Чтение 4–й страницы книги ~Красные щиты~

- Да, и мейстер Ортлиб, и Оттон.
- Чудесно, съехались все, кто мне нужен. Нам надо о многом
посоветоваться, пока кесарь не выступил на братьев.
- Похоже, и не выступит. Лежит больной, еле дышит. Схватил в Иерусалиме
лихорадку, совсем недавно вернулся в Бамберг и вот - лежит. Ох, думается
мне, скоро будут избирать нового государя.
Гертруда обтерла лицо платком, скорбно, по-монашески вздохнула, и тут
только князь вспомнил, что перед ним особа духовного звания, инокиня.
Ему было любопытно, о каком сейме упомянула Гертруда. Оттон и Ортлиб
здесь, стало быть, путешествие его не напрасно. Но расспрашивать-не
хотелось - перед глазами еще стояли горные пейзажи и зеленое озеро, в ушах
звучали песенки Тэли и крики чаек над озером.
Князь смотрел на Гертруду, слушал речи смиренной инокини и думал о том,
какое место заняла эта неблагодарная дочь княгини Саломеи в споре между
братьями. Гертруду еще в детстве отдали ко двору Владислава и Агнессы, с
тех пор и началась их дружба. Из всех детей Саломеи лишь она была близка с
соперницей своей матери (*7). Конечно, теперь Агнесса живет либо в
Бамберге, либо в своем замке в Саксонии, но, должно быть, они с Гертрудой
часто видятся. Его подозрения укрепились, когда он услыхал, что
единственная дочь Агнессы, Рихенца, недавно помолвленная с королем
Испании, тоже гостит в Цвифальтене, ожидая здесь послов от своего супруга,
которые выехали из далекого Леона за юной избранницей немолодого Альфонса
(*8).
- Ты, верно, уже заметил ее, - прибавила Гертруда. - Хохотунья, по
всему монастырю слышно ее смех, прелестная девушка и на княгиню Агнессу
ничуть не похожа.
Князю пора было отдохнуть с дороги. У Гертруды, которая принесла в
монастырь большой вклад и жила здесь с подобающей княжне роскошью, были
свои особые покои и даже своя прислуга - старая нянька, вывезенная из
Польши. Она могла принять брата как подобает: князю был отведен отдельный
покой, а его слугам - горница по соседству. Генрих с изумлением осматривал
просторное помещение, толстые каменные стены. Большое окно с красиво
расписанными ставнями было распахнуто настежь: видны были горы и небо,
свободно проникал свежий горный воздух. Пожалуй, только во Вроцлаве князь
видел такие великолепные здания, в Плоцке, в Ленчице, в Познани все
выглядело куда бедней, не говоря уж о Сандомире, городе торговом и
богатом, но еще никогда не бывавшем столицей княжества.
Он, Генрих, будет первым князем этого города, скоро начнет там править.
Мог бы и сейчас править - Болеслав давно разрешил ему ехать в наследное
владение, но Генриху хотелось сперва побывать в Плоцке, в Кракове и вообще
поездить по свету. Только что Гертруда вспоминала Плоцк, Ленчицу, свадьбу
Болеслава. Помнит ли он? О да, и никогда в жизни не забудет. Ему тогда
было шесть лет, совсем малыш, и Болеслав, которому недавно минуло
тринадцать, казался ему взрослым, настоящим рыцарем. Ведь отец ударил
Болеслава мечом, по французскому обычаю, так же, как дед посвящал в рыцари
отца. Болеслав, отец и еще множество народу стояли посреди большой палаты
плоцкого замка мать держала малышей перед собой, чтобы в толчее их не
ушибли. Юдитка орала благим матом - отец даже дернул себя за ус на кривой
верхней губе и приказал нянькам унести ее. А потом вошли русские бояре в
шубах и в золоте, в овчинных тулупах и шапках, от которых шел такой тяжкий
дух, что княгиня Саломея то и дело прикрывала нос длинным, свисавшим до
полу рукавом узорчатого платья. За боярами следовали сенные девушки
будущей княгини, одетые по русскому обычаю, как монашки, в черное, с
черными платками на головах и со свечами, будто на похороны собрались.
Между этими черными монашками шла княжна - невеста Болеслава. На ней тоже
было одеяние монахини, только белое. Оробевшая и удивленная тем, что ее не
ведут под руки, она ступала очень медленно хрупкая, почти детская фигурка
тонула в белых складках, а глаза у нее были большие, лучистые. На руках у
княжны алели красные сафьяновые перчатки с вышивкой по краю, как у
епископа, и с крестом на тыльной стороне ладони. С минуту она шла, глядя в
одну точку, словно завороженная - вся белая, с красными, как у палача,
руками. Такой и запечатлелась она в памяти мальчика, Верхослава (*9),
русская княжна, княгиня краковская и плоцкая. Потом он не раз просил у нее
эти красные перчатки, но она все отказывалась их дать. Лишь однажды Генрих
увидал их на женской половине - безжизненные, они лежали в аравийском
ларце. А ему очень хотелось прикрепить их, как это делают рыцари, к своему
шлему. Был у него такой блестящий шлем из посеребренной стали. То-то
хороши были бы на нем эти красные перчатки!
Но еще живей запомнилась ему княгиня Верхослава, какой он видел ее в
другое время, много позже, когда умирала от изнурительной лихорадки его
мать. Было это летом, назавтра после праздника святой Анны. Траву на
окрестных лугах уже скосили, и во дворе замка чудесно пахло свежим сеном.
Княгиня Саломея забылась к вечеру беспокойным сном тихонько отойдя от ее
ложа, он и Верхослава вышли за ворота замка и долго смотрели на
раскинувшиеся огромным веером луга и поля, где только начиналась жатва.
Болеслав тогда готовился к решающему походу на брата (*10), он едва поспел
на похороны матери, а Мешко, очень дороживший своим здоровьем, улегся
спать. И Генрих с Верхославой вдруг оказались среди ленчицких лугов одни,
без свиты. Верхослава была намного старше и всегда относилась к Генриху
по-матерински, тем более теперь, когда ей предстояло стать главной в роду,
- Агнесса в счет не шла. Они стояли у колючей крыжовниковой изгороди,
смотрели на запад и на юг, на блеклое, безоблачное небо. О многом хотелось
бы им поговорить, но оба молчали. Генрих словно впервые видел эти луга,
поля, небо - людям, потрясенным неминуемой смертью близкого человека,
всегда странно видеть равнодушие мира. Верхослава, не зная, что сказать,
обняла его за плечи и крепко прижала к себе. Генрих взглянул на нее с
изумлением, но и какое-то другое чувство заметила, видно, Верхослава в его
взгляде, потому что быстро опустила руку и ушла.
С той поры они стали большими друзьями, и Генрих обычно жил при
"плоцком дворе", как говорили в семье. Болеслав вскоре перебрался в
Краков, но Верхослава частенько наезжала в Плоцк. Там, сидя в любимом
своем саду над Вислой, она подолгу смотрела на далекую полоску
противоположного берега. Ей вспоминался город, в котором она родилась
отец ее, Всеволод, тогда еще княжил в Киеве и только позже переехал в
Новгород - князья русские в те времена долго на одном престоле не
засиживались. Генрих почти не отлучался из Плоцка. В сандомирском уделе,
заодно с мазовецким и краковским, распоряжался Болеслав - скуповат он был,
жаден к деньгам, но старался не только для себя, а и для братьев выжать
побольше из родовых земель, умножить богатства семьи. Правда, хозяйничал
он не очень умно, но это уже дело другое. Из-за его скупости Генриха не
спешили женить, а когда братья, бывало, заговаривали об этом, Болеслав
напоминал им, сколько будет расходов на содержание отдельного двора, на
свадьбу и так далее. Однако свадьбы в их роду следовали одна за другой:
недавно оженили Болека (*11), долговязого сынка Владислава и Агнессы, а
потом его теток, совсем еще сопливых девчонок, повыдавали замуж. К
счастью, просватали удачно и в дальние края - послы от зятьев так долго
ехали за невестами, что и о приданом позабыли. А Генрих остался неженатым.
- До поры до времени, - произнес он вслух и сел у высокого окна.
Прямо под окном низвергался водопадом пенистый горный поток, наполняя
рокотом и гулом всю комнату. Генрих положил руки на подоконник и оперся на
них подбородком. Он вглядывался в бурное кружение воды и думал о себе:
странным и непонятным казалось ему, почему он сюда приехал и зачем он,
искатель княжеского престола, а может, и королевской короны, сидит здесь и
смотрит на эти баварские водопады. "Такая уж моя планета, - подумал он, -
но путь она мне показывает всегда правильно. Теперь необходимо быть здесь,
я должен застать врасплох Оттона фон Штуццелингена и Ортлиба. Они небось
по-своему смотрят на те дела, которые им препоручила, умирая, мать. Да и
на эту хохотушку я бы не прочь поглядеть".
- Королева Испании! - громко сказал он. - Красиво звучит, клянусь
богом!
А королева Испании стояла под его дверью.
Все полагали, что Альфонс VII ждет кончины императора Конрада и выборов
нового. После того как прошлой осенью внезапно скончался король Генрих,
старший сын кесаря, было не ясно, кому достанется императорская корона. А
испанскому государю брак с Рихенцой был нужен, чтобы породниться с семьей
римского императора, и лучи нежданного величия озарили Рихенцу,
первородную внучку Болеслава Кривоустого, лишь потому, что это была самая
красивая из племянниц Конрада III. Если бы после смерти ее дяди
императорская корона перешла к роду Вельфов (*12) или к другому роду,
тогда убеленный сединами кастилец, может, и раздумал бы посылать послов за
смешливой резвушкой, которая в тихой обители близ кесарева двора ждала,
когда ее увезут в золотую клетку. И царственный ее супруг ссылался на
опасности, грозившие его послам в пути: там-де разбойничают и французский
король, и провансальские графы, и барселонские, и наемники ломбардских
городов, да еще, чего доброго, налетят морские корсары, арабы Рожера
Сицилийского (*13), этого "язычника", как называл его благочестивый
кастилец. Бракосочетание er rocura [через представителей (лат.)]
состоялось уже давно, и Рихенца мечтала о блестящей короне южного
королевства, поджидавшей ее под сводами леонского собора. А пока жила
"королева" спокойно, почти как монашенка незнатного рода, даже скучновато,
но, к счастью, при ней уже была ее свита из десяти дам и девиц. Под
заботливым надзором Гертруды маленький двор будущей чужеземной королевы
преобразил мирную жизнь монастыря. Все было полно Рихенцой, ее смех звенел
на галереях и в саду. Кто знает, она, возможно, не так уж стремилась к
пожилому супругу. Приезд гостей в монастырь взволновал всю ее свиту, и
Рихенца упросила Гертруду познакомить ее с Генрихом.
Князь нехотя отошел от окна. Он как раз думал об испанской королеве и
все же с трудом понял, что именно она-то и вошла к нему в сопровождении
Гертруды. Невысокая, худенькая, не такая уж красавица, по рассказам
Гертруды он представлял ее другой. Но когда она улыбнулась, ее лицо