мудро устроили с женами, оберегая их, охраняя, заставляя ждать покорно и
радостно. Как сказано: <Истинно, богобоязненные - в месте надежном, среди
садов и ручьев, одеваются они в атлас и парчу друг для друга...>
слов укоризны, звучащих в ее письмах? И что он ответит ей? Представлялась
ему единственной искренней душой на свете. Все вокруг притворное, хитрое,
обманчивое, лживое - и вот засветилось внезапно, засияло, точно
расступились небеса и упало манной, пролилось нектаром, взлетело лаской
самого аллаха из райских кущ. Десять лет она была с ним и возле него,
стояла у высочайшей власти на земле, но до сих пор была совершенно
равнодушна к той власти, любила Сулеймана как супруга, как мужчину, и это
преисполняло мрачную душу его гордостью еще неведомой и безмерной
благодарностью к этой женщине.
запершись во дворце, думал над тем, как войти в Стамбул.
почти триста тысяч дукатов - еще и неизвестно, досталось ли бы им столько
после взятия Вены. Поэтому они наконец утихомирились. А чем заткнет глотку
всем крикунам в Стамбуле и во всем мире? От крика можно спастись только
криком. Победу заменить триумфальным возвращением и пышными церемониями в
столице, которые бы превзошли все известное. Вот мудрость власти!
разослал во все дружеские земли письма, в которых писал, что пошел на
Вену, чтобы увидеться и поговорить о делах Венгрии с королем Фердинандом,
но тот сбежал к чехам - и ни слуху ни духу.
осажденный город и в безмерном своем милосердии отклонил предложение о
сдаче и так вернулся с триумфом и чистой совестью. Наверное, перед
встречей его со Стамбулом и с возлюбленной султаншей, вспоминая ее
пречистые глаза, сам хотел очиститься хотя бы в своих султанских писаниях
и хотя бы на миг поверить, что можно сохранить чистую совесть, когда твои
руки до локтей в крови. Но, вспоминая Хуррем, с нетерпением ожидая близкой
встречи, уже не был султаном, становился задумчивым поэтом Мухибби,
влюбленным Меджнуном, а у влюбленных в крови только сердце.
перематывали тюрбаны, чистили коней, расправляли пояса, доставали
припрятанные драгоценности, навешивали на себя дорогое оружие,
приукрашивались, чистились, наряжались. В Стамбуле шуршали шелка,
натянутые вдоль улиц, по которым должен был проехать султан, под копыта
его коней бросали цветы и стлали ковры, в мечетях молились во славу
исламского оружия, били пушки над Босфором, когда победоносное войско
вступало в ворота столицы, гремели медные янычарские тулумбасы, грохотали
барабаны, кричали толпы, - впервые Сулейман въезжал в Стамбул с такою
пышностью, ошеломлял не победой, а сиянием и силой власти,
неприступностью, величавостью.
блестящие визири и военачальники, а пешие евнухи, и навстречу выходили не
сановные чиновники и мудрые служители бога, а валиде и султанша Хасеки в
мехах - одна в белых, другая в красных русских соболях, и хоть зимний
стамбульский день был хмурым и глиняная почва в садах раскисла от дождей,
прямо в ту грязищу постлали длинный рулон белого лионского сукна,
присланного королем Франциском, и султан, сойдя с коня, ступил на то сукно
с одной стороны, а с другой навстречу ему пошли валиде и первая жена
Хуррем, Хасеки, и сказаны были торжественные слова приветствия, а более
ничего, ибо вокруг была тьма-тьмущая евнухов и служанок, и каждое
произнесенное здесь слово уже сегодня бы разлетелось по всему Стамбулу.
великим муфтием, в этот день он проявил желание обедать с валиде и Хуррем,
и снова не было сказано ничего лишнего, валиде упорно поджимала свои
темные губы, неохотно выпуская из них по нескольку слов, султанша не
отпугивала Сулеймана неприступностью, которой он так боялся, сидела милая
и приветливая. Бросала на султана еле уловимые быстрые взгляды -
исподлобья, склоняясь над едой, так что валиде еще крепче сжимала свои
тонко очерченные губы, словно хотела сказать своему сыну, что нет в этой
женщине никаких добродетелей, а если и были когда-нибудь, то давно уже
запятнаны бесстыдством.
Роксоланой, и в то же время боялся этого мгновения, ибо она была здесь
единственным человеком, от которого он мог услышать тяжелые упреки и за
свой неудачный поход, и за все содеянное в тех землях, где прошел его
конь, и прежде всего за Ибрагима. Кто знает, что такое власть, тот знает
также и что такое страх.
всегда, отгадала его мысли и опасения, тараторила о детях, о зное в
Стамбуле (это в то время, когда его поливали на венгерских долинах
холодные дожди!), о том, как ждала его и не могла дождаться. Ее молодое
тело истосковалось по мужской ласке, невыносимо долгие месяцы ждала она
его из этого бесконечного похода, порой впадала в странности: блуждала
нагой по садам, запиралась в темных покоях, никого не подпуская к себе,
тигрицей набрасывалась на служанок, издевалась над покорной эфиопкой Нур.
И ждала, ждала своего султана. Хотя что она говорит - разве же можно такое
говорить?
приветливо молвил Сулейман. - Я твой, твой. Султан и муж. Так же, как ты
моя Хасеки, султанша, Хуррем. И я люблю тебя больше всех на свете.
Влюблен, как Меджнун, как Фархад. А ты? Ты до сих пор влюблена в меня?
бы защищаясь, - в них влюбляется только вечность!
торжественный сюннет* для наших сыновей. Весь Стамбул придет на этот
большой праздник. Послы иноземных правителей. Весь цвет османства.
как котят? Тогда лучше бы я задушила их в колыбели, нежели теперь так
мучиться!
смерти. Все шах-заде проживут долго и счастливо и познают все радости
этого света, пока я султан. К тому же я еще не имею намерения называть
своего наследника. Когда Фатих завещал для пользы державы передавать
власть достойнейшему, он не имел в виду самого старшего. Достойнейшим
может быть и самый младший. Поэтому пусть растут спокойно, не зная
соперничества, не обремененные мыслью о тяжелом будущем и неизбежности.
она мать Мустафы?
только султанша, султанская мать и султанские сестры.
о любви, а о делах! Это можно простить мужчине, но женщине - никогда!
заметить:
Шум, молитвы, приглашения иноземных послов, стройка, приготовления.
Забылся позор Вены, не вспоминались убитые, не было и речи о голодных,
нищих, несчастных. Стамбул шел навстречу сюннету! Султан назначил день
сюннета: во втором месяце джемади, ровно через тридцать дней после первого
джемади - дня взятия Фатихом Константинополя.
Собственно, о самих сыновьях никто и не думал, о них забыли сразу, каждый
примерялся к тому, какое место займет он в церемонии, в торжествах, как
ему продвинуться, пропихнуться, зацепиться хоть мизинцем. Султан созывал
диван, советовался, давал указания, сам наблюдал за стройкой. Рассылались
письма. Принимали послов. Скендер-челебия вместе с Грити и Ибрагимом
изобретали и выколачивали новые налоги на сюннет. На базарах кричали
каждый день о приближении сюннета глашатаи - теллялы. По домам ходили
женщины - окуюджу, созывали на торжество. Астрологи - мюнеджимы -
заверяли, что констелляции звезд способствуют успешному проведению
великого празднества. Поэты загодя писали касиды и составляли назире на
поэмы прославленных своих предшественников. Неутомимые подхалимы, алчные
хапуги, мошенники и горлорезы вертелись вокруг султанского трона, обретя
удобный случай втереться в доверие к падишаху, прославляя его мудрость,
великодушие, щедрость и государственный ум. Стамбульские толпы, заранее
смакуя щедрые угощения, которые предстоят им во время сюннета, прославляли
Сулеймана, кричали о своей любви к султану, благодарили его за
заботливость и внимание к простому люду, хотя потом они же станут
подсчитывать расходы, как это было после свадьбы Ибрагима, и проклинать
расточительство и нелепую роскошь.
Русанов Владислав
Контровский Владимир
Русанов Владислав
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Василенко Иван