Чтение 122–й страницы книги ~Открытая книга~

смешались и что-то неожиданное всплыло, как всегда, в последнюю перед сном
минуту...

- Андрей, я понял!

Я испугалась. Андрей коснулся моей руки и тихонько сказал:

- Спи, спи. Он бредит.

- Иди ты к черту! Ты сам бредишь! Я все понял! Они заразились
аспираторно.

- Кто заразился?

- Эти люди, лаборант и кто там еще.

Андрей повернул выключатель и сел:

- Сыпной тиф по воздуху не передается.

Митя засмеялся. Он был всклокоченный, бледный, с вдохновенными,
смеющимися глазами.

- Вот спасибо, а я и не знал, - сказал он.

- Во всяком случае, до сих пор не передавался.

- Ах, до сих пор! Так ведь до сих пор никто не вызывал у мышей
сыпнотифозного воспаления легких. До сих пор сыпной тиф не сопровождался
кашлем. До сих пор...

- Швейцар не заходил в виварий.

- Значит, он плохо изолирован. Не швейцар, разумеется, а виварий!

- Штукатурная перегородка.

- Ну, тогда трещины, черта и дьявола, не знаю что, - покраснев и
сердито подняв брови, сказал Митя. - Таня, вы спите?

- Нет.

- Вы согласны со мной?

- Почти.

- В науке не бывает "почти". Товарищи, да как же вы не понимаете, что
весь опыт как будто нарочно поставлен для того, чтобы возбудители могли
свободно выделяться в воздух? Андрей!

- Да?

- Ты что молчишь?

- Я думаю.

- Ах, ты думаешь? - с глубоким удовлетворением сказал Митя. - Так вот,
раз уж ты думаешь, постарайся усвоить ту простую истину, что из новых
условий, как правило, возникают и новые явления. До сих пор сыпнотифозные
больные не чихали, не сморкались и вели себя согласно формуле "сыпной тиф по
воздуху не передается". А ты заставил их...

Он замолчал, потом стал ровно дышать - уснул. Уснула и я. Андрей
вставал, пил воду, ворочался - не спал до утра.

На другой день братья снова поехали в институт, и Митина догадка
полностью подтвердилась. Виварий был действительно изолирован, но
вентиляционный ход соединял его с коридором, и возбудители сыпного тифа не
просто проникали, а, можно сказать, с силой выбрасывались наружу,
распространяясь по всему институту. Ничего удивительного не было в том, что
люди, проходившие по этому коридору, подвергались опасности заражения.
Удивительно было другое - что из множества этих людей заболели всего только
трое.

Разумеется, все это произошло далеко не так просто, как я рассказала.
Через несколько дней многие сотрудники Института профилактики и иммунитета
заговорили о том, что иначе и быть не могло, они думали совершенно так же.
Это было повторением известной истории с колумбовым яйцом, поставить которое
- после Колумба - оказалось удивительно просто.

Но нашлись и другие: Скрыпаченко, например, упорно доказывал, что если
даже Львов-старший прав, - что более чем сомнительно, - Львов-младший
все-таки виноват, потому что хороший директор обязан знать устройство
вентиляционных ходов в своем институте. Не стану рассказывать о других,
более сложных маневрах. Все было сделано, чтобы Андрей не то что не мог, а
не захотел вернуться в Институт профилактики. И он действительно не
вернулся.

ЕЛИЗАВЕТА СЕРГЕЕВНА

Митя пропадал целыми днями, по его словам, в разных "снабах", которые
должны были снарядить его экспедицию, а по моим предположениям, - в
гостинице "Москва", на одиннадцатом этаже, в номере тысяча сто десятом.

Впрочем, обитательница этого номера почти не упоминалась в наших
разговорах - мы с Митей редко оставались вдвоем, а говорить о ней при Андрее
он, по-видимому, стеснялся. Лишь однажды он спросил Андрея, с кем, по его
мнению, нужно поговорить, чтобы ему, Мите, разрешили включить в состав
экспедиции опытного врача-хирурга?

Нетрудно было догадаться, о ком идет речь, но Андрей сделал вид, что
это его не интересует.

- Гм. Но ведь твоя экспедиция, насколько мне известно, не имеет к
хирургии ни малейшего отношения!

- В том-то и дело! - с отчаянием отозвался Митя.

- Так, так. Старый врач?

- Какое это имеет значение?

- Не скажи. А прежде когда-нибудь он был в твоем распоряжении?

- Не был. - Митя слегка покраснел.

- И ты в этом совершенно уверен?

- Совершенно.

- Гм. Тогда, пожалуй, ничего не выйдет.

- Почему?

- Видишь ли, если бы ты прежде знал этого врача, можно было бы сказать
наркому, что тебе без него будет скучно. А начальник экспедиции не должен
скучать - это может вредно отразиться на деле.

Митя посмотрел на него.

- Господи помилуй, единственный брат - и подлец! - с изумлением сказал
он.

В другой раз он упомянул - небрежно и между прочим, - что медкомиссия
дала Елизавете Сергеевне полугодовой отпуск, и, стало быть, теперь ее
участие в экспедиции зависит только от собственного желания.

Я заметила, что после тяжелого ранения ехать в такую далекую экспедицию
неосторожно. Но Митя улыбнулся и возразил, что трудно придумать понятие,
более несвойственное Елизавете Сергеевне, чем "осторожность".

Он сказал это, и я, как наяву, увидела ее перед собой - смуглую, нехотя
улыбающуюся, с крупными, по-мужски сходящимися бровями.

Но вот прошло несколько дней, и мрачный, расстроенный Митя явился
домой, отказался есть великолепную картошку в мундире, от которой по всей
комнате пошел вкусный пар, и стал ругательски ругать какого-то Корниенко,
который просто задался целью провалить экспедицию, а его, Митю, засадить в
каталажку.

Но не в Корниенко тут было дело! Повернувшись к стене, он долго лежал,
притворяясь, что спит, и демонстративно засопев, когда я его о чем-то
спросила. Потом не выдержал, сел на постель и сказал мрачно:

- Не едет.

- И прекрасно. Лучше, если она подождет вас в Москве.

- Подождет! Она за Военно-санитарным управлением, ей придется вернуться
в полк, если она не поедет со мной. Да об этом еще сегодня утром и речи не
было.

- Что же случилось?

- Ничего не случилось. Я думал, что знаю женщин, - с досадой сказал
Митя, - а оказалось, что не только не знаю, но сам черт их не разберет. Она
прогнала меня.

- Ну вот!

- Да, да. За то, что я пошел к Глафире Сергеевне.

- Ах, так!

Митя посмотрел на меня.

- И вы туда же? - пожав плечами, спросил он. - Я даже не знал, что она
в Москве, и вообще не думал о ней.

- Как же вы к ней попали?

- Да просто наткнулся в записной книжке на ее телефон и позвонил
наудачу. Сам не знаю почему, может быть, из любопытства. Вы мне верите,
Танечка?

- Верю.

- Она обрадовалась, позвала меня, и мы провели вечер за чаем. Это был
очень грустный вечер, такой, что грустнее и придумать нельзя. Уж лучше бы
она осталась в памяти прежней Глашенькой, без которой я не мог жить, как это
ни странно.

- Постарела?

- Да, постарела, располнела, хотя и была в черном платье, наверно,
чтобы не было очень заметно, что располнела. Это что! Мы все постарели. Нет,
другое! Я нашел ее раздавленной, испуганной, отвыкшей от человеческого
слова. Она не просто боится Крамова, она его смертельно боится. Он в
Лондоне, за тридевять земель, но он присутствует в каждом ее движении, в
каждом взгляде. И вы думаете, она жаловалась на него? Превозносила. Но какая
пустота чувствовалась за этими похвалами, какая усталость! Она была очень
откровенна со мной. Но как только речь заходила о нем...

Митя замолчал. У него было напряженное лицо, одновременно задумчивое и
холодное, с недовольно-поднятыми бровями.

- Вы знаете, что ее мучит, о чем она жалеет больше всего: скоро
старость, а нет детей. Хотела взять сироту - невозможно.

- Почему?

- Валентин Сергеевич не любит детей. Да, Валентин Сергеевич. А мне-то
казалось, что он остался где-то далеко позади, в прежней, довоенной жизни.
Ничуть не бывало! Известный ученый, общественный деятель, член коллегии,
Лондон, Париж... Вот, Татьяна. Это все, что произошло. Теперь скажите,