Чтение 48–й страницы книги ~Мизери~

племена, которые не пересекали границ бумаги, на которой он писал.

Видение божества, лицо божества, задумчивое и выветренное, неясно
вырисовывалось сквозь зелень джунглей. Черное божество, черный континент,
каменная голова, полная пчел. Но над всем этим возникала картина,
становящаяся со временем все яснее и яснее (как будто гигантский слайд
проектировался напротив облака, в котором он лежал). Это была поляна, на
которой стояло только одно эвкалиптовое дерево. С самой нижней ветки его
свисала пара старомодных стальных наручников. Вокруг них вились пчелы.
Наручники были пустыми. Они были пустыми, потому что Мизери...

...сбежала? Она сбежала, не так ли? Именно так предполагались
разворачиваться события?

Вполне возможно..., но сейчас он не был в этом уверен. Именно ли это
означали пустые наручники? Или, может быть, ее утащили? Утащили вовнутрь
идола? Утащили к царице пчел. Великому Детищу Боуркас?

Ты тоже был Шехерезадой для себя.

Для кого ты рассказываешь эту историю. Пол? Кому ты ее рассказываешь?
Энни?

Конечно нет.

Появилась боль. И зуд. Облако начало снова светлеть и в нем появился
просвет. Пол мельком осмотрел комнату, которая была плоха, и Энни, которая
была еще хуже. И все же он решил жить. Одна его половина, которая была так
же расположена к сериалам, как Энни, решила, что он не может умереть пока не
увидит, чем все это закончится.

Убежала ли она с помощью Яна и Джеффри?

Или ее утащили в голову божества?

Нелепо, но на все эти глупые вопросы требовался ответ.

Она не позволяла ему возвращаться к работе - не сразу. Он видел по ее
глазам, как она испугалась и все еще была напугана. Насколько близок он был
к концу. Она проявляла подчеркнутую заботу о нем: меняла повязки на
мокнувшем обрубке через каждые восемь часов (а сначала она заявила ему с
видом человека, который знает, что она никогда не получит медаль за
содеянное, хотя и заслуживает ее, что она делала перевязки каждые четыре
часа), обмывала губкой, обтирала спиртом, как будто отрицая, что уже
сделала. Работа, - сказала она, - навредит ему. Она задержит твое
выздоровление. Пол. Я не говорила бы так, если бы это было неправдой, поверь
мне. По крайней мере ты знаешь, что будет дальше. Я умираю от любопытства.

Оказалось, она прочитала все, что он написал, можно сказать, всю его
предоперационную работу, пока он медленно умирал... более трехсот страниц
рукописи. В последние сорок страниц он не вставил "н"; Энни сделала это. Она
показала ему свою работу с вызывающей гордостью. Ее "н" были аккуратны, как
в учебнике, по сравнению с его буквами, которые деградировали в горбатые
каракули.

И хотя Энни никогда не говорила этого, полагал, что она вставила "н"
либо как еще одно доказательство ее заботы о нем - Как ты можешь говорить,
что я была жестока с тобой. Пол, когда ты видишь, что я вставила все "н"? -
или как акт искупления или даже возможно как квазисуеверный ритуал:
определенное количество обмываний, достаточно частая смена повязок,
определенное количество вставленных "н" - и Пол будет жить.

Боурка женщина пчела исполнит сильный магический обряд, Бвана, по
вставлению этих кокадуди "н" и опять все будет хорошо.

Вот так она начала... но потом вступила в силу "готта". Пол знал все
симптомы. Когда она сказала, что умирала от желания узнать, что произойдет
далее, она не

врала.

А разве ты не продолжал жить, чтобы узнать, что произойдет дальше?
Разве ты не так говорил?

Безумие, как таковое - постыдно, даже в его абсурдности, - подумал он.

"Готта".

Он был вынужден признать, что это было что-то такое, что он мог
породить в книгах "Мизери" почти по желанию, но в других романах это ему не
удавалось. Ты точно не знаешь, где найти "готта", но всегда знаешь, когда ее
нашел. Она заставляла отклоняться до предела стрелку в счетчике Гейгера.
Даже сидя перед машинкой слегка под хмельком, попивая черный кофе и
похрустывая "Ролейд" через каждые два часа (зная, что должен бросить курить
по крайней мере по утрам, но не способный заставить себя) через месяцы после
завершения и световые годы после публикации романа, ты знаешь, когда поймал
"готту". Обладание ею всегда заставляло его чувствовать небольшой стыд -
быть управляемым. Но она также давала ему чувство защищенности в работе.
Боже, дни пролетали и убежище на бумаге становилось совсем маленьким, свет
тусклым, невольно подслушанные разговоры скучными. Ты спешил, потому что это
было все, что ты мог делать. Конфуций учил, если человек хочет вырастить
один ряд кукурузы, то ему сначала нужно перелопатить одну тонну навоза.
Затем наступал день, когда убежище расширялось до размеров Видения Будущего
и свет сиял, как солнечный луч в киноэпопее Сесиль В. Де Милль, и ты
понимаешь, что постиг "Готта".

"Готта", как например, в случае, когда человек, который весь день на
работе мечтал о том, чтобы вернуться домой, говорит жене, что почитает еще
пятнадцать минут, ибо хочет узнать, чем кончится дело в этой главе, хотя он
прекрасно понимает, что все будет благополучно, и что жена его уже будет
спать, когда он закончит главу.

Или "готта" как в случае: Я знаю, что надо готовить ужин; он с ума
сойдет, если узнает, что я опять смотрела ящик, но я же должна узнать, что
из всего этого выйдет.

Я должна знать, убьют ли ее. Я должна знать, поймает ли он негодяя,
убившего его отца. Я должна знать, застукает ли она свою подружку в постели
со своим мужем.

Эта "готта" страшнее драки в грязном кабаке, она прекрасна как ночь с
самой искусной девочкой. О, Боже, это ужасно, но Боже, как это прекрасно! И
в конце концов неважно, насколько это грубо и жестоко, потому что, как в
песне у Джексона, не останавливайся, пока не получишь своего.

Ты также был Шехерезадой для себя.

Но тогда он не мог ясно сформулировать или даже понять эту мысль - боль
была невыносимой. Но он все равно знал об этом, не правда ли?

Не ты. Ребята на конвейере. Они знали.

- Да. Это звучит правдоподобно.

Звук работающего мотора стал громче. На миг показалась Энни. Она
взглянула на него, заметила его взгляд и помахала рукой. Он поднял руку в
ответ, ту, на которой все еще оставался большой палец. Она снова исчезла из
виду. Деловая.

Он наконец смог убедить ее, что возвращение к работе поможет ему
продвинуться вперед, а не отбросит назад... Его преследовали специфические
образы, которые соблазняли его из облака. Да, "преследовали" было правильным
словом: пока они не были записаны на бумаге, они были тенями,
преследовавшими его.

И хотя она не верила ему, она разрешила приступить к работе. Не потому,
что он убедил ее, а из-за "готты".

Сначала он мог работать только в болезненно короткие приливы энергии -
пятнадцать минут, может быть полчаса, если работа действительно требовала
этого от него. Даже эти короткие периоды были агонией. Смена положения
заставляла обрубок слегка оживать, как воспламеняется тлеющая головешка от
легкого дуновения ветерка. Она сильно болела, пока он писал, но это было не
самое худшее. Гораздо хуже было в течение часа или двух после, когда его
сводил с ума свербящий зуд в заживающем обрубке, как будто там кишели сонные
пчелы.

Он был прав, а не она. Он никогда бы не поправился, вероятно не смог бы
сделать это в подобной ситуации, но его здоровье улучшалось и возвращалась
сила. Он понимал, что горизонты его интереса сжимались, но он принимал это
как расплату за жизнь. Вообще было удивительно, как он выжил.

Сидя здесь перед пишущей машинкой со все увеличивающимся количеством
выпавших букв зубов, оглядываясь назад на тот период, в котором было больше
работы, чем событий. Пол кивал головой. Да, уносясь в бредовые фантазии, он
считал, что был Шехерезадой для себя, женщиной мечтой. Ему не нужен был
психиатр, чтобы установить в процессе писания автоэротическую сторону дела:
ты бьешь клавиши вместо своего мяса, но оба эти акта во многом зависят от
сообразительности, быстроты рук и искреннего посвящения себя искусству.

Но не было ли во всем этом своего рода подвоха? Поскольку раз уж он
начал писать снова... да, она не станет прерывать его, но каждый день будет
забирать

написанные страницы сразу, как только он сделает их, под предлогом
вставки пропущенных букв. Но на самом деле - он знал это теперь, как знают
сексуально проницательные мужчины, по каким вечерам нужно "выкладываться",
не жалея сил, а по каким можно этого не делать, чтобы держать себя в курсе
событий. Чтобы удовлетворить свою потребность, свою "готту".

Сериалы. Да. Вернемся к ним. В последние месяцы она ходит на них каждый
день вместо одной субботы и ее сопровождает Пол - ее любимый писатель вместо
Пола - старшего брата.

Его ежедневная порция работы постепенно увеличивалась, поскольку боль
медленно спадала и возвращалось его долготерпение... но в то же время он не
мог достаточно быстро писать, чтобы удовлетворить ее потребности.

"Готта", которая поддерживала в них обоих жизнь, и это было так, ибо
без нее она давно бы убила их обоих, явилась также причиной потери его
большого пальца. Это было ужасно, но в то же время в этом было что-то
забавное.

Немного иронии. Пол, тебе не повредит.

И подумай, могло быть гораздо хуже.

- У меня остался только один большой палец, - сказал он и начал бешено
смеяться в пустой комнате перед ненавистной машинкой с ее безумной ухмылкой.
Он смеялся до боли в животе и в обрубке. Смеялся, пока не заболела голова. В
какие-то моменты смех перемежался ужасными всхлипываниями, которые
провоцировали боль даже в том, что осталось от его левого пальца. И только