Чтение 8–й страницы книги ~Мизери~

Его ноги запылали и он выкрикнул: - Я не убивал ее!

Она застыла, уставившись на него с этим узким черным рассеянным
выражением.

- Конечно нет, - сказала она с горьким сарказмом. - Но если это сделал
не Пол Шелдон, тогда кто?

- Никто, - сказал он более спокойно. - Она просто умерла.

В конце концов он знал, что это была правда. Если бы Мизери Честейн
была реальным человеком, его могли вызвать в полицию "помочь полиции в
наведении справок". Прежде всего у него был мотив - он ее ненавидел. С
третьей книги он ее ненавидел. Четыре года назад на первое апреля он
разослал дюжине своих близких знакомых по маленькому частно отпечатанному
буклету.. Он назывался "Хобби Мизери". В нем Мизери весело проводила уикенд
вместе с Гроулером, ирландским сеттером Яна.

Он мог убить ее... но он этого не сделал. И наконец, несмотря на
усилившееся презрение к ней, смерть Мизери была чем-то вроде сюрприза для
него. Он остался достаточно преданным своим принципам - искусству
импровизировать жизнь вплоть до самого конца приключений Мизери. Она умерла
наиболее неожиданной смертью. Его веселое дураченье ни в коем случае не
изменило действительность.

- Ты лжешь, - прошептала Энни. - Я думала, что ты хороший. Но ты
нехороший. Ты только завравшаяся старая дрянь. Мизери только ушла, не
прощаясь. Иногда это случается. Это вроде жизни, когда кто-нибудь...

Она опрокинула прикроватный столик. Один неглубокий ящик вывалился из
него. Вместе с ним выпали наручные часы и карманная мелочь. Он даже не знал,
что они были там. Он весь съежился.

- Ты должно быть думаешь, что я родилась вчера, - сказала она,
оскалившись. - В моей работе я повидала, как умирали десятки людей - сотни;
теперь вот. что я думаю об этом. Иногда они уходят крича, а иногда они
засыпают - они просто уходят не прощаясь, конечно, тем способом, о котором
ты говорил.

- Но действующие лица в романах так просто не уходят! Бог забирает нас,
когда считает, что нам пора; а писатель - Бог для людей в романе, он создал
их точно так

же, как Бог создал нас, и никто не может схватить Бога и заставить
объяснять: все в порядке, о'кей. Что касается Мизери, то я скажу тебе одно -
ты грязная тварь, я скажу тебе, случается, что Бог ломает пару ног, и
случается, что Бог находится в моем доме и ест мою пищу... и...

Она побелела, выпрямилась, руки ее вяло повисли по бокам; она
уставилась на стену со старой фотографией Триумфальной Арки. Она продолжала
стоять так, а Пол лежал на кровати с круглым мокрым пятном на подушке рядом
с ухом и смотрел на нее. Он слышал, как вода, бывшая в кувшине, капала на
пол и ему пришла мысль, что он мог совершить убийство. Это был вопрос,
который время от времени вставал перед ним чисто теоретически, конечно, но
теперь он знал ответ. Если бы она не швырнула кувшин, он разбил бы его об
пол сам и попытался бы засунуть один из осколков ей в горло, пока она стояла
так - инертная, как стойка для зонтиков.

Он взглянул вниз на рассыпавшиеся из ящика вещи, но там была только
мелочь" ручка, расческа и его часы. Но ни бумажника, ни швейцарского
военного ножа.

Через некоторое время она немного пришла в себя и ее гнев наконец
улетучился. Она грустно посмотрела на него.

- Я лучше пойду. Я думаю, что мне лучше оставить тебя на некоторое
время. Я не думаю, что это... разумно.

- Уйдешь? Куда?

- Не имеет значения. Я знаю место. Если я останусь здесь, я сделаю
что-нибудь предусмотрительное. Я должна подумать. До свидания, Пол.

Она зашагала через комнату.

- Ты вернешься, чтобы дать мне мое лекарство? - спросил он
встревоженно.

Она ухватилась за дверную ручку и захлопнула дверь, не ответив. Впервые
он услышал, как повернулся ключ.

Он услышал ее шаги, спускающиеся в холл, вздрогнул, когда она со злобой
выкрикнула что-то, что он не мог разобрать, затем что-то еще упало и
разбилось. Она со стуком захлопнула дверь.

Затрещал и завелся мотор машины. Послышался тихий хруст
утрамбовываемого под шинами снега. Теперь звук мотора начал удаляться.
Сначала он уменьшился до храпа, затем до гула и наконец совсем исчез.

Он остался один.

Один в доме Энни Уилкз, запертый в этой комнате. Прикованный к постели.
Расстояние между домом и Денвер было примерно... как расстояние между
Бостонским зоопарком и Африкой.

Он лежал в кровати, глядя в потолок, с пересохшим горлом и часто
бьющимся сердцем.

Через некоторое время часы в гостиной пробили полдень и начался отлив.

Пятьдесят один час.

Он точно знал, сколько прошло времени, благодаря ручке, которая была у
него в кармане во время крушения. Он смог дотянуться до нее и ухватить.
Каждый раз, когда били часы, он делал метки на руке - четыре вертикальные и
одна диагональная, соединяющая квинтет. Когда она вернулась, то на руке было
десять групп из пяти меток и одна экстра. Маленькие группы, сначала
аккуратные, все больше становились неровными, т. к. его руки начали
трястись. Он не поверил, что пропустил один час. Он дремал, но никогда
по-настоящему не спал. Бой часов будил его каждый раз, когда проходил час.

Через некоторое время он начал ощущать голод и жажду - даже через боль.
Это становилось чем-то вроде скачек. Сначала Король Боль был далеко впереди,
а Я Хочу Есть был где-то на 12 фарлонгов сзади. Прекрасная Жажда почти
потерялась в пыли. Затем, когда солнце поднялось еще раз, она пропала, а Я
Хочу Есть дал Королю Боль немного фору за его деньги.

Он провел большую часть ночи то дремля, то просыпаясь в холодном поту,
уверенный, что умирает. Через некоторое время он начал надеяться, что
умирает. Что угодно, только бы выбраться отсюда. Он уже видел усоногих
раков, коркой покрывающих сваи, видел бледные утонувшие существа,
размягченно лежавшие в расщелинах дерева. Это были счастливчики: для них все
было кончено. Около трех часов на него напал приступ бессмысленного крика.

К полудню второго дня - двадцать четыре часа спустя - он понял, что
кроме боли в ногах и тазу, еще что-то причиняло ему страдания. Ему
недоставало чего-то. Назовите эту лошадь Месть Янки, если хотите. Он
нуждался в капсулах больше, чем в чем-то другом.

Он подумывал о попытке вылезти из кровати, но мысль об ударе и падении
и сопровождающей их боли постоянно устрашала его. Он слишком хорошо
представлял их.

В любом случае он мог бы попытаться, но она заперла дверь. Что еще мог
он сделать, кроме как переползти змеей через комнату и лечь у двери?

В отчаянии он впервые сбросил одеяло, надеясь вопреки всему, что все
было не так плохо, как на то указывали формы, скрытые под одеялом. Но это
было не так плохо, это было хуже. Он с ужасом уставился на то, что осталось
ниже колен. В уме у него звучал голос Рональда Рейгана в "Королевской
Ссоре", пронзительно кричащий: А где остальное от меня?

Остальное у него было здесь и он мог бы выздороветь; но надежда на это
казалась маловероятной, хотя он предполагал это технически возможным...
однако была и вероятность, что он никогда больше не сможет ходить до тех
пор, пока каждая его нога не будет повторно сломана (и, может, в нескольких
местах) и затем скреплена стальной спицей, немилосердно реконструирована и
подвергнута полсотне болезненных процедур.

Она наложила шины - конечно он знал это, чувствуя жесткие, негнущиеся
формы, но до сих пор он не знал, как она это сделала. Нижние части ног были
закручены стальными прутьями и напоминали срезанные ножовкой алюминиевые
костыли. Прутья были усердно связаны тесьмой, поэтому ниже колен он был
немного похож на Им-Го-Теп, когда он был обнаружен в своей гробнице. Сами
ноги странно загибались вверх к его коленам, выворачиваясь наружу тут и
заворачиваясь вовнутрь там. Его левое колено - пульсирующий фокус боли -
казалось, вообще не существовало. Были икра и бедро, а между ними опухоль,
похожая на горку соли. Верхние части ног были сильно опухшими и, казалось,
слегка выгибались наружу. Его бедра, промежность и даже таз были все еще
испещрены поблекшими синяками.

Он думал, что нижние части ног были раздроблены, но как выяснилось, это
было не так. Они были размолоты в порошок.

Стеная и крича, он натянул обратно одеяло. Никакого скатывания с
постели. Лучше лежать здесь, лучше терпеть эту боль, какая бы ужасная она ни
была.

Около четырех часов второго дня Прекрасная Жажда дала о себе знать. Он
ощущал сухость во рту и в горле, но теперь она начала более настойчиво
проявляться. Его язык стал толстым, слитком большим. Сглатывание причиняло
боль. Он начал думать о кувшине с водой, который она разбила.

Он дремал, просыпался, дремал.

Прошел день. Наступила ночь.

Он вынужден был помочиться. Он положил верхнюю простыню на пенис,
надеясь создать фильтр, и помочился через него в сложенные чашкой трясущиеся
руки. Он подумал о рециркулировании и выпил то, что ему удалось удержать в
руках, а затем облизал мокрые ладони. Это был еще один эпизод, о котором он
решил никому не рассказывать, если у него еще будет возможность рассказывать
людям что-нибудь.

Он начал верить, что она умерла. Она была крайне неустойчива, а
неустойчивые люди часто сами кончают с собой. Он видел ее (так живо!)
подъезжающую к краю дороги в Старой Бесси, вынимающую из-под сидения 44,
вставляющую его в рот и выстреливающую в себя.

- Если Мизера умерла, то я не хочу жить. Прощай, жестокий мир! -
прокричала Энни через поток слез и нажала курок.

Он фыркнул, затем застонал, затем закричал. Ветер завыл вместе с ним...
но этого никто не заметил.