-- Правильно, -- пыхтит Феликс. -- Пора. Тимоха, вытряхни там наши
сетки и сваргань что-нибудь.
-- Я огурчики привез, -- начинает перечислять свои припасы Никола, --
паштета две баночки, как в тот раз. Верочка колбасу положила...
-- Тимофей разберется, -- перебивает его Феликс.
Если Удилова не остановить, он назовет все, что привез, привозил и
сделал для общего дела. Память на такие вещи у него феноменальная. Стоит
взять лопату -- он говорит, что лопата хорошая, он ее недавно точил.
Запираешь калитку, он успокаивает: запор надежный, он его недавно подправил
и ввинтил новые шурупы. Выходишь из туалета, он спрашивает, видел ли ты там
бумагу, которую он нарвал два дня назад. Человек вроде и не попрекает тебя,
но чувствуешь себя скверно: как будто ты живешь на всем готовом, а Удилов в
поте лица трудится. Иногда он вспоминает свои славные деяния такой давней
поры, что диву даешься -- записывает он, что ли? Какой-нибудь гвоздь, вбитый
в забор пять лет назад, букет цветов за трешку, когда вместе шли в гости,
умывальник, который он перевесил. И все как бы между прочим.
По анкетным данным, Удилов -- вполне достойный член нашего общества. Он
закончил институт, работает инженером в НИИ, член партии, не курит, почти не
пьет, не пускается в авантюры, не спорит до хрипоты с начальством, никого не
посылает подальше, у него двое детей и наверняка нет любовницы.
Таких людей обычно легко посылают за границу.
Но Никола зануда. Я это сразу почувствовал, когда он пришел в нашу
семью с электропроигрывателем, стопкой надписанных пластинок, фотоаппаратом,
альбомами с марками, чучелом черного крота, отливающим зеленью, и
коробочками с разной дребеденью. Все, наверное, почувствовали в нем эту
черту, но не подали вида, чтобы не огорчать сестру, которая вышла замуж не
очень чтобы молодой.
До Удилова к сестре сватался веселый морячок Гоша, который одаривал
меня диковинной в те времена жвачкой. Но Гоша почему-то не нравился матери.
Поначалу Удилов вел себя тише воды ниже травы в нашей многолюдной
квартире. Но вскоре стал проявлять признаки беспокойства.
Жили мы тогда тесно. Одну комнату занимали мы с отцом и средний брат
Юра, который разошелся со своей женой на почве искусства. Он неожиданно
бросил приличные заработки на заводе и подался в эстрадно-цирковоеучилище. В
тридцать лет он захотел стать вторым Аркадием Райкиным. Жена сказала, что
она выходила замуж за приличного человека, а не за конферансье, и выставила
его чемодан на лестницу. Юрка взял чемодан, пересек двор и вернулся в родную
квартиру -- не без надежд пройтись по двору в обратном направлении, -- когда
его, в белоснежном костюме и с лучезарной улыбкой, покажут по Центральному
телевидению.
Приходя с занятий, он разучивал сценки и монологи или тренировал дикцию
перед старинным трюмо. Иногда к нему заглядывали будущие акробаты, фокусники
и жонглеры. Они расхаживали по квартире без особых церемоний: доставали из
уха у Николы сигареты, зажженные спички, яйца и предлагали понарошку
оторвать ему голову.
Иногда артисты спали в нашей комнате на полу.
Однажды под нашими окнами несколько дней стояла клетка с медведем. Миша
с нетерпением ожидал, когда его хозяин-дрессировщик выйдет из запоя. Медведя
кормили всем домом. Дрессировщик ходил по квартирам, показывал шрамы и
пропивал гастрольные деньги. По ночам он высовывался из какого-нибудь окна и
пьяным голосом произносил монологи, обращенные к своему питомцу. Медведь
ревел и метался в клетке. К нам несколько раз приходил участковый и просил
брата помочь в отлове дрессировщика. Его баул с реквизитом стоял у нас в
коридоре. Брат разыгрывал перед милиционером скетчи и пел куплеты.
Веселая была жизнь.
Во второй комнате, разделенной фанерной перегородкой, жили Молодцовы с
двухлетним сынишкой Димкой и бездетные еще Удиловы.
Феликс снимал комнату и появлялся у нас редко: он писал свою первую
книгу по приборостроению.
Первое время Удилов сладко улыбался новым родственникам и давал мне
слушать пластинки. Но вскоре он уже тяжко вздыхал и качал головой, если
кто-нибудь случайно ронял с вешалки его шапку или хватал утром его кисточку
для бритья.
-- Н-да, -- громко говорил он, внимательно разглядывая бритву. -- Все
ясно...
-- Что тебе ясно, Коля? -- беспокойно спрашивала сестра.
-- А вот -- полюбуйся! -- трагически заявлял Удилов. -- Специально с
вечера новое лезвие поставил... Еще думал, ставить или не ставить...
-- Ничего страшного, -- шепотом убеждала сестра. -- Отец, наверное, по
рассеянности побрился. Вот тебе его лезвие...
Удилов выходил из ванной, хлопая дверью. Из-за тонкой перегородки еще
долго слышалось его "бу-бу-бу", прерываемое лишь возгласом "надоело!".
Мой двухлетний племянник Димка большую часть времени проводил в нашей
комнате. Пока я учил уроки, он ползал под моим письменным столом и рвал
старые журналы. Иногда он залезал к деду на колени и тянул его за усы: за
левый -- за правый, за левый -- за правый. Дед мычал, крутил головой и
неотрывно смотрел в новый телевизор.
Стоило Димке начать скрестись в закуток Удиловых, как Никола открывал
легкую дверцу и долго выговаривал ему за шумное поведение. Димка хлопал
глазами и улыбался. Никола разворачивал племянника за руку и, слегка
подтолкнув в спину, щелкал задвижкой. "Иди к маме на кухню, -- прикладывался
он губами к щелке. -- Сюда нельзя. Иди к маме!.. Не смотрят за своими
детьми, понимаешь... Лезут куда хотят." Димка пищал и стучал загипсованной
ногой в дверцу он до пяти лет таскал на ноге гипс -- врожденное косолапие.
Молодцов хмурился и рявкал на сына.
Он в то время работал прорабом на стройке и возвращался домой поздно.
Поколдовав с нарядами, Саня тут же ложился спать. Иногда он встречал Надежду
с вечерних занятий в институте, и они шли в кино или мороженицу. Тогда
племянник поручался мне: я тряс в полутьме его кроватку и дул ему на
ресницы, чтобы он скорее заснул. За перегородкой шумно вздыхал Удилов. "Иди
учи уроки, -- не выдерживала Вера, живот которой уже напоминал глобус. -- Я
его покачаю".
-- Сами, понимаешь, в кино уйдут, а другие за них отдувайся, -- ворчал
Удилов. -- Родители называются...
Вскоре он уже не скрывал недовольства нами. Словно беременным был он, а
не Вера. А однажды, когда Димка проник на их половину и прибрал в карман
красивую десятирублевую бумажку, лежавшую на тумбочке, устроил истеричный
скандал. Он хлопал дверьми и кричал, что Молодцовы растят из своего сына
вора он давно заметил, что у него пропадают деньги и вещи, куда он, вообще,
попал и почему он должен платить за электричество поровну, если у него одна
только настольная лампа, а Юрка ночи напролет учит на кухни свои дурацкие
роли.
Отца в тот момент дома не было.
Молодцов стиснул зубы и, побагровев, стал молча озираться, подыскивая,
чем бы хватить визжащего свояка по голове. Удилов заметил его бешеный взгляд
и юркнул к себе за загородку. Там ревела на диване Вера. "Прекрати! --
стонала она. -- Умоляю, прекрати!.."
Удилов из укрытия назвал Молодцова бандитом и затих.
Через несколько дней Молодцовы сняли маленькую комнатку на Охте.
Отец, не зная об истинных причинах отъезда, недоумевал:
"Саня! Надежда! Чего это вдруг? Так хорошо вместе жили... А кто за
Димкой присмотрит? Ведь Надька вечерами учится. И в преферанс сыграть не с
кем будет. Разве я вас когда обижал?.."
-- Все хорошо, деда, -- обнимал отца Молодцов. Отец печально смотрел,
как Надежда неумело пакует вещи в коробку. -- Спасибо за все. А Надежда
возьмет академку, отдохнет годик. В преферанс мы еще сыграем...
Я молча разбирал детскую кроватку. Теперь мне не придется вставать на
час раньше, чтобы отнести племянника в ясли. Но было грустно.
Перегородку Удилов убрал не сразу. Однажды он посмотрел вместе с отцом
футбол по телевизору и, выходя из комнаты стал перетаптываться в дверях:
-- Деда, а как быть с перегородкой? Может, ее убрать, раз уж Саня с
Надеждой обзавелись своими хоромами?.. Да и из ЖЭКа могут прийти -- не по
проекту все-таки, не положено...-- он по своей манере неотрывно смотрел на
отца.
-- Убирай... -- отвел глаза отец.
-- Я все аккуратненько разберу и поставлю пока в ванной. А потом отвезу
тебе на дачу. Фанера-то хорошая. Я ее два раза масляной краской покрывал.
Знаешь, такая чешская эмаль по два семьдесят. У меня еще осталось немного,
тебе нужно?..
Я оделся и сказал, что пойду к приятелю. Мне не хотелось помогать
Удилову.
Отношения между Молодцовым и Удиловым еще несколько лет отдавали
прохладой. Они потеплели, когда оба семейства обзавелись квартирами:
Молодцовы получили от строительного треста, где Саня работал уже начальником
управления, а Удиловы стали хозяевами родительской квартиры, после того как
умер отец и все разъехались.
Никто сейчас не вспоминает те времена. Что было, то было.
Мы строим дом.
Уже привезены и сложены на участке могучие плахи.
Плахи длинные и сухие, пропитаны каким-то белым раствором, и не
верится, что им пошел шестой десяток. Они звенят от удара молотка, и
четырехгранные кованые гвозди с массивными округлыми шляпами вросли в них
намертво. Плахи -- заслуги Феликса.
Ему удалось договориться с лесотехнической академией, что мы бесплатно
разбираем подлежащий сносу барак и получаем в награду все материалы, из
которых он построен. С оформлением соответствующих документов. Барак с
помощью друзей мы разобрали за две недели, а фундамент не растащили бы и за
полгода, если бы Феликс не пригнал вечером бульдозер, который зло урчал
несколько часов и к концу работы сломался. Но наворочать он успел прилично.
Майер Стефани
Афанасьев Роман
Бажанов Олег
Конюшевский Владислав
Сертаков Виталий
Акунин Борис