Чтение 18–й страницы книги ~Девять десятых судьбы~

ближе. Он молча отвернулся.

- Ах, вот как, вам со мною и говорить не угодно, - сказал Главецкий,
придвигаясь еще ближе и суетливо ерзая на стуле, - очень жаль! А у меня
есть для вас кое-какие новости...

- Что вам от меня нужно? - негромко спросил Шахов.

- То-есть, как это, что мне нужно? да ведь мы же с вами вчера услови-
лись встретиться. Ведь это вам со мною переговорить нужно.

- Да я сюда зашел не для того, чтобы... - начал было Шахов и тут же с
чрезвычайной силой почувствовал, что зашел сюда именно для того, что-
бы... - он оборвал и докончил кратко: - мне с вами говорить не о чем!

- Как не о чем? А хотя бы на счет...

Шахов резко оборотился к нему, сжав кулаки; Главецкий пугливо мигнул
глазами, но остался на месте.

- Дело в том, - заговорил он вдруг тихим голосом, - что ведь бумаж-
ку-то я разыскал.

- Какую бумажку?

- Известную вам бумажку.

Он взглянул на Шахова и вдруг весь сжался и втянул голову в плечи.

- Никак не пойму, - продолжал он все тем же сдержанным голосом, - ни-
как не пойму, отчего вы на меня так сердитесь? Ну что же, скажем, у меня
на руках имеются некоторые документы, которыми можно, так сказать, про-
лить свет на ваше прошлое. Вам, допустим, это в данное время невыгодно,
неудобно. Ну, и что ж из этого? Тут дело, если можно так выразиться,
коммерческое. Вы вручаете мне некоторую сумму, по соглашению (он повысил
голос и сделал ударение на этом слове), именно по соглашению, я взамен
возвращаю вам эти документы. Вот и все. Ну есть ли тут из-за чего волно-
ваться?

- Ведь я уже говорил вам, что у меня денег нет, - пробормотал Шахов.

- Знаю! Я и не расчитывал, что получу сейчас же звонкой монетой. Так
сказать - "гони деньгу и никаких двадцать"! Я готов принять не только
монетой, а хотя бы... ну, хотя бы ценными предметами.

Эти последние слова он выговорил как-будто с опаской.

- Вот, например, ценные предметы, - тотчас же продолжал он, - так
сказать, дворцового происхождения. Некоторым лицам, которые стоят, если
можно так выразиться, близко к самому делу, ничего не стоит, например,
будучи где-нибудь там в карауле или...

- Нужно уйти, уйти сейчас же, просто повернуться и уйти, не говоря
больше ни одного слова, - подумал Шахов и сейчас же нарушил это решение.

- Покажите мне вашу бумагу, - сказал он хрипло, стараясь смотреть ми-
мо Главецкого.

Главецкий как-будто только и ожидал этой просьбы.

- Виноват, - сказал он, вскакивая и хватаясь за борт шинели, - тут
может-быть... тут может-быть неудобно. Может-быть, мы туда (он махнул
рукой в сторону двери), туда, на улицу выйдем. На пять минут, не больше!

Шахов послушно встал; они остановились недалеко от трактира, прямо
под фонарем; свет его падал на огромные фабричные стены на разбитый це-
ментный забор, усеянный стеклом и жестью.

Главецкий отступил назад на два шага и начал торопливо расстегивать
шинель.

- Извиняюсь, - снова начал он, немного подхихикивая, должно быть для
того, чтобы придать больше вежливости тому, что он говорил, - я бы поп-
росил, так сказать, ради предосторожности, на всякий случай... Заложите,
пожалуйста, руки за спину.

Шахов молча исполнил его просьбу.

Тогда началась длиннейшая история с вытаскиванием бумаги; Главецкий,
отвернувшись к забору, расстегнул шинель, вывернул на изнанку карман,
отстегнул где-то в подкладке французскую булавку, долго шарил в шинели,
засунув руку до локтя. Наконец, он оборотился к Шахову, держа бумагу в
руках; бумагу эту он осторожно развернул и лицевой стороной показал Ша-
хову.

- Вы слишком далеко держите. Ничего не могу разобрать, - сказал Шахов
тем чрезвычайно ровным голосом, который появлялся у него в минуты
сильного волнения.

Главецкий медленно разогнул руки, бумага придвинулась к Шахову на
полшага.

- Канцелярия Варшавского военного-губернатора, - разобрал он и попро-
сил:

- Еще немного поближе.

От напряжения, с которым он на таком расстоянии разбирал некрупный
канцелярский почерк, он произносил вслух почти каждое слово.

- "Содержащийся в Мокотовской тюрьме до приведения приговора суда в
исполнение государственный преступник Константин Шахов сообщил следова-
телю военно-полевого суда полковнику Собещанскому...

Краска отливала у него с каждым словом.

И вдруг тут же между строк, или над ними, или на этой разбитой це-
ментной стене он увидел серое, как пепел, лицо человека с завязанными за
спину руками, и тень виселицы над его головой, и этот последний взгляд
сочувствия и сожаления, обращенный к нему, к Шахову, к человеку, который
останется жить.

Главецкий следил за ним, напряженно щуря глаза, бумага в его руках
чуть-чуть дрожала.

- В виду важных услуг... - читал Шахов, выдавливая из себя каждое
слово, - настоящим прошу ваше высокопревосходительство о помиловании"...

- Помиловании... - повторил он медленно и раздумчиво, как-будто впер-
вые услышал это слово и, вдруг рванувшись вперед, с силой ударил Главец-
кого кулаком в лицо. Главецкий отлетел в сторону и налету бросил куда-то
скомканную бумагу. Кровь показалась у него на губах, тыльной стороной
руки он вытер кровь, ощупал языком зубы и оглянулся.

Никого не было вокруг, только босой, несмотря на выпавший снег,
мальчишка стоял в воротах и с любопытством ожидал продолжения драки.

Впрочем, никакого продолжения не было; Шахов с омерзением вытер за-
пачканную кровью руку и быстро пошел в сторону.

---------------

Поздней ночью он вернулся к своему отряду и никого не нашел.

Павловские казармы, в которых временно разместился отряд, были пусты.

В караульной команде ему передали клочок бумаги; на нем рукой Кривен-
ки было нацарапано приказание немедленно ехать вслед за отрядом, отпра-
вившимся, согласно распоряжению Военно-Революционного Комитета, на фронт
Гатчино-Царское Село.

"Армия и красная гвардия революции нуждаются в немедленной поддержке
рабочих".

Огромная толпа, с вкрапленными в нее ротами солдат, пушками, грузови-
ками и телегами, двигалась по широкому, прямому шоссе, уже посеревшему
от первого снега.

Мужчины с оружиями, со свертками проволоки, с патронташами поверх ра-
бочей одежды, женщины с лопатами, с кирками, иногда с патронными сумка-
ми, шли на фронт.

У них не было офицеров, - ими командовала уверенность в том, что они
отправляются умирать за революцию.

А за революцию нужно умирать весело!

На полях, по обе стороны шоссе, женщины и старики копали окопы и про-
тягивали длинные цепи проволочных заграждений.

Отряды солдат шли не в ногу, высмеивая кое-как одетых красногвардей-
цев; кляня по обыкновению все на свете в бога, в душу и в мать, шли мат-
росы.

За ними, разбрызгивая серую грязь, медленно ехали грузовики, с торча-
щими во все стороны штыками.

Кое-где встречались санитарные каретки, и женщины с перевязью Красно-
го Креста, высовывались из-за зеленого полотнища и кричали что-то в тол-
пу, размахивая руками.

Недалеко от Пулкова Шахов встретил крестьянскую телегу, медленно дви-
гавшуюся по направлению к городу. Мальчик с лицом белее полотна сидел на
ней, согнувшись над разорванным животом; он монотонно кричал, мотая го-
ловой.

Далеко к северу разорвались тучи, и на плоской, болотистой равнине
замаячили в пепельном утреннем свете квадратные очертания Петрограда.

Оттуда еле слышно доносились тревожные завывания фабричных гудков:
армия и красная гвардия революции нуждались в немедленной поддержке ра-
бочих.

- Шах.

...............

- Вы думаете о вашей даме и забываете о вашем короле.

- Вы не угадали; я потому и играю так плохо, что слишком много думаю
о моем короле.

Француз вскинул глаза; Тарханов вежливо наклонил голову и переставил
фигуру; он играл белыми: его королю грозил мат, а он только-что объявил
шах королю противника; это значило, что он не потерял еще надежды выиг-
рать партию.

Это было вечером двадцать седьмого октября.

Не прошло еще и суток, как Гатчина была занята "Верховным главноко-
мандующим, прибывшем во главе войск фронта, преданных родине и револю-
ции".