с порозовевшим лицом. - Как ему живется в Ростове?
мысль, которую она старательно прятала и которая была все-таки видна в
каждом слове. Теперь у нее не было никакого расчета. Полная сорокалетняя
женщина в расшитом драконами японском халате сидела передо мной, скучающая,
с тяжелым подбородком, на котором прорезалась глубокая морщина.
несколько дней. Она выслушала и вздохнула.
шло. А теперь, значит, кончил. Слава богу! Я ему добра желаю.
сторону, сказала Глафира Сергеевна. - Ничуть. Может быть, я не так и
виновата, как кажется. Он от меня мало требовал, а от меня нужно требовать
много. - Она помолчала, потом посмотрела на часы, и в глазах мелькнуло и
скрылось осторожное, мрачное чувство. - Пора Валентина Сергеевича будить, -
сказала она, невесело усмехнувшись.
старой рукописи, не имевшей ни малейшего отношения к тому, что произошло в
институте, и мое молчание было, по-видимому, оценено как тонкий маневр.
Крамов. - В институте мы знай себе воюем, а оглянуться, подумать друг о
друге... Куда там! Времени нет. Вот мне, например, давно хотелось сказать
вам, что меня глубоко огорчила эта нелепая история с диссертацией
Мерзлякова. Я знаю, вы убеждены в том, что его провалили, так сказать, с
заранее обдуманным намерением. И что сделано это было с благословения -
будем откровенны - вашего покорного слуги. Не так ли?
проста, и чтобы понять ее, нет необходимости изучать теорию иммунитета. Ему
завидуют - и завидуют страстно! Вы спросите меня, как можно завидовать
юноше, который ничего не требует, никому не мешает, не стремится к высокому
положению и вообще занят только наукой? Вот этому-то и завидуют.
понимает в науке больше, чем какой-нибудь заслуженный ученый, о котором
помнят только одно - что лет сорок тому назад он выступил с блестящим
докладом на Пироговском съезде.
Дилигентов, научное значение которого было ничтожно, считался тем не менее
одним из видных сторонников крамовского направления.
защите. Молодость, чистота и вместе с тем какая зрелая, глубокая любовь к
своему делу! Разумеется, это чувство не могло заставить меня положить черный
шар. - Крамов засмеялся негромко, но от души. - Однако кое-кто из наших
коллег, столь же начитанных, сколько бездарных, в этот день отомстил бедному
юноше за талант. Можете мне поверить!
комментировать все, что он говорил, подобно тому как шахматист, изучивший не
одну партию своего противника, сопровождает каждый его ход своей объясняющей
мыслью.
явной несправедливости. Я звонил Лазареву...
периферии...
защитить диссертацию в институте Академии наук. Разумеется, если ВАК
разрешит повторную защиту.
Эх, Татьяна Петровна! Вот говорят - школа Крамова. А ведь с не меньшим
правом вашу лабораторию можно было бы назвать научной школой. У вас ясный
взгляд на вещи, Татьяна Петровна! Вы сами не догадываетесь, что уже вышли со
своей группой на широкую дорогу. Ваша лаборатория фактически уже почти стала
самостоятельным институтом.
грубый, несвойственный Крамову ход. Он и сам, по-видимому, почувствовал это.
Щечки порозовели. Он снял и нервно протер пенсне. Но отступать было, видимо,
поздно.
совершиться этому превращению?
почувствовала себя увереннее, спокойнее, сильнее, чем он. Я засмеялась,
сказала: "Вы шутите", - и минута, когда, немного растерянный, он ждал моего
ответа, прошла.
вам странным. Однажды вы показали мне вашу коллекцию старинных медицинских
рукописей и книг.
поднялись, глаза взглянули поверх пенсне с настороженным недоумением.
Петровна?
старый провинциальный врач... Когда-то я училась у него. Но он интересует
меня и как научный труд. Разумеется, я сужу по детским воспоминаниям.
это только предлог, почему она уклонилась от серьезного разговора? Я
намекнул, что готов пожертвовать некоторыми сотрудниками, - она не приняла
намека. Почему обошла вопрос о Мерзлякове? Неужели она действительно явилась
ко мне с единственной целью - заглянуть в никому не нужную рукопись
какого-то старого врача?"
меня нет, все не соберусь составить, но что-то помнится... Как вы сказали?
- и вернулся.
прошу, разрешите взять ее хоть на несколько дней. Наверное, вы не хотите
расстаться с ней совсем. Идя к вам, я думала об этом. Но, может быть...
люблю выпускать из рук... Но тут особенные обстоятельства. Можно, например,
снять с нее копию. Хотите?
рукописями. Но это было месяца два тому назад.
прислать ее мне.
Петровича. "Защитные силы" - было аккуратно выведено старческим почерком на
первой странице. "Том первый. Микробы и ткани".
навсегда, развернула я эту рукопись, с которой в жизни было связано так
много. Как живой, появился перед моими глазами Павел Петрович - под цветущим
каштаном, розовым от заходящего солнца. Вот, закончив лекцию, он
возвращается к себе, я провожаю его - и что за удивительный мир открывается
на пороге его комнаты, сколько загадок!
томилось от невозможности помочь ему, утешить его, а он говорил и думал - не
о себе! - о судьбах науки. Распечатанный конверт лежал на столе - отзыв о
статье, которую он посылал знаменитому Т., - холодный, грубо иронический,
уничтожающий отзыв. Но не отчаяние заставило его задуматься в эту, быть
может, самую грустную минуту жизни. "Два противоположных закона борются в
мире, - сказал он тогда, - закон смерти, ежедневно придумывающий новые
средства убийства и разрушений, и закон мира и жизни, стремящийся освободить
человека от преследующих его бедствий. И я счастлив, потому что вижу, какое
место заняла в этой битве Россия".
СПОР
и в коридоре полно.