время падаешь на колени.
кизляр-ага угрожающе шевельнулся, словно намереваясь его придержать,
приложил руки к груди и неожиданно (боже, неужели это ей не почудилось?!)
заговорил на ее родном языке:
Украины? Это правда? Скажите мне, ваше величество, умоляю вас всем святым!
будто эти слова обращены не к ней. Чуть не вскочила ему навстречу, едва не
схватила его за руки, не подняла с ковра.
Роксолана.
по-арабски и по-персидски, но Роксолана молчала. За пять лет впервые
встретила человека с родной земли, и смятение, охватившее ее, было
беспредельно, растерянность непередаваемая. До сих пор не искала никого,
так как не имела никакой возможности, запертая за вратами гарема,
озабоченная упорным стремлением утвердиться, победить, возвыситься над
миром униженности и бесправия. Вырвалась чуть ли не ценой собственной
жизни и жизни своих детей - и вот подарок судьбы! Человек с ее родной
земли! И глаза серые, как соколиное крыло, и язык ласковый, певучий, и
душа не огрубевшая даже от жестокого янычарского быта. Смотрела на Гасана,
видела его и не видела, стоял перед нею Рогатин. И отцовский дом стоял под
солнцем, и степи зеленели шелками, а над ними солнце - нигде в мире нет
такого ласкового солнца! Была здесь и не была. И этот юноша здесь или не
здесь? Как могла она оказаться среди этих мелких грабителей, которые
тысячи лет только и знали, что жечь, разрушать, вытаптывать копытами коней
все живое, превращать в прах даже камень? А за нею и этим Гасаном (как его
хоть звали прежде?) стояли целые века. В их степях скифы пасли своих коней
и привязывали их золотыми цепями. В Киеве была златоверхая София, когда
Царьград серел свинцом, а предки Османов сельджуки шли от травы к траве и
вспоминали в снах свои пустыни, из которых явились.
ничего.
тоже. Но мало. Наших больше убивают, чем довозят сюда.
обрадовалась.
гарема. Я должна иметь здесь своих людей. Султан позволит. Будешь их агой.
Махнула ему рукой, ему и кизляр-аге, закрыла глаза, чтобы не видеть, как
они выходят, не вслушивалась в их приглушенные шаги - вслушивалась в свои
дерзкие, до безумия смелые мысли! Вырваться на волю, как еще никто не
вырывался! Иметь верную тебе душу на воле, близкую, почти родную, - какое
это счастье! Только теперь вспомнила, что забыла снять яшмак и показать
Гасану свое лицо. Чтобы увидел, запомнил, поверил, что живая еще, что воля
живет в каждой черточке этого лица. И сразу испугалась: а что скажет
султану и как скажет? Старый кизляр-ага уже побежал бы к валиде и нашептал
в ее черное ухо. Ибрагим еще не приобрел такой прыти, не побежит, и никто
не узнает о ее странном разговоре с молодым янычарским агой. С султаном
будет говорить она сама.
Хуррем.
единокровный и спас тебя? Что же, мы умеем платить за благородство.
одна, то с доверенным лицом.
султанов, так почему же вы должны лишь сохранять обычаи, а не
устанавливать свои? Я хочу, чтобы этот человек был моей тенью там, где я
сама не могу появляться.
того, он всегда будет на глазах. При дворе достаточно дармоедов и
бездельников, чтобы приглядывать за Гасан-агой и его людьми.
Для меня и для ваших детей.
его теплым взглядом за это скупое обещание.
и дворцовые ароматы. При переговорах с кизляр-агой высказал желание
по-прежнему носить свою янычарскую одежду, помощников набрать тоже из
янычар, жить всем в отдельном помещении, выделенном им во дворцовом дворе
за вратами Баб-эс-селяма, чтобы быть всегда под рукой у великого евнуха, а
значит, у султанши Хасеки. Из янычар набрал себе одних Гасанов.
Бесчисленные имена повторялись среди янычар сотнями. По нескольку сотен
Гасанов, Ибрагимов, Исмаилов, Мехмедов, Османов. Чтобы не было путаницы,
вышивали у себя на груди номера: Гасан первый, Гасан сто двенадцатый.
Никакая королевская династия не давала столько власть имущих с одинаковыми
именами. Чтобы не путаться с числами, прибегали к прозвищам. Гасан-агу
звали Коджа за его знание языков, которыми он овладевал легко, на лету,
как бы играя. С собой он взял Атеш Гасана, то есть огонь, Пепе Гасана, то
есть заику. Дели Гасана, или буйноголового, Ийне Гасана, или иголку (был
худой, воистину как игла), Мелек Гасана - ангела и Налбанд Гасана -
кузнеца. Со всеми был под Белградом и Родосом, съел со всеми множество
котлов султанского плова, верил им, они верили ему, может, и не отличались
умом, может, были слишком самоуверенны и порой алчны, заботясь не о
собственном достоинстве, а о добыче и бакшише, но такова была их жизнь, и
кто бы мог обвинять этих людей? Случай помог ему вырваться на волю из
янычарского ада, хотел вывести за собой и своих товарищей, зная, что может
положиться на них и в добре, и в зле.
покоях, объедались жирными остатками с визирского стола, обрастали салом,
ощущая, как их молодые жилистые тела теряют ловкость, так что хотелось
начхать на все и присоединиться к янычарским ортам, которые с утра до
вечера упражнялись на Ат-Мейдане, совершенствовались в искусстве резать,
колоть, расстреливать из луков и из мушкетов, разрубать врага на четыре
части и на более мелкие куски, ломать кости, выдавливать глаза, душить,
грызть зубами.
плошек.
целые тысячи придворных дармоедов, которые слонялись без дела, собирали и
разносили сплетни, норовили урвать для себя куски побольше, доносили друг
на друга, ложились спать и просыпались с мыслью, какую бы еще подлость
учинить ближнему. Как гусеница на зеленой листве, все это ползало,
клубилось, плодилось, жрало, гадило, и хотя на каждом шагу здесь
разбрызгивали бальзам, бывшим янычарам казалось, что смрад тут стоит
намного тяжелее, чем в их убогих каменных бараках, где отдает прелью,
грязью и крепкой мужской мочой. Янычары Гасан-аги вскоре освоились с этим
странным бытом, так же слонялись, томились, совали во все свои носы, так
что создавалось впечатление, будто султанша понатыкала своих людей
повсюду. Их остерегались, побаивались, обходили стороной. Вельможи
поглядывали с опаской, султанские повара подкладывали им лучшие куски,
гаремные евнухи на всякий случай задабривали мелкими подарками, ибо
почему-то казалось им, что Хуррем поставила этих головорезов для
подсматриванья здесь, на воле, именно за ними.
занимал тут высокого положения, пожалуй, не удавалось еще никогда и
никому. Заслуги вознаграждались подарками, преступления или просто
непослушание карались смертью, одно вело за собой ненависть, другое -
забвение. Да и все это сложное сооружение, называемое султанскими
дворцами, возникло не для того, чтобы тут кто-то, кроме самого падишаха,
мог занимать особое место, а только как подножье величия властителя, а кто
же обращает внимание на подножие? Первым османским эмирам, нагло
замахнувшимся на величие сельджукских султанов, даже не снилась та
роскошь, которою окружат себя их потомки. Еще Фатих, входя в поверженный
Константинополь, не мог похвалиться пышным двором и тысячной челядью. Но
перед глазами стояли остатки величия царьградских императоров, в сердце
своем пронес Мехмед Завоеватель удивительную любовь к византийской
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Махров Алексей
Никитин Юрий