Чтение 5–й страницы книги ~Мизери~

головой, с женщиной, которая кормила его внутривенными вливаниями, когда он
был без сознания, с женщиной, которая, очевидно, имела нескончаемый запас
наркотиков, с женщиной, которая никому не рассказала, что он здесь.

Это было важным, но он начал понимать, что существовало еще нечто более
важное: снова начался отлив. Теперь он ждал боя ее часов наверху. Он еще не
протянул ноги, но настало время для него начать ждать этого.

Она была сумасшедшая, но он нуждался в ней.

- О, я попал в очень большую беду, - подумал он и слепо уставился в
потолок, в то время как капли пота снова, начали выступать у него на лбу.

На следующее утро она принесла ему побольше супа и сказала, что
прочитала сорок страниц того, что он называл рукописью. Она сказала, что не
считает ее такой же хорошей, как его другие книги.

- Она трудна для понимания. В ней постоянны скачки во времени вперед и
назад.

- Техника, - сказал он. - Боль немного отпустила и поэтому он мог
порассуждать о том, что она говорила.

- Техника, вот и все. Тема диктует форму. - Некоторым странным образом
он полагал, что такие трюки его ремесла могли заинтересовать и даже
восхитить ее. Бог свидетель, они оказывали такое зачаровывающее действие на
слушателей писательских семинаров, на которых он иногда выступал, когда был
помоложе.

- Видите ли, молодой человек в замешательстве.

- Да! Он очень запутался и это делает его менее интересным. Не
неинтересным, а менее интересным. А эта профанация! Каждое второе слово -
ругательство! Это-

Она задумалась, автоматически кормя его супом, вытирая ему рот почти не
глядя: так опытная машинистка редко смотрит на руки; он начал понимать без
усилий, что она была нянькой сиделкой. Не врачом - нет, врач не знал бы,
когда будут стекать капли или не смог бы предугадать направление каждой из
них с такой точностью.

- Если бы метеоролог, составляющий прогноз этого урагана, был хоть
наполовину также добросовестен в его работе, как Энни Уилкз в ее, я не попал
бы в этот ужасный переплет, - подумал он с горечью.

- В нем нет благородства! - закричала она неожиданно, подпрыгивая и
почти проливая ячменный суп на говяжьем бульоне на его белое, обращенное
кверху лицо.

- Да, - сказал он терпеливо. - Я понимаю, что ты имеешь в виду, Энни.
Это правда, что Тони Бонасаро неблагороден. Он - дитя трущоб, пытающийся
вырваться из плохого окружения, понимаешь, и те слова... все используют те
слова в -

- Нет! - прервала его она, бросая вызывающий взгляд. - Что ты думаешь я
делаю, когда езжу в магазин в город? Что ты думаешь я говорю? Теперь, Тони,
дай мне пакет этого... корма для свиней или пакет того... комбикорма для
коров или ушные капли Кристинга? А что ты думаешь он отвечает мне? Ты
чертовски права, Энни, придя прямо к...?

Он лежал перепуганный на спине. Чашка опрокинулась у нее в руках и
одна, а затем две капли супа упали на покрывало.

- И потом я иду в банк и говорю миссис Боллингер: Вот один ублюдок-чек
и лучше дайте мне пятьдесят вонючих долларов как можно быстрее?

Мутный ручеек говяжьего бульона полился на покрывало. Она взглянула на
него,

затем на Пола и ее лицо исказилось: Вот, посмотри, что я наделала из-за
тебя!

- Мне очень жаль.

- Конечно! Тебе! Жаль! - закричала она и швырнула чашку в угол, где та
вдребезги разбилась. Брызги супа разлетелись по стене. Она задыхалась от
ярости.

Затем она отвернулась. Так она просидела секунд тридцать. Во время этой
сцены сердце Пола, казалось, остановилось.

Через некоторое время она пробудилась и неожиданно прыснула со смеху:

- У меня такой характер.

- Мне очень жаль, - выдавил он из пересохшего горла.

- Да, уж, вам следовало бы.

Ее лицо обмякло и она угрюмо уставилась в стену. Он подумал, что она
собирается снова отгородиться, но вместо этого она перевела дух и подняла
свое тело с кровати.

- У тебя не было ни малейшей необходимости использовать такие слова в
книгах "Мизери", потому что они не знали таких слов тогда. Их тогда еще не
придумали. Скотские времена требуют скотских слов, я полагаю, но это было
лучшее время. Ты не должен отвлекаться от историй "Мизери", Пол. Я говорю
это искренне. Как твоя верная поклонница.

Она подошла к двери и оглянулась на него.

- Я положу эту рукопись обратно в твою сумку и окончу "Ребенок Мизери".
Я может вернусь к рукописи позднее, после "Мизери".

- Не делай этого, если она сводит тебя с ума, - сказал он и попытался
улыбнуться. - Я предпочел бы не огорчать тебя. Я ведь полностью завишу от
тебя, ты же знаешь.

Она не вернула ему улыбку.

- Да, ты зависишь, - сказала она и вышла.

Был отлив. Сваи оголились. Он начал дожидаться боя часов. Два удара. Он
лежал подпертый подушками, наблюдая за дверью. Она вошла. Поверх кофты и
одной из ее юбок на ней был фартук. В одной руке она держала ведро для мытья
полов.

- Я полагаю, ты хочешь твое петушиное лекарство, - сказала она.

- Да, пожалуйста.

Он попытался улыбнуться ей обворожительно и снова почувствовал стыд. Он
чувствовал себя нелепо, чуждо.

- Оно у меня, - сказала она, - но сначала я должна вымыть угол. Убрать
то, что произошло по твоей вине. Тебе придется подождать, пока я не кончу.

Он лежал на постели, вытянув ноги под покрывалом в виде сломанных
ветвей, холодный пот медленно струился по его лицу; он лежал и наблюдал, как
она направилась к углу, поставила ведро на пол, подняла осколки чашки,
выбросила их, вернулась обратно, встала на колени перед ведром, запустила в
него руку и выловила намыленную тряпку, отжала ее и начала оттирать засохший
суп со стены. Он лежал и наблюдал, пока наконец его не начало трясти; эта
дрожь усилила боль, но он ничего не мог поделать. Однажды она обернулась и
увидела его дрожащим и промачивающим постельное белье потом; она любезно
улыбнулась ему такой хитрой и все понимающей улыбкой, что он с легкостью
убил бы ее.

- Все присохло, - произнесла она, отворачиваясь в угол. - Боюсь, тебе
придется потерпеть немного.

Она заскребла. Пятно медленно исчезало со штукатурки, но она продолжала
погружать тряпку в ведро, выжимать ее и тереть стену; весь процесс
повторялся снова. Он не мог видеть ее лица, но сама мысль -вероятность- что
она пришла пустой и может продолжать тереть стену часами, мучила его.

Наконец - как раз перед тем, как часы пробили два тридцать - она
поднялась и бросила тряпку в ведро. Затем она без единого слова вынесла
ведро из комнаты.

Он лежал в постели, прислушиваясь к скрипу половиц под ее тяжелой,
твердой поступью, прислушиваясь, как она выливала воду из ведра - и,
невероятно, к звуку водопровода, когда она наливала еще. Он начал беззвучно
плакать. Отлив никогда не уходил так далеко; он ничего не видел кроме
размытых контуров высыхающих разбитых свай, которые отбрасывали свою вечно
изуродованную тень.

Она появилась снова и застыла на момент в проеме двери, наблюдая за его
мокрым лицом с той же смесью стойкости и материнской любви. Затем ее глаза
обратились в угол, где не осталось и следа разлитого супа.

- Теперь я могу сполоснуть, - сказала она, - иначе суп оставит слабое
пятно. Я должна все доделать до конца, я должна все привести в порядок. То,
что ты живешь одна, как это делаю я, не является оправданием безделия. У
моей матери был девиз. Пол, и я живу, придерживаясь его: Один раз грязный,
всю жизнь неаккуратный, - сказала она.

- Пожалуйста, - простонал он, - пожалуйста, больно, я умираю.

- Нет, ты не умираешь.

- Я закричу, - сказал он, начиная громче кричать. Но кричать больно.
Крик причинял боль ногам и сердцу.

- Тогда кричи, - сказала она. - Но помни - это т ы заставил меня
пролить суп. Не я. Никто не виноват кроме тебя.

Кое-как ему удалось удержаться от крика. Он следил, как она погружала
тряпку в ведро, как отжимала ее, ополаскивала стену, погружала - отжимала -
ополаскивала. Наконец, когда часы в комнате, которую он представлял
гостиной, пробили три, она поднялась и подняла ведро.

Она собирается уходить сейчас. Она собирается уходить и я услышу, как
она выливает воду в раковину, и может быть она не вернется сразу, а заставит
ждать себя часами, потому что еще недостаточно наказала меня.

Но вместо этого она направилась к кровати и извлекла из кармана фартука
не две, а три капсулы.

- Вот, - сказала она ласково.

Он быстро и жадно схватил их в рот и, когда взглянул вверх, то увидел,
как она поднимает желтое пластиковое ведро над ним. Оно заполнило его поле
зрения как падающая луна. Сероватая вода полилась через край ведра на
покрывало.

- Запей их, - сказала она. Ее голос был все еще нежным.

Он уставился на нее во все глаза.

- Ну, - повторила она. - Я знаю, ты можешь проглотить их без воды, но,
пожалуйста, поверь мне, когда я говорю, что я могу заставить их вернуться
снова. Это только вода для полоскания. Она не причинит тебе вреда.

Она навалилась на него, как монолит, ведро слегка наклонено. Он мог
видеть тряпку, медленно крутящуюся в его темной глубине подобно утопленнику;
он мог видеть тонкую мыльную пленку на поверхности. Часть его