кончил. - Может быть, там была одна картина. Не знаю. Возможно, та, где под
верхним слоем изображена ваша мать. Видимо, он забрал ее к себе в башню. Но
четыре большие картины? Нет, ничего такого не присылали.
Вам надо будет понаблюдать. Теперь я вижу, что мне не следует пока
объявляться у его дверей. Он тогда распорядится, чтобы картины спрятали
где-нибудь еще. Поэтому вы, пожалуйста, наблюдайте, а я буду ждать.
будет договориться. Если вы хотите. Услышав эти слова, Ренегада отвернулась.
поворачивая ко мне лица. - Сын ищет наследие своей погибшей матери, ищет
исцеления и мира. Мы, женщины, просто обязаны помочь мужчине в его поисках.
было приятно с ними разговаривать; но о них самих я узнал очень мало. Их
родители, по всей вероятности, умерли, но они не были настроены говорить об
этом, и я, естественно, не настаивал. Ни других братьев и сестер, ни друзей
Ренегады и Фелиситас в моем поле зрения не было. Любовников тоже. Тем не
менее они выглядели счастливой и неразлучной парой. Утром, держась за руки,
уходили на работу, вечером так же возвращались. В иные дни я в моем
одиночестве ощущал некое полужелание в отношении Ренегады Лариос, но,
поскольку остаться с ней наедине возможности не было, я не сделал никаких
шагов ей навстречу. Каждый вечер после ужина сестры шли наверх, где у них
была одна кровать на двоих, и я до поздней ночи слышал их перешептывания и
шевеления; тем не менее утром они всегда были на ногах до того, как я
просыпался.
замуж.
Ренегада, бросая на сестру яростный взгляд. - Ниже, впрочем, тоже.
мы действительно не похожи на тех, кто живет вокруг. И никто в нашей семье
не был похож. Все остальные уже умерли, и мы не хотим терять друг друга
из-за каких-то там мужей. Наша связь более тесная. Видите ли, мало кто в
Бененхели разделяет наши предпочтения. Например, мы рады тому, что кончилось
правление Франко и вернулась демократия. А если говорить о более личных
вещах, мы не любим табака и детей, а все вокруг просто свихнулись и на том,
и на другом. Курильщики вечно расхваливают радость приобщения, которую дарят
им эти пачки "фортуны" и "дукадос", и интимную чувственность момента, когда
ты даешь прикурить другу; но нам претит просыпаться и надевать пропахшую
дымом одежду или ложиться спать, ощущая застарелый запах курева в волосах. А
что касается детей - полагается вроде бы думать, что чем их больше, тем
лучше, но нам вовсе не улыбается оказаться во власти команды скачущих и
визжащих маленьких тюремщиков. И, честно говоря, нам потому так нравится ваш
песик, что он - чучело и не требует от нас внимания.
самих, а не ради семьи и детей, - не уступал я. - А если в Бененхели у людей
не те политические взгляды, почему не отправиться в Эрасмо, к примеру? Я
слыхал, у них там по-другому.
знайте, что я в жизни не встречала мужчину, который ценил бы женщину саму по
себе. Что касается Эрасмо: туда нет от нас дороги.
соглашалась не со всем, что говорила сестра. Порой после этого разговора я
воображал одинокими ночами, что вот-вот дверь моей комнаты откроется и
Ренегада Лариос скользнет в мою постель, в своей длинной ночной рубашке на
голое тело... но этого так и не случилось. Я лежал один и прислушивался к
шепотам и шорохам над моей бессонной головой.
x x x
тащил за собой Джавахарлала, но чаще один, -охваченный тупым безразличием,
не позволявшим мне сосредоточиться на прошлом. Я задавался вопросом, не
приобрел ли я ту же пустоту взгляда, какой отличались многие из так
называемых "паразитов", которые проводили большую часть времени на "своей"
улице в ходьбе и толкотне, покупали одежду, ели в ресторанах, пили в барах и
все время что-то говорили с пеной у рта, но со странным отсутствующим
выражением лица, указывавшим на их полное безразличие к теме разговора.
Впрочем, чары Бененхели явно действовали и на людей с нормальными глазами:
всякий раз, как я проходил мимо старого слюнявого Готфрида Хельзинга, он
игриво, заговорщически мне подмигивал, приветливо махал рукой и кричал: "Как
насчет нового бесподобного собеседования? Поскорее бы!" - словно мы были
закадычные друзья. Я пришел к выводу, что оказался в таком месте, куда люди
приезжают забыться - или, точнее, затеряться в себе самих, окунуться в некий
сон о том, кем они могли бы или предпочитали быть, - или, запамятовав, кем
они были в прошлом, тихо отстраниться от себя нынешних. Эти люди могли быть
лжецами, как Хельзинг, или почти что кататониками*****, как бывший мэр, этот
"почетный паразит", с утра до ночи сидевший неподвижно на табуретке бара на
открытом воздухе и не произносивший ни слова, как будто он все еще пребывал
в тиши и мраке алькова за большим деревянным гардеробом в доме его покойной
жены. Атмосфера тайны, окутывавшая эту улицу, была, по сути дела, атмосферой
незнания; что казалось загадкой, было в действительности пустотой. Эти
вырванные с корнем и плывущие по течению люди стали по своей воле
человеческими автоматами. Они не жили - только имитировали жизнь.
"паразиты", одурманены наркотическими испарениями городка; но преобладающие
в Бененхели рассеянное отчуждение и апатия в какой-то степени сказывались и
на них. Мне пришлось три раза спрашивать Фелиситас и Рене-гаду о недавно
приезжавшей сюда молодой женщине, которая, по словам Готфрида Хельзинга,
искала встречи с Васко Мирандой. В первых двух случаях они пожимали плечами
и напоминали мне, что Хельзингу нельзя доверять; но когда однажды вечером я
вернулся к этой теме еще раз, Ренегада подняла глаза от шитья и проговорила:
богемная такая, вроде как искусствовед из Барселоны, реставратор картин или
что-то в этом роде. Но ничегошеньки она не добилась своим кокетством и
сейчас должна уже быть в своей Каталонии, там ей самое место.
сестру за ее длинный язык. Она почесала бородавку и поджала губы, но ничего
не сказала.
возбуждении от открывшегося.
поднимать эту тему.
Медину - шефа гвардии, который при виде меня неизменно хмурился, снимал
фуражку и принимался скрести свои мокрые от пота кудри, словно силился
сообразить, что это за тип такой идет ему навстречу. Мы никогда с ним не
разговаривали - отчасти из-за того, что в испанском я все еще был слаб, хотя
постепенно осваивался в нем благодаря ночному чтению книг и дневным урокам,
даваемым мне сестрами Лариос, которым я за это приплачивал вдобавок к
еженедельным расчетам за комнату и еду, отчасти из-за того, что английский
язык отразил все попытки Сальвадора Медины овладеть им, подобно матерому
преступнику, всегда на два шага опережающему закон.
же обо мне забывает: это значило, что индийским властям нет никакого дела до
моего местопребывания. Я напоминал себе, что недавно совершил убийство, и
приходил к выводу, что взрыв в доме жертвы наверняка стер следы моего
преступления. Поверх сцены с моим участием бомба написала новую картину,
навсегда скрыв от глаз следователей меньшее насилие под слоем большего. Еще
одно доказательство отсутствия подозрений на мой счет я получил из банков.
За годы, проведенные в небоскребе отца, я сумел припрятать солидные суммы в
иностранных банках, в том числе на номерных счетах в Швейцарии (так что,
видите, я не был простым громилой и "тормозом", каким меня считал "Адам
Зогойби"!) Насколько я мог понять, никаких вмешательств в мои финансовые
дела не было, хотя многие стороны деятельности лопнувшей компании
"Сиодикорп" подверглись расследованию и многие банковские счета были
заморожены или помещены под контроль официального управляющего.
убийством, и убийством жестоким, единственным убийством, за которое я нес
ответственность, - что оно так быстро ушло на периферию моего рассудка.
Возможно, мое подсознание, подобно правоохранительным органам, оказалось во
власти и под впечатлением подавляющей реальности взрывов, которая стерла все
письмена с грифельной доски моей совести. А может быть, это отсутствие
чувства вины - это нравственное отупение - было подарком мне от Бененхели.
остановившегося времени, под знаком закупоренных песочных часов или
клепсидры, в которой перестала течь ртуть. Даже астма не так меня мучила;
какая, думал я, удача для моих легких, что я попал здесь в единственный дом,
где не курят, - ибо действительно в Бененхели везде, где бы я ни был, люди
дымили как ненормальные. Чтобы избавиться от сигаретной вони, я шел на те
увешанные колбасами улицы, где находились пекарни, кондитерские и мясные
лавки; вдыхая сладкие ароматы мяса, теста и свежеиспеченного хлеба, я
отдавал себя во власть непостижимых законов городка. Местный кузнец, главным
занятием которого было изготовление цепей и наручников для авельянедской
тюрьмы, кивал мне, как кивал всем проходящим, и выкрикивал по-испански с
сильным местным акцентом: "Пока на воле гуляем, да? Поглядим, поглядим", -
после чего он бренчал тяжелой цепью и разражался хохотом. Чем лучше я
Шилова Юлия
Скальци Джон
Березин Федор
Доценко Виктор
Свержин Владимир
Пехов Алексей