Ухмылка эта заставляет его вспомнить Там-Бой в долине А-Шау. Ребята из
второго батальона двинулись туда, будто властелины мира, а вернулись, будто
обожженные беженцы из ада. Вернулись с такими вот проваленными глазами и
крупными зубами. Они все еще выглядели так в Донг-Ха, где несколько дней
спустя все они вроде как перемешались. В зарослях очень часто вот так
перемешивались. А еще тряслись и спекались.
что-то подозревать о парне в красной шубе. - А мысленно он подгоняет лифт,
еле ползущий вниз. "Господи, избавь меня от этой дурацкой жвачки", - думает
он.
секунду-другую, будто говорят они о раке, а не о Санта-Клаусе. - Сколько
теперь Саре?
живется весело, время так и летит, верно?
что тощий этого еще раз не скажет. Тут наконец расползаются двери одного из
лифтов, и они толпой входят в него.
***
тощий останавливается перед старомодными двойными дверями со словами "ВСЕ
ВИДЫ СТРАХОВАНИЯ" на одном из матовых стекол и "ДИСПАН-ШЕРЫ АМЕРИКИ" на
другом. Из-за этих дверей доносится приглушенный стрекот клавиш и чуть более
громкие звонки телефонов.
открывается вид на большой венок на противоположной стене. А на окнах -
снежинки из пульверизаторов. Он содрогается и думает: "Господи, спаси нас
всех..."
9.05 УТРА
конце коридора. Два темных помещения рядом пустуют уже полгода, что вполне
его устраивает. На матовом стекле его двери надпись: "Специалисты по
разведке земель Западных штатов". На двери - три замка. Один, который был на
ней с самого начала, плюс два, которые он поставил сам. Он отпирает их,
входит, закрывает за собой дверь, защелкивает один замок, затем запирает
второй.
единой что-то значащей; просто камуфляж для уборщиц. Систематически он
выбрасывает одни и заменяет их другими. На середине стола - телефон, по
которому он иногда звонит, чтобы телефонная компания не выключила его как
бездействующий. В прошлом году он приобрел ксерокс, который выглядит очень
солидно в углу у двери, ведущей во вторую комнату поменьше. Но в
употреблении он не был ни разу.
что вкусно мне, - напевает он и проходит к двери, ведущей во вторую комнату.
Внутри полки с кипами таких же бессмысленных бумаг, два картотечных шкафа
(на одном стоит "Уолкман" - его извинения на те редкие случаи, когда кто-то
стучит в запертую дверь и никто не отзывается), кресло и стремянка.
стола. Он кладет на нес дипломат, а потом поднимается на три ступеньки,
протягивает руки над головой (полы пальто раздуваются колоколом вокруг его
ног), осторожно отодвигает одну из потолочных панелей. Теперь над ним темное
пространство, вдоль которого тянутся несколько труб и кабелей. Пыли там нет
- во всяком случае, у краев, нет и мышиного помета - раз в месяц он
закладывает туда средство от мышей. Само собой, шастая туда-сюда, он хочет
сохранять свою одежду в приличном виде, но не это главное. Главное -
уважение к своей работе и к сфере своей деятельности. Этому он научился в
армии, во время своего срока в зелени, и порой он думает, что это вторая по
важности вещь из всего, чему он научился в жизни. Самое же важное: только
епитимья заменяет исповедь, и только покаяние определяет личность. Этот урок
он начал учить в 1960 году, когда ему было четырнадцать. И это был последний
год, когда он мог войти в исповедальню и сказать:
Господислави меня, Господислави каждого из нас".
ласковый ветерок, принося с собой запах пыли и постанывание лифтов) нависает
пол шестого этажа, и в нем квадратный люк со сторонами примерно дюймов
тридцать. Билл сделал его сам. Он мастер на все руки, что Шэрон особенно в
нем ценит.
дипломат за ручку. Когда он всовывает голову в пространство между этажами,
по стояку футах в двадцати - тридцати к северу от его позиции с шумом
проносится вода. Через час, когда повсюду в здании люди начнут делать
перерывы для кофе, звук этот станет таким же нескончаемым и ритмичным, как
волны, накатывающиеся на пляж. Билл практически его не замечает, как и
прочие межэтажные звуки. Он давно к ним привык.
контору на шестом этаже, оставляя Билла на пятом. Здесь, на шестом, он снова
Уилли, как в школе. Как во Вьетнаме, где его иногда называли "Уилли
Бейсбол".
полках аккуратно положены и поставлены мотки проводов, моторы и вентиляторы,
а на письменном столе на углу примостился какой-то фильтр. Тем не менее это
все-таки контора: пишущая машинка, диктофон, плетенка для "входящих и
исходящих" бумаг, причем полная (тоже камуфляж, и время от времени он меняет
их местами - так сказать, его севооборот), и картотечные шкафы. Очень много
картотечных шкафов.
День Благодарения. Позади стола в рамке большая фотография Уилли в новенькой
форме лейтенанта (снята в Сайгоне незадолго до того, как он получил свою
Серебряную Звезду за действия на месте падения вертолетов в Донг-Ха), а
рядом - увеличенный снимок его демобилизационного удостоверения с хорошей
аттестацией. В удостоверении он значится как Уильям Ширмен, и все его
отличия перечислены, как положено... Он спас жизнь Салливана на тропе за той
деревней. Так сказано в документе о его награждении Серебряной Звездой, так
сказали те, кто пережил Донг-Ха. И, что важнее этих двух утверждений, так
сказал сам Салливан. Это было первое, что он сказал, когда оба они оказались
вместе в Сан-Франциско, в госпитале, известном как "Дворец Кисок": "Ты спас
мне жизнь, друг". Уилли, сидящий на кровати Салливана, Уилли с одной рукой
все еще на перевязи и с мазью вокруг глаз, но, по сути, уже вполне в порядке
- он ходячий, а тяжело ранен был Салливан. В тот день фотокорреспондент АП
сфотографировал их, и это фото появилось в газетах по всей стране.., включая
харвичский "Джорнэл".
теперь, когда Билл Ширмен остался на пятом. Над его фотографией и
демобилизационным удостоверением висит плакат шестидесятых годов. Он не
вставлен в рамку и пожелтел по краям, а изображен на нем знак мира. А под
ним красно-бело-синяя подпись, бьющая в самую точку: "СЛЕД ВЕЛИКОЙ
АМЕРИКАНСКОЙ КУРИЦЫ".
Уилли чуть было не вскочил, не кинулся через палату с воплем. Он был
абсолютно уверен, что Салливан скажет: "Я знаю, что вы сделали, ты и твои
дружки Дулин и О'Мира. Ты думал, она мне не расскажет?"
жизнь, старый друг из нашего родного города, ты спас мне жизнь. Только, бля,
подумать! А мы-то так боялись сентгабцев!" Когда он это сказал, Уилли
полностью убедился, что Салливан понятия не имеет, что Дулин, О'Мира и он
сделали с Кэрол Гербер. Однако мысль, что он в полной безопасности, никакого
облегчения не принесла. Ни малейшего. И пока он улыбался, пожимая руку
Салливана, он думал: "И правильно делали, что боялись, Салл. Правильно, что
боялись".
засовывает голову и руки в сквозящую, пахнущую машинным маслом темноту между
этажами и задвигает на место панель в потолке конторы пятого этажа. Контора
крепко заперта; да он никого и не ждет (и теперь и всегда "Разведка земель
Западных штатов" обходится без заказчиков), но лучше обезопаситься. Всегда
лучше обезопаситься, чем потом жалеть.
Тут люк укрыт ковриком, приклеенным к паркету, так что он не хлопает и не
соскальзывает.
поворачивается к дипломату и открывает его. Вынимает моток канители и кладет
на диктофон, который стоит на столе.
лапушкой, когда хочет.., а хочет она часто. Он защелкивает дипломат и
начинает раздеваться, аккуратно и методично, точно повторяя все, что делал в
шесть тридцать, только в обратном порядке - пустив кинопленку назад. Снимает
все, даже трусы и черные носки по колено. Оголившись, он аккуратно вешает
пальто, пиджак и рубашку в стенной шкаф, где висит только одна вещь -
тяжелая красная куртка, недостаточно толстая для парки. Под ней - что-то
вроде чемоданчика, несуразно громоздкого в сравнении с дипломатом. Уилли
Конюшевский Владислав
Максимов Альберт
Глуховский Дмитрий
Суворов Виктор
Суворов Виктор
Шилова Юлия