж как вам пожелается. Луиджи
Грити устраивает в своем доме новогодний маскарад, там все будут
переодеты, с лицами, закрытыми масками, никто не узнает, кто вы и кто я.
сказано: <И Аллах... дал встретить им блеск и радость>.
ссылаться на святую книгу.
хорошим...> и еще сказано: <И, поистине, он тверд в любви к благам!>
состязании даже такому знатоку Корана, как султан, хотя не имела никаких
надежд на победу. Но и султан еще не до конца знал, с кем имеет дело!
Хуррем. - А что даст тебе знать, что такое ночь могущества? Ночь
могущества лучше тысячи месяцев>.
ответила ему Хуррем.
руками, щекотала ухо поцелуями.
двадцать платочков и парчовых платков из <Мухаммедие> Языджи-оглу, и
прочла всю сокровищницу ислама, и видела на одной из страниц следы дыма,
выходившего из сердца Языджи-оглу от горячей любви к богу. Так я думала о
вас, ваше величество, разыскивая истоки вашей бесконечности в истории.
Если же мы пойдем на маскарад, я обещаю прочитать там всю <Иллях-наме>
великого суфия Аттара, ибо почему-то хочется верить, что вы любите меня
так же, как Хоррем-шах любил маленького своего раба Джавида.
Сулейман, чувствуя, что эта непостижимая женщина ведет его так же
уверенно, как маленький эфиоп ведет огромного султанского слона.
трехсот гостей блестящего Луиджи Грити, переодетых в удивительнейшие
костюмы, появились, охраняемые несколькими десятками переодетых дильсизов,
высокий, широкогрудый корсар в широченных белых шароварах, в синей
сорочке, в узкой безрукавке, шитой золотыми кручеными шнурами, в красной
чалме с целым снопом перьев над нею, закрытый чудовищной маской каннибала,
а рядом с ним маленькая гибкая цыганочка, вся в красном, с узенькой маской
на лице, оставлявшей незакрытыми ее выразительные уста, которые щедро
дарили улыбки на все стороны. Огромный зал в роскошном доме Грити был
убран в строго античном стиле. Ничего лишнего, белый мрамор, белые статуи,
низкие резные белые столы и ложа возле них для гостей. Напитки и кушанья
подавали в серебряной посуде дивной чеканки. Даже у султана не было такой
посуды. Из-за моря прибыли по вызову Грити венецианские актеры во главе с
Анджело Мадуном лишь затем, чтобы показать в лицах историю любви Амура и
Психеи. Грити, одетый толстым пашой, закрытый красной маской, выпустив
из-под маски свои толстенные усы, усыпанные золотыми блестками, переходил
от гостя к гостю, приветствовал, угощал, развлекал. У корсара спросил, не
смог ли бы тот уступить ему свою цыганочку, но ответила сама цыганочка,
заявив, что своего корсара она не променяет даже на райские врата. Любовь
Шилова Юлия
Русанов Владислав
Орловский Гай Юлий
Маркеев Олег
Березин Федор
Каменистый Артем