Джеймс Оливер Кервуд

В дебрях Севера

Неподалеку от сурового северного берега озера Верхнего, где вечно
бушуют ветры, к югу от Каминистикани, хотя и не южнее Рейни-ривер, в
глухих лесах прятался райский уголок который был "сущим адом".

Во всяком случае, так назвала его героиня нашей повести, когда однажды
она, не выдержав, сквозь слезы жаловалась самой себе на свою тяжкую
судьбу. Правда, тогда у нее еще не было Питера, но и когда он появился, ад
все равно остался адом.

Однако посторонний наблюдатель, если бы он в этот чудесный весенний
день тридцатого мая поднялся на лысый Гребень Крэгга, ни за что не
догадался бы, что в открывшемся перед ним раю таится ад. Зимой он увидел
бы простирающиеся на сотню квадратных миль занесенные снегом леса, болота
и речные долины, где в темной оправе из елей, кедров и сосен там и сям
поблескивают закованные в лед озера; он увидел бы перед собой край буранов
и глубоких сугробов, край людей, чья кровь горяча от вечной борьбы с дикой
природой и от неиссякаемой радости побед над ней.

Но теперь была весна - и такая, какой канадский Север не видел уже
много лет. Еще три дня назад шли теплые ливни, а потом на землю хлынули
золотые, по-летнему жаркие солнечные лучи. От морозного дыхания зимы не
осталось и воспоминания, согрелось даже дно самых глубоких и черных
трясин. На севере, на юге, на востоке и на западе лесные дебри закипали
новой жизнью, и на смену весне уже спешило лето. Оранжевые, зеленые и
черные хребты убегали в неведомую даль, точно волны гигантского моря, а
между ними лежали долины и болота, озера и речки, и всюду звучала
смешливая песенка струящейся воды, всюду веяло благоуханием первых цветов,
всюду раздавались веселые голоса птиц и лесного зверья.

Упомянутый выше рай расстилался под Гребнем Крэгга - сочные луга
тянулись до самых берегов Прозрачного озера, и над этим океаном буйных
трав островками поднимались тополиные и березовые рощицы, перемежавшиеся
темными ельниками. Цветы распустились на две недели ранее положенного
срока, луга источали ароматы, более обычные для конца июня, чем для мая, и
среди бархатистой зелени древесных ветвей уже появлялись первые гнезда.

На краю ельника, распластавшись, лежал Питер. В его сердце жила страсть
к приключениям, и в этот день он предпринял дерзкую экскурсию, на какие
еще ни разу не решался за всю свою коротенькую жизнь. Впервые он в
одиночестве отправился к Прозрачному озеру, до которого от дома было около
полумили, храбро исследовал желтую полоску пляжа, еще хранившую следы ног
его хозяйки, и смело затявкал на безграничный простор мерцающего озера и
на белых чаек, которые кружили у него над головой, высматривая выброшенную
на берег рыбу. Питеру исполнилось три месяца. Еще вчера он был робким
щенком, и все вокруг казалось ему огромным, непонятным и страшным; сегодня
же он рискнул в одиночку спуститься по тропинке к озеру, он тявкал, но
никто не посмел выйти с ним на бой, и его сердце исполнилось великим
мужеством и столь же великим любопытством.

Вот почему на обратном пути он остановился на опушке густой поросли
бальзамических елей и припал к земле, устремив жадный взгляд блестящих
глазенок в густую лесную тень, стараясь угадать, какие тайны кроются в
этих неведомых мрачных глубинах. Этот лесок рос в небольшой круглой
впадине, и ружейная пуля могла бы легко пронзать его из конца в конец, но
Питеру он казался бесконечным, как сама жизнь. И что-то манило его войти
туда.

Любопытство и нерешительность боролись в душе щенка, но он и не
подозревал, что от победы того или иного - храбрости или трусости -
зависит не только его собственное собачье будущее, но и другие более
важные судьбы - судьбы людей, мужчин и женщин, и даже еще не рожденных
детей. Некогда стакан вина погубил целое царство, гвоздь решил исход
жесточайшей битвы, а из-за женской улыбки были разрушены дома тысяч людей.
Вот так пустячные предметы и события порой влияют на ход человеческой
жизни, но Питер не знал об этом и не догадывался, что наступила его
минута.

В конце концов он поднялся и твердо встал на все четыре лапы. Его никак
нельзя было назвать красивым щенком - этого Питера Pied-Bot,
Питера-Хромулю, как назвал его Веселый Роджер Мак-Кей (который жил у
болота в кедровнике), когда подарил Питера девушке. Был он дворняжкой, да
к тому же весьма неказистой. Его отец, боевой эрдельтерьер самых голубых
кровей, как-то удрал с псарни, влюбившись в большелапую и добродушную
канадскую гончую. Так на свет появился Питер. В три месяца на его мордочке
уже топорщились свирепые баки, унаследованные от отца-эрделя, уши у него
были большие и обвислые, хвост узловатый, а длинные неуклюжие лапы -
такими тяжелыми и нескладными, что они то и дело заплетались, и он тыкался
носом в землю. При первом взгляде на него человек испытывал жалость,
вскоре переходившую в горячую симпатию. Пусть Питер был некрасив, но зато
в его жилах смешалась кровь двух прекраснейших собачьих пород. Впрочем, в
некоторых отношениях такая смесь напоминала смесь нитроглицерина с
оливковым маслом или динамита и селитры с молоком и медом.

Когда Питер шагнул в черную тень, его сердечко отчаянно забилось, и он
старательно проглотил слюну, словно в горле у него стоял комок. Но решение
его было бесповоротно. Что-то неотвратимо влекло его вперед, и он
подчинился этому неслышному зову. Над ним медленно сомкнулся непроницаемый
сумрак, и вновь шутница-судьба избрала самое нехитрое орудие, чтобы потом
с его помощью творить радость и горе в человеческой жизни.

Когда тьма поглотила Питера, его уши стали торчком и жесткая шерсть на
загривке вздыбилась. Но он не залаял, как лаял сегодня на берегу озера и
среди зелени лугов. Дважды он оглянулся через плечо на чуть брезжущий
позади солнечный свет, который с каждым его шагом становился все более
тусклым. Но и это неясное пятно, говорившее о том, что путь к отступлению
открыт, поддерживало мужество Питера, которое стало быстро убывать в
нарастающем мраке. Однако когда он оглянулся в третий раз, сзади была уже
только тьма! На мгновение в его горле, мешая дышать, поднялся тугой комок,
а глаза превратились в два огненных кружка - с таким напряжением он
вглядывался в темноту. Даже его хозяйка, которая не страшилась почти
ничего на свете, пожалуй, тоже остановилась бы тут в безотчетном испуге. А
Питеру казалось, что солнце внезапно погасло совсем. Мохнатые лапы хвойных
деревьев над его головой сплетались в единый непроницаемый полог. Зимой
сюда не проникал снег, а летом даже самые яркие солнечные лучи
превращались здесь в призрачный сумрак.

Питер думал теперь только о том, как бы убраться отсюда восвояси, но
тут он стал различать в окружающей тишине незнакомые и непонятные звуки.
Самым непонятным и самым жутким было шипение, которое раздавалось то в
отдалении, то совсем близко и сопровождалось странным пощелкиванием, от
которого кровь стыла в жилах. Дважды после этого над ним возникала тень
огромной совы, и он припадал к земле, чувствуя, что комок в горле растет и
становится все более тугим. Потом Питер услышал среди сплетения веток над
его головой мягкое движение больших оперенных тел, и тогда он медленно и
осторожно повернулся на животе, решив как можно скорее выбраться на луг,
где по-прежнему сиял день. И в этот миг его сердце сжалось от невыразимого
страха: перед ним на пути, который вел к дневным просторам, горели два
пронзительно-зеленых огонька.

Не рассудок и не опыт, а инстинкт подсказал Питеру, что эти два зеленых
кружка, светящиеся в темноте, не предвещают ему ничего хорошего. Правда,
он не знал, что его собственные выпученные глаза казались в этом темном
тоннеле не менее страшными, и главное, он не знал, что распространяет
вокруг себя нечто наводящее смертельный ужас - запах собаки! Зеленые глаза
продолжали смотреть на него, и его неуклюжие лапы подогнулись, спина
словно переломилась пополам, и он упал в мягкую хвою, ожидая гибели. Но
тут зеленые огоньки погасли. Потом зажглись снова, но уже подальше. Опять
погасли. А когда вспыхнули в третий раз, то были похожи уже не на кружки,
а на две светящиеся точки. Питер ощутил невероятное торжество. Инстинкт,
унаследованный от предков-эрделей, сказал ему, что неведомый враг
обратился в бегство. И Питер победоносно тявкнул.

На этот звук мрачная чаща, полная затаившихся тварей, ответила жуткими
шорохами в перепутанных ветвях, непонятным ропотом шепчущихся голосов,
зловещим щелканьем клювов, которые могли разодрать тощее тельце Питера на
мелкие клочки. В глубине леса раздался сильный треск и насмешливое
бормотание дикобраза, а потом вопросительный вопль: "У-уу-уух!" Питеру
сначала даже показалось, что это кричит человек. И он вновь, дрожа, припал
к толстому хвойному ковру: его сердце отчаянно билось о ребра, баки стали
дыбом от смертельного страха. Затем наступила тревожная, наводящая ужас
тишина, и в этом ледяном безмолвии Питер тщетно вертел головой, стараясь
увидеть хотя бы отблеск исчезнувшего солнечного дня. И вдруг, принося с
собой надежду, до него долетел новый шепот, тихий и неясный, но совсем не
похожий на прежние звуки. Где-то еле слышно журчала вода. Питеру было
знакомо это дружелюбное журчание. Он не раз играл на гальке, песке и
камнях там, где оно рождалось. Мужество вернулось к нему, он поднялся и
пошел туда, откуда доносился этот звук. Что-то подсказывало ему, что
ступать надо очень осторожно, но неуклюжие толстые лапы упрямо
разъезжались и он несколько раз падал носом в хвою. Наконец он добрался до
ручейка, который плескался и играл на обнаженных древесных корнях - такой
узенький, что высокий человек без труда перешагнул бы через него. И тут
Питер увидел впереди свет. Он пустился бегом и вскоре выбрался на луг, где
под синим солнечным небом по-прежнему благоухали цветы, зеленела трава и
весело пели птицы.

Питер забыл пережитый страх. Комок в горле исчез, сердце вернулось на
обычное место, и щенок уже неколебимо и яростно верил, что успел победить
всех на свете. Он оглянулся на темный проход под еловыми ветками, из
которого выбегал смешливый ручей, и неторопливо затрусил прочь, вызывающе