Чтение 5–й страницы книги ~Голубь~

никогда не смог бы выгнать этого голубя, а совсем наоборот, голубь уже давно
как выгнал его самого, и что самое неприятное, правду эту было не скрыть: и
если даже мадам Рокар не поняла эту правду с его слов, то теперь она могла
прочитать ее у него на лице, ибо он ощутил, как его кинуло в жар, кровь
ударила в голову, а щеки его пылали от стыда.
Но мадам Рокар вела себя так, словно она ничего не заметила (может она
действительно ничего не заметила?), она сказала только:
-- Я благодарю Вас за сообщение, мосье. При случае я обо всем
позабочусь, -- она опустила голову, обошла Джонатана, направилась шаркающими
шагами к туалетной кабинке рядом со своей комнаткой и скрылась там.
Джонатан посмотрел ей вслед. Если раньше в нем еще и теплилась надежда,
что кто-то сможет спасти его от голубя, то эта надежда растаяла вместе с
унылым взглядом исчезнувшей в своей кабинке мадам Рокар. "Ни о чем она не
будет заботиться, -- подумал он, -- вообще ни о чем. Это что, ее
обязанность? Она здесь всего лишь консьержка и должна подметать лестницу и
коридор, а также раз в неделю убирать в общем туалете, но она вовсе не
обязана выгонять голубя. Не далее, чем сегодня после обеда, она упьется
вермутом и забудет обо всем случившемся, если она уже сейчас, в сию минуту,
обо всем не забыла... "

Точно в четверть девятого Джонатан был перед банком, как раз за пять
минут до того, как прибыли заместитель директора мосье Вильман и старшая
кассирша мадам Рок. Вместе они открыли главный портал: Джонатан -- наружные
решетчатые жалюзи, мадам Рок -- внешнюю дверь из пуленепробиваемого стекла,
а мосье Вильман -- внутреннюю дверь из пуленепробиваемого стекла. Затем
Джонатан и мосье Вильман отключили торцовым ключом сигнализацию. После того,
как Джонатан вместе с мадам Рок открыли оба замка двери запасного выхода
подвального этажа, мадам Рок и мосье Вильман исчезли в подвале, чтобы своими
соответствующими ключами открыть хранилище с сейфами. А тем. временем
Джонатан, уже закрывший в гардеробном шкафчике возле туалета чемодан, зонтик
и зимнее пальто, занял свое место у внутренней двери из пуленепробиваемого
стекла. Нажимая на две кнопки, которые поочередно по шлюзовой системе
снимали блокировку то с внешней, то с внутренней двери, Джонатан впускал
прибывающих друг за другом служащих. Без четверти девять все служащие были в
сборе и каждый расположился на своем рабочем месте, кто -- за окошечками,
кто -- в кассовом зале, а кто -- в конторских помещениях. Джонатан вышел из
банка и занял свой пост на мраморных ступеньках перед главным порталом. Это
было начало собственно его службы.
Служба эта в течение тридцати лет состояла в том лишь, что Джонатан с
девяти до тринадцати до обеда и с четырнадцати тридцати до семнадцати после
обеда простаивал перед порталом застывшей фигурой или, в крайнем случае,
прохаживался размеренным шагом по нижней из трех мраморных ступенек. Где-то
в половине десятого и между шестнадцатью тридцатью и семнадцатью часами
бывал небольшой перерыв в таком течении службы, вызываемый прибытием и,
соответственно, убытием черного лимузина с мосье Редельсом, директором.
Нужно было оставлять свое место на мраморной ступеньке, спешить вдоль здания
банка к расположенным приблизительно в двенадцати метрах въездным воротам во
внутренний двор, прикладывать руку к околышу фуражки в почтительном
приветствии и пропускать лимузин. То же самое могло произойти рано утром или
в конце дня, когда подъезжал развозочный бронированный автомобиль службы
перевозки ценных грузов "Бринк Верттранспорт сервис". Им тоже нужно было
открывать стальную решетку, его пассажирам тоже доставался знак приветствия,
конечно -- не почтительный, плоской ладонью к околышу фуражки, а легкое
касание околыша указательным пальцем -- знак приветствия коллегам. В
остальное время не происходило ровным счетом ничего. Джонатан стоял,
внимательно смотрел перед собой и ждал. Иногда он опускал свой взгляд на
свои ноги, иногда -- на тротуар, иногда он пристально рассматривал кафе на
другой стороне улицы. Иногда он прохаживался по нижней мраморной ступени,
семь шагов налево, семь шагов направо, или же, оставив нижнюю ступеньку,
поднимался на вторую, а иногда, когда слишком сильно начинало палить солнце,
и от жары внутренняя сторона околыша фуражки пропитывалась потом, он
взбирался даже на третью ступеньку, на которую падала тень от козырька
портала, чтобы там, сняв на короткое время фуражку и смахнув рукавом пот с
влажного лба, стоять, внимательно смотреть и ждать.
Он как-то подсчитал, что до своего ухода на пенсию проведет здесь, стоя
на этих мраморных ступеньках, семьдесят пять тысяч часов. Во всем Париже --
да скорее всего и во всей Франции -- он был бы тогда наверняка тем
человеком, который простоял на одном и том же месте дольше всех. Не
исключено, что это можно сказать о нем уже сейчас, потому что он уже провел
на этих мраморных ступеньках целых пятьдесят пять тысяч часов. Ведь в городе
осталось очень мало охранников, которые постоянно работали бы на одном
месте. Большинство банков прибегают к услугам так называемых обществ по
охране объектов и выставляют перед входом этих молодых, с широко
расставленными ногами, с недовольным видом парней, которых через несколько
месяцев, часто даже через несколько недель, сменяют другие парни с таким же
недовольным видом -- якобы исходя из психологии труда: внимание охранника,
как считается, слабеет, если он слишком долго несет службу на одном и том же
месте; он становится вялым, невнимательным и, следовательно, непригодным для
выполнения своих задач...
Ерунда все это! И Джонатану это было известно лучше: внимание охранника
слабеет уже через несколько часов. С первого же дня он не воспринимает
сознанием все то, что вокруг, или даже тех посетителей, которые многими
сотнями входят в банк, да это вовсе и не требуется, потому что в любом
случае отличить грабителя банка от клиента банка невозможно. А если бы даже
охраннику это и удалось и он бы ринулся навстречу грабителю -- его
застрелили бы и он лежал бы трупом, прежде чем он успел бы расстегнуть
кобуру, ибо у грабителя перед охранником есть преимущество, с которым не
поспоришь, это -- внезапность.
Словно сфинкс -- как находил Джонатан (в одной из своих книг он однажды
читал о сфинксах) -- охранник стоит словно сфинкс. Он воздействует не своим
действием, а просто своим физическим присутствием. Им, и только им, он
противостоит потенциальному грабителю. "Ты должен пройти мимо меня, --
говорит сфинкс осквернителю могил, -- я не могу остановить тебя, но пройти
ты должен мимо меня; и если ты все-таки решишься, то падет на тебя месть
богов и других умерших предков фараона!" Так же и охранник: "Ты должен
пройти мимо меня, я не могу тебя остановить, но если ты решишься на это, то
ты должен меня застрелить, и на тебя падет месть суда в виде приговора за
убийство!"
Джонатан, конечно, хорошо знал, что сфинкс располагает более
эффективными санкциями, чем охранник. Угрожать местью богов охранник никак
не может. А на случай, если грабитель чихать захочет на все эти санкции, то,
вряд ли сфинксу что-либо будет угрожать. Он сделан из базальта, его изваяли
из выступающих скальных пород, вылили из бронзы или возвели из прочного
камня. Он беззаботно пережил разграбление могил на пять тысяч лет... в то
время как охранник при ограблении банка уже через пять секунд вынужден будет
расстаться с жизнью. И все-таки они были одинаковы, как считал Джонатан, ибо
сила обоих покоилась не на оружии, она была символической. И лишь осознав
эту символическую силу, которая была источником его гордости и самоуважения,
которая давала ему силу и терпение, которая ему больше была нужна, чем
внимание, оружие или бронированное стекло, вот уже целых тридцать лет стоял
Джонатан Ноэль на мраморных ступенях перед банком и охранял, без страха, без
сомнений, без малейшего чувства неудовлетворенности и без недовольного
выражения на лице, вплоть до сегодняшнего дня.
Но сегодня все было по-другому. Сегодня Джонатану никак не удавалось
войти в состояние непоколебимого покоя. Уже через несколько минут он ощутил
тяжесть своего тела, которое болезненно давило на подошвы ног, он переместил
ее с одной ноги на другую, потом -- назад, из-за этого его немного зашатало
и ему, чтобы не потерять равновесие, а до сих пор он удерживал его всегда
образцово, пришлось сделать несколько маленьких шажков в сторону. К тому же
у него вдруг зачесалось бедро, по бокам и на спине. Через какое-то время
зачесался лоб, словно кожа на нем стала сухая и ломкая, как это иногда
бывает зимой -- и это при том, что сейчас было жарко, даже слишком жарко для
четверти десятого, лоб был уже таким потным, каким он, собственно говоря,
бывает лишь около половины двенадцатого ... чесались руки, грудь, спина,
нижняя половина ног, чесалось везде, где была кожа, он охотно бы почесался,
безудержно и жадно, но ведь это же будет ни на что не похоже, если охранник
начнет чесаться в общественном месте! И он глубоко вздохнул, расправил
грудь, выгнул и расслабил спину, приподнял и опустил плечи и, чтобы получить
хоть какое-то облегчение, почесался таким образом изнутри о собственную
одежду. Впрочем эти непривычные движения и подергивания только усилили
пошатывание корпуса, и скоро тех маленьких шажков в сторону для поддержания
равновесия стало уже не хватать, и Джонатан понял, что ему в половине
десятого, еще до прибытия лимузина мосье Редельса, придется против
обыкновения отказаться от статуеобразного несения службы и перейти к
патрулированию туда и обратно, семь шагов влево, семь шагов вправо. При этом
он попытался зацепиться взглядом за ребро старой мраморной ступеньки и
передвигаться подобно тележке по этой надежной направляющей туда и обратно с
тем, чтобы при помощи этой монотонно текущей, неизменной картины ребра
мраморной ступеньки восстановить в себе страстно желаемую невозмутимость
сфинкса, которая позволила бы ему забыть тяжесть собственного тела, кожный
зуд и вообще всю эту странную неразбериху в душе и теле. Но об этом нечего
было и думать. Тележка постоянно выбивалась из колеи. С каждым взмахом
ресниц взгляд срывался со стертого ребра и перескакивал на какой-то другой
предмет: клочок газеты на тротуаре; нога в голубом носке; женская спина;
корзинка для покупок с хлебом; ручка внешней двери из пуленепробиваемого
стекла; мигающий красный ромб табачной рекламы в кафе напротив; велосипед,
соломенная шляпка, лицо... И ему нигде не удавалось прочно зацепиться, найти
себе новую точку привязки, которая удерживала бы его и помогала бы
сориентироваться. Едва он сосредоточился на соломенной шляпке справа, как
взгляд его отвлек автобус, едущий слева по улице вниз, через пару метров