Генриху, а не Мешко, пришлось быть посаженым отцом. Посаженой матерью
Казимира была Гертруда. Все собрались в вислицком замке, в рыцарской зале.
Ярко пылал огонь в каминах. Стали полукругом - посредине Генрих, справа от
него Гертруда, слева Мешко, а дальше паны познанские, вислицкие,
сандомирские и приятели Казимира с границы - князьки бельские, луцкие,
свирские и полесские, Святополк с внуком Петра, Владимиром, Якса. Явилась
и депутация орденских рыцарей - эти стояли с загадочными улыбками на
каменных лицах, выстроившись полумесяцем, как сарацины в ожидании атаки
крестоносцев. Но вот распахнулись широкие двери, и в залу ввалилась толпа
русских гостей со свечами в руках, громко распевая языческие песни. А за
всеми этими дьяками, мамками и ключниками шла Елена в сверкающем наряде,
который искрился в отблесках огней.
Генрих смотрел на Елену, но мысли его были далеко как легкие тени,
проносились в его воображении Верхослава, высокая и могучая фигура
Кривоустого, картины былого величия отцовской державы.
Никогда еще так остро не ощущал он происшедших в нем перемен. Он
вспоминал свои обеты и клятвы как он намеревался собрать юных и
преданных, чтобы повести их в бой и прославить свое имя. И вот он стоит в
убогом вислицком замке, принадлежащем, собственно, даже не ему, - и должен
встречать новую невестку, которая явилась из Киева с несметным приданым и
затмевает великолепием своих уборов бедный польский двор. О, как теперь
далек был от него цвифальтенский монастырь, беседа с Гертрудой и покойной
Агнессой! Что ж, он тоже мог бы показать новобрачным корону, но какую!
Жалкий обруч, глядящий пустыми глазницами, в которых некогда были
драгоценные камни! И какой теперь в ней смысл, в этой короне? Теперь,
когда каждый думает лишь о том, как бы обмануть кесаря, как бы принести
ему клятву, пообещать дань и не послать ее, когда каждый готов
пресмыкаться перед немцем, а за его спиною задирает нос и гордо
потряхивает кудрявой головой. Стоят рядом с Генрихом, как равные, Якса,
Святополк, могущественные, богатые, разжиревшие от труда невольников,
которые им корчуют леса и пашут землю, - и даже в душе молодого Говорека
нет преданности князю, лишь высокомерие и заносчивость.
Елена медленно шла к нему меж двумя рядами гостей, и Генриху казалось,
что когда она в сиянии свеч и отливающих золотом боярских нарядов пройдет
свой путь до конца, он, Генрих, ожидающий ее в своем тамплиерском плаще,
станет другим человеком.
Наконец она опустилась перед ним на колени, и он почувствовал, что у
него нет сил поднять ее и вручить брату, который уже выступил вперед из
сплошной стены родичей и вельможных панов. Так откуда же взять силы для
того, чтобы схватить обеими руками меч и ринуться в бой, ни о чем ином не
думая, забыв все - Иерусалим, Сандомир, Палермо, Рихенцу и еврейку.
Вероятно, ему мешает то, что он слишком много видел в своей жизни
потому и не может он просто взять меч и рубиться, не может задушить
братьев в темнице или ослепить их так, как ослепили Збигнева. Но что, если
эта слабость в нем самом, и он лишь пытается оправдать ее всякими
выдуманными обстоятельствами? Посмотрим. Вот женит он Казимира, дождется,
пока у брата появится потомство, "внуки", - тогда его уже ничто не
удержит. Он будет вынужден действовать, необходимость заставит.
Он поднял Елену за руки, обнял ее и, обернувшись к Казимиру, вручил ему
невесту, после чего молодые стали перед ним на колени. Готлоб в каком-то
необыкновенном фиолетовом кафтане с высоким воротником подал ему образ,
привезенный из Святой земли, и Генрих, а после него Гертруда, благословили
этим образом склоненные головы молодых. Казимир был растроган, он искоса
поглядывал на брата, словно ища одобрения. А Генрих смотрел на стоявшую
впереди вислицких служанок Пастку в зеленом платке держалась она
спокойно, просто, на Елену даже не глядела, но лицо у нее было очень
красное. Потом все с большим шумом направились в костел, и хотя было это
совсем близко, сели на коней. Кони были разные: великолепные польские,
португальские и итальянские скакуны вперемежку с русскими меринками среди
шитых золотом голубых и красных попон виднелись холщовые чепраки. На
рыцарях тамплиерах были доспехи, которых поляки обычно не носили, русские
бояре красовались в шубах, надетых одна поверх другой. Генрих в простом
белом плаще ехал, понурясь, посреди этой пестрой толпы.
Какая-то невидимая стена отделяла его от всех этих князей, священников,
вельможных панов. "Презрение мешает управлять людьми", - подумал он и
окинул взором процессию, от которой шел резкий запах шкур, сала, мехов и
бобровой струи... Кто знает, возможно, он был бы счастливей, если бы такая
вот процессия сопровождала его на коронацию, но все равно он тосковал бы
по аромату апельсинных цветов, что так сладко пахли в Палермо. И пока
тянулись бесконечные варварские обряды, Генрих вспоминал аромат
апельсинных цветов, лежавших перед образом Пантократора.
Все шло по установленному чину, не пропустили ни одного обряда ни при
венчании, ни на свадебном пиру. За соблюдением их ревниво следили старики
и старухи. Когда Елена, подойдя к алтарю, начала плакать и вырываться,
будто хотела убежать, подружки затянули унылую песню, как на похоронах, а
старухи, шамкая беззубыми ртами, стали уговаривать ее, что не надо бояться
и что иметь мужа очень даже хорошо.
Казимир выполнял все, что ему полагалось. Он стоял впереди дружек с
веселым, задорным лицом, он весь как-то светился изнутри, и столько было в
его осанке достоинства и степенности, что Генрих диву давался. Славно брат
играет свою роль! Будто он и есть тот самый королевич, о котором поется в
подблюдных песнях, и для него придуманы все эти обряды, полные языческих
суеверий.
Громко пел хор, звякали кадильницы, запах русских мехов и русского
ладана наполнял часовню. Только смолкали церковные гимны, как кумушки
заводили свои песни, вполне светские и даже непристойные. Но так как пели
в костеле, то похабные словечки заменяли другими, начинающимися с той же
буквы, - получалась странная смесь языческой символики и бессмысленных
фраз. Генриху казалось, что он перенесся во времена Маславова бунта: та же
сила, что подымала тогда народ против панов, прорывалась теперь,
состязаясь с могуществом католической церкви. После причитаний подружек и
визга кумушек особенно торжественно звучало церковное пение, придавая
таинству брака иной, высший смысл.
Даже Гертруда, выросшая в монастыре и почти немка по воспитанию, должна
была как посаженая мать принять участие в языческих церемониях и
возглавить ораву пьяных женщин при обряде "очепин". Усталая,
раскрасневшаяся Елена с удовольствием сняла огромный венец, перевитый
пшеничными колосьями и нитями жемчуга, и обратила свои голубые глаза к
Гертруде, державшей золотые ножницы, которые применялись при княжеских
"постригах" и "очепинах".
Потом были "покладины". С громким пением молодых повели в опочивальню:
мужчины - Казимира, женщины - Елену обе процессии шли с разных сторон и
встретились у дверей опочивальни, где было приготовлено брачное ложе. Но
тут им преградила дорогу Настка. Бледная как полотно она стала в дверях,
держась за дверные косяки.
- Не пущу! - закричала она. - Не пущу! Он клялся мне, что будет любить,
что женится! Я ему еще сына рожу! Я такая же княжна, как и ты! Столько лет
он здесь спал со мной, столько лет...
Все остолбенели. Генрих потупил глаза, а Гертруда бросилась к Настке,
начала ее уговаривать, от волнения путая русские, польские и немецкие
слова. Но Настка ее оттолкнула.
Казимир так и застыл на месте. Генрих и Говорек, которые вели его,
опустили руки. Только Елену, казалось, нисколько не трогала эта сцена.
Вдруг она выступила вперед и тоже закричала:
- Надо было глядеть за ним получше, если хотела, чтоб он на тебе
женился! Тоже мне княжна! Пани из Бельска. Недоглядела, теперь уже поздно!
Однако Настка все стояла в дверях, раскинув крестом руки, и выкрикивала
бессвязные проклятия.
- А ну-ка, пусти! - взвизгнула Елена. Молниеносным движением она
ухватила Насткины мониста и так дернула, что голова Настки мотнулась
назад, а нитки порвались: градом посыпались бусины, застучали по порогу
супружеской опочивальни.
- Не отдам его, не отдам! - вопила Настка, отчаянно защищаясь.
Генрих обернулся к стоявшим позади рыцарям, хотел им сказать, чтобы
увели эту бабу, но не мог произнести ни слова.
Тем временем Елена, оторвавшись от Настки, попятилась на несколько
шагов и со всего размаху ударила ее по лицу. Настка покачнулась и упала в
объятия Гертруды, а Елена, даже не глядя на нее, схватила мужа за руку и
потащила в опочивальню.
Так справили в вислицком замке "покладины" князя Казимира.
29
В Вислице царило счастье, в Сандомире - покой, год шел за годом без
особых происшествий. Всюду были порядок и благоденствие. Выдалось
несколько урожайных лет, из Силезии приехали купцы и закупили много воску,
чтобы перепродать его в кесарских землях, потом пошли в ход лошади из
княжеских табунов, меха. В Польше появилось много серебра, правда, и
фальшивые монеты попадались частенько но торговля на ярмарках шла бойко,
народ жил спокойно и в достатке. Мечи ржавели в чуланах и кладовых.
Крестьяне богатели, реже приходили с жалобами в Сандомир, - впрочем, они
уже знали, что толку все равно не будет. Крестоносные рыцари поднимали
целину вокруг Опатова, а Владимир Святополкович, беря с них пример,
превратил свой Влостов в цветущий оазис, украсил небольшой замок
византийскими и итальянскими коврами и потчевал гостей сладким итальянским
вином, которое очень нравилось князю Генриху, говорившему, что такое же
вино он пивал во время своих странствий.
А странствия эти вспоминались князю сандомирскому все более смутно, как
Семенова Мария
Сертаков Виталий
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Пехов Алексей