Чтение 7–й страницы книги ~Тахана серказит~

-- Чего там? -- буркнул Петр Иванович, недовольный что на старости лет
сцепился с мальчишкой.
-- Голаны арабам отдают, -- повторил Пашка фразу, сказанную вчера
отцом.
-- Ну и что? На всех земли хватит, ладно уж вам чурок пригнетать. Я вон
когда в армии служил, в дивизии Дзержинского, у нас поперву-то тоже над
чурками мудровали. Мне не понравилось. Пару раз в клюв кое-кому дал и
прекратил безобразия. У меня с левой хорошо идет.
Пашка тяжело, как взрослый умудренный жизнью человек, вздохнул и сложил
газету.
-- Васин, ты этого не поймешь, Они стрелять начнут. Или взрывы делать.
Как раньше.
-- Ну уж так уж?
-- Васин... Когда первые поселенцы землю, как это по-русски, -- делали?
-- Обрабатывали, -- подсказал Петр Иванович.
-- ...обрабатывали, арабы стреляли по ним. Пришлось ездить в тракторах
с броней. Землю делать. А когда делали землю руками, томаты и прочее так
дальше -- рядом был автомат. У мужчин, у женщин, у детей даже. И старые тоже
имели вооружение. Так было.
-- Не врешь? -- Петр Иванович почему-то безоговорочно верил этому
жирному балбесу. -- Ну, так нельзя. Та люди не делают. Война войной. А
крестьян на поле зачем! Тут арабы не правы. За это надо наказывать.
Петр Иванович совсем не собирался вступаться за евреев, но за них
вступалась деревенская его душа.
-- Ладно! -- оборвал он неприятную тему. -- Скажи лучше, почему вот у
баб лица, в основном, приятные, одеты чисто, даже, можно сказать, модно, а
прически одинаковые? Опять религия?
-- Опять, -- засмеялся Пашка. Почему-то здесь, на крыше, с Петром
Ивановичем он стал говорить по-русски нормально, не как вчера. -- Это не
прически. Это парики. Из волос.
-- А под париком?
-- Бритвой так делают -- Пашка погладил себя по голове.
-- Броют? -- ахнул Петр Иванович. -- Налысо? А... мать твоя?.. Алка, в
смысле, тоже?..
Пашка, заливаясь хохотом, схватился за живот.
-- И нечего ржать... -- недовольно пробормотал Петр Иванович, понимая,
что сказал что-то не то, но не понимая -- что. -- Ладно, иди уж, жратву
тащи...
Пашка, продолжая хохотать, мигом скатился с крыши. Но, похоже, не за
одной жратвой, а чтоб и семью посмешить. Только чем вот?..
Вслед за Пашкой, который минут через пять приволок обед с ледяным
пивом, показались на крыше и Мишка с Мири. Они весело лопотали что-то между
собой по-ихнему и, смеясь, поглядывали на Петра Ивановича. Мири сразу
бросилась к парапету, выискала внизу какую-то товарку и тоже начала лопотать
ей что-то смеясь, на своем еврейском. Петр Иванович, которого не оставляли
сомнения, подошел и наклонился над ее головой, пристально изучая макушку.
Потом протянул руку и, погладив девочку по голове, несильно дернул ее за
волосы.
-- Ай! -- взвизгнула Мири.
Пашка с Мишей, молча наблюдавшие за действиями Петра Ивановича, опять
покатились с хохота.
-- Да парики -- это только у хасидок, когда они идут жениться!.. --
задыхаясь и вытирая проступившие от смеха слезы, проговорил Пашка.
Посмеялись уже все вместе. Потом принялись за обед.
-- Миша, объясни ты мне, Христа ради, -- сказал Петр [Иванович, нарезая
окостеневшее в холодильнике сало. -- Вот все талдычут у вас про терроризм.
Да и меня вчера два с чемоданами шмонали. Ну, когда война, это я понимаю. А
сейчас? Да и кого взрывать, скажи на милость? Этих? -- Петр Иванович,
брезгливо сморщившись, простер руку в сторону двора, где внизу мельтешили
евреи. Он за ними опять успел понаблюдать, пока Пашка отсутствовал. Спешили
они по своим делам молча, сосредоточенно, и эта их повышенная деловитость
производила какое-то несерьезное впечатление. Будто придуриваются, в
бирюльки играют. -- Ну кому их взрывать?!
-- В общем-то да-а... -- протянул Мишка. -- Эти-то, может, и не очень
нужны. Но...
Но что "но", так и не сказал, а принялся за курицу. Петр Иванович
решил, что опять сунулся куда-то не туда, и не стал допытываться. Помолчав,
он тоже выломал у холодной курицы ногу, полил ее кетчупом. Закончив с
курицей, заел картофельной служкой -- чипсами. Допил пиво.
После обеда посидели еще, покурили. Мири опять отправилась к парапету,
свесилась вниз, что-то выискивая там глазами. Но Петру Ивановичу крыша уже
осточертела, а загорать -- так у него и на даче загара хватает.
-- Слушай, Миш, -- сказал он, -- если транспорт не работает, так ведь
можно и пехом, по карте? А?.. Я думаю, просмотреть маршрут поточнее
непосредственно и вперед с песнями... Как считаешь, Миш?..
-- Попаля, попаля! -- радостно завопила вдруг Мири. --Я в мальчика
внизу плювала и попаля. Я несла Гюле уроки, был шабат, он меня биль.
-- Нормально, -- недовольно сказал Петр Иванович, думая о своем. --
Взрослых перебиваешь...
-- Васин, ты не любишь теперь меня?
-- Люблю, люблю... Понимаешь, Миша, своими силами хочу добраться до
Гроба Господня. Ты мне адресок черкани по-русски и по-жид... по-еврейски. Не
заплутаю. А заплутаю, прогуляюсь.
Мишка почесал лысину.
-- Пашка?
-- Папа, я очень устал. Оставь меня, пожалуйста, в моем покое.
Мири подняла руку как школьница.
-- Можно я с Васиным пойду в Старый Город?
-- Ты? А почему бы и нет? -- Мишка положил руку на плечо дочери. --
Значит так. Идете в Старый Город. Покажешь Гефсиманский сад. Крестный путь.
Стену Плача. Повтори.
-- Мы покупим...
-- Вы ничего не покупите, -- нахмурился Мишка. Мири тоже нахмурилась и,
по-отцовски повторяя интонацию, сказала мрачно:
-- Мы ничего не покупим. Васин будет молиться в Стену Плача...
-- Не надо ему молиться в Стену Плача! -- рассердился Мишка. -- Просто
покажешь. Потом где Иисус ходил...
-- Не надо ему молиться в Стену Плача! -- воскликнула Мири. -- Просто
покажешь! Так?
Мишка кивнул. Потом почесал свою наморщенную лбину:
-- Жалко, черт... Там по пятницам монахи-францисканцы ходят по
Крестному пути. К ним хорошо бы пристроиться. А, может, и сегодня кого
нелегкая занесет, почему нет?!
-- Главное, где Иисус с мучениями ходил непосредственно, -- уточнил на
всякий случай Петр Иванович. -- Не устанет она? А то я и в одинаре могу без
проблем.
-- Я сильная! -- Мири сердито погрозила ему кулачком и, не говоря ни
слова, встала на руки. Прошла по крыше туда-обратно, лавируя между
солнечными батареями: возвращаясь, угодила в пододеяльник, но, потоптавшись
немного, выпуталась и затихла в сторонке, покусывая ноготок.
Петр Иванович захлопал в ладони.
-- Прошу прощения.
Подозрительными, напряженными взглядами Провожали Васина с Мири
дворовые евреи. Очаровательный рыжий пацаненок лет пяти, еще без очков, но
уже с длинными до плеч пейсами, подбежал к Мири и что-то залопотал ей
угрожающее. Мири показала ему язык. Пацан, явно озадаченный, запихал палец в
нос и тоже высунул язык.
-- Ми-ри-и! -- донесся сверху голос Мишки.
-- Чего?! -- крикнул Петр Иванович, задрав голову. -- В арабском
квартале поаккуратней как-нибудь!..

6

Ну и город! Что за город! Улиц не было вовсе. Они шли по проезжей части
шоссе, серпантином спускавшегося с верхотуры в котловину, к центру. Правда,
и машин не было. Солнце лупило в темя, но Петр Иванович предусмотрительно
надел шляпу. Пальм не было, зато по обочинам росли кактусы в человеческий
рост, колючие, как положено.
-- Здесь можно раздеть себя, -- сказала Мири, -- а в Старом Городе
надеть.
Петр Иванович послушно снял рубашку, сложил ее, как в прачечной, убрал
в пакет. Мири тем временем достала из красного рюкзачка пластмассовую бутыль
с водой, принялась жадно пить, косясь на татуировку полуголого своего
спутника. Потом завернула на бутыли крышку, спрятала, отобрала у Петра
Ивановича пакет с рубашкой и аккуратно сложила в рюкзачок, "Бабенка
маленькая", -- усмехнулся Петр Иванович.
-- Зачем тебе это? -- она ткнула пальцем в плечо Петра Ивановича, на
котором красовалась роза.
-- Это когда я был в неволе, мы так делали. В тюрьме,
-- Зачем ты быль в турме?
-- Негодяя побил.
Жара была не жаркая, с ветерком, прям-таки курортная. Иерусалим
раскинулся по далеким оплывающим холмам бело-розовыми домами, похожими на
россыпь камешков. Дома иной раз вырастали из ущелий, возле обрывов. Петр
Иванович шел легко, насвистывая романс Ирины Васильевны.
Неожиданно из-за поворота завиднелся Старый Город. В самом центре его
горел на солнце золотой купол.
Петр Иванович остановился.
-- Гроб Господень, -- хрипло пробормотал он, засовывая незажженную
папиросу в карман.