на горке вниз животами и сосали какие-то горькие корешки, про которые
Петька говорил, что они сладкие.
сказал, что живут, сам видел, и что у крыс, как у пчел, бывает
царица-матка.
наплодит. Она громадная, как зайчиха.
условлено, о чем можно врать, а о чем нет. Мы уже и тогда, мальчиками,
уважали друг друга.
тушканчики, и в степи полевые крысы. Но это совсем другое: они едят траву,
вроде кроликов. Он часто говорил о Туркестане. Это был, по его словам,
город, в котором груши, яблоки, апельсины росли прямо на улицах, так что
можно срывать их сколько угодно и никто за это не всадит тебе в спину
хороший заряд соли, как сторожа в наших фруктовых садах. Спят там на
коврах под открытым небом, потому что зимы не бывает, а ходят в одних
халатах - ни тебе сапог, ни пальто
за опояском нож, а на груди патроны. Поехали, а?
отвернулся от меня и встал, взволнованно глядя на далекий берег, где
знакомый старый рыбак спал над своими удочками, у самой воды вставленными
в гальку. Мы помолчали.
пойдет по деревням кастрюли лудить. Она сперва ершилась, а потом
согласилась. Влюблена, что ли, - презрительно добавил Петька и плюнул.
она так ругала?
мать, и он, плача, не помня себя, пошел со двора и забрел так далеко, что
его насилу отыскали Я вспомнил, как его за это дразнили мальчишки.
крестом, и стали смотреть в небо. Петька уверял, что если так пролежать
минут двадцать не мигая, можно днем увидеть звезды и луну. И вот мы лежали
и смотрели. Небо было ясное, просторное; где-то высоко, перегоняя друг
друга, быстро шли облака. Глаза мои налились слезами, но я изо всех сил
старался не мигать. Луны все не было, а про звезды я сразу понял, что
Петька соврал.
на пристани (пристань была внизу, под крепостной стеной). Но шум
приближался.
рыбу. Облака надвигались на него, он летел против ветра. Но с какой
свободой, впервые поразившей меня, он обошел облака! Вот он был уже за
Покровским монастырем, черная крестообразная тень, бежала за ним по лугам
на той стороне реки, Он давно исчез, а мне все казалось, что я еще вижу
вдалеке маленькие серые крылья.
дяде. Дядя работал на железной дороге - Петька утверждал, что машинистом,
а я думал, что кочегаром. Во всяком случае, прежде Петька всегда называл
его кочегаром. Этот машинист-кочегар служил на поездах, пять лет тому
назад ходивших из Москвы в Ташкент. Я говорю с такой точностью - пять лет
- потому, что от дяди уже пять лет не было писем. Но Петька говорил, что
это ничего не значит, потому что дядя всегда редко писал, а работает он на
тех же самых поездах, тем более что последнее письмо пришло из Самары. Мы
вместе посмотрели карту, и действительно оказалось, что Самара находится
между Москвой и Ташкентом.
знал, - если бы и не знал, всегда можно по фамилии найти человека. Насчет
фамилии у нас не было ни малейших сомнений: Сковородников - такая же, как
у Петьки.
отвезти нас из Москвы в Ташкент на паровозе. Но как добраться до Москвы?
робкие возражения. Он не отвечал мне - ему было все ясно. А мне ясно было
только одно: если бы не Гаер, я бы никуда не ушел. И вдруг оказалось, что
он уходит, - он уходит, а я остаюсь.
сапогах, в фуражке набекрень, из-под которой ровной волной выходили кудри,
он явился домой и положил на стол двести рублей. По тому времени это были
неслыханные деньги, мать с невольной жадностью прикрыла их руками.
- нет! Совсем другое. На рукаве его форменной гимнастерки был вышит череп,
а под черепом - скрещенные кости, Отчим, поступил в батальон смерти.
барабаном вдруг появлялся на каком-нибудь собрании, на гулянье - везде,
где было много народу. Он бил в барабан - все умолкали. Тогда другой
человек, большей частью офицер с таким же черепом и костями на рукаве, как
у моего отчима, начинал говорить. От имени Временного правительства он
приглашал всех в батальон смерти. Но хотя он и утверждал, что каждый
записавшийся получит шестьдесят рублей в месяц плюс офицерское
обмундирование, не считая подъемных, никому не хотелось умирать за
Временное правительство, и в батальон смерти записывались главным образом
такие жулики, как мой отчим.
форме и принес двести рублей, он никому не казался жуликом. Даже тетя
Даша, которая его ненавидела, вышла и неестественно поклонилась.
назначение оградить свободу революции от нищих, абсолютное большинство
которых составляют евреи. Нищие и большевики создают подлую авантюру, от
которой, безусловно, страдают все плоды существующего порядка. Для нас,
защитников свободы, эта трагедия решается очень просто. Мы берем в свои
руки оружие, и горе тому, кто ради удовлетворения личной власти покусится
на революцию и свободу! Свобода стоит дорого.
обстановка!
которая очень шла ей, она с бутылкой вина обходила гостей и после каждой
рюмки все подливала. Приятель отчима, коротенький любезный толстяк, тоже
из батальона смерти, встал и почтительно предложил выпить за ее здоровье.
Он от души смеялся, когда отчим говорил, а теперь стал очень серьезен.
Высоко подняв бокал с вином, он чокнулся с матерью и коротко сказал:
"Ура!"
середину комнаты и низко, по-старинному, поклонилась.
поэтому говорил с очень длинными паузами, во время которых все молчали.
кое-кто только напрасно коптит небо, и ему одна дорога - в ваш батальон.
Но меня, например, туда калачом не заманишь. Почему? Потому что я за вашу
свободу умирать не желаю. Ваша свобода - это торговля. И ваш батальон - та
же торговля. Продажа своей будущей смерти за двести рублей. Позвольте, а
если я не умру? Деньги обратно?
отчим подошел к нему. Плохо кончился бы этот праздник... Но толстяк
(который от души смеялся и над ответной речью) вскочил и бросился между
ними. Пока он уговаривал отчима, Сковородников вышел, нарочно громко стуча
сапогами.
Табачный дым неподвижно висел над столом, все давно ушли, отчим спал на
Березин Федор
Контровский Владимир
Посняков Андрей
Свержин Владимир
Корнев Павел
Лукьяненко Сергей