Чтение 16–й страницы книги ~Дорога на высоту~

-- Бетах! {Конечно!} -- воскликнула Светка, но вдруг сникла, опустила
голову, замолчала, отошла.

Анатолий не обратил внимания на перемену в настроении дочки, пошел за
ней, продолжал говорить. Папа работает ужасно тяжело, мама работает тяжело,
Светка ведет себя плохо. Здесь надо учиться, учиться, пробиваться. Это тебе
не Союз...

Светка подняла на Анатолия спокойно-насмешливые серые глаза:

-- Папуля, я, между прочим, не просила меня сюда привозить.

В самом деле, никто не спрашивал у детей: "Хочешь ехать?" А может, надо
было спросить? И вообще интересоваться: что ребенку нужно?

Они совсем разучились говорить друг с другом.

Анатолий замолчал, походил по комнате, вдруг спросил:

-- Какую машину покупает нинкин отец?

-- Я-по-о-онскую, -- уже не глядя на него, ответила Светка, копируя
интонацию отца, когда он обещал, что в Израиле они будут ездить на машине
японской марки.

-- И мы купим, -- сказал Анатолий. -- Скоро.

Светлана пересекала сквер в центре Хайфы. Издали услышала жалобную песнь
скрипки, чуть свернула и пошла на ее голос. Может, это Олег?

Она знала Олега, нинкиного отца. Давно, еще в юности, они жили в одном
городе, Олег учился в консерватории и вращался по тем же орбитам, что и
Светлана -- концерты заезжих звезд, вечера в театральном институте. Они все
друг друга знали, и когда кто-то покидал город, все равно старались не
терять его из вида, встречаясь, спрашивали о нем: "Ну как, не собирается
возвращаться?" Их город был лучшим местом на земле, и жить надо было только
здесь.

Олег уехал куда-то на Восток, говорили, что играл в оркестре оперного
театра, возвращаться не собирался, значит, было ему там хорошо. Лет
пятнадцать, наверное, Светлана его не видала, а тут неожиданно встретились,
оказалось, поселились в одном городе, маленьком городке возле Хайфы. Шла по
супермаркету с коляской, дорогу загородил мужчина, тоже с коляской.

-- Света, ты?

-- Олег!

-- Какими судьбами? Каким ветром?

-- Наверное, нас всех занесло сюда одним ветром.

-- Ну и как? Устроились?

-- Да так, ничего. А ты?

-- Тоже -- ничего.

Скрипка пела. Нет, это не Олег. Правда, скрипач в темных очках. Нет, нет,
это не он. И хорошо, что не он. Светлана замедлила шаг и чуть постояла.

Странно... Скрипка плакала, но ее печаль не находила отзвука в душе
Светланы. Светлана достала кошелек и бросила шекель в открытый футляр
скрипки. Может быть, как раз шекеля ему не хватает на субару. А может, на
хлеб.

Почему ее не тронули чьи-то слезы? Он не очень хорошо играл? Да, если
честно, не очень. Возможно, он и не умел играть хорошо. Или просто устал вот
так сидеть на тротуаре и устал плакать. Есть еще версия: самой худо, и ее
перестала трогать чужая боль. А?

Она шла и думала о том, что хуже всего тем, кто играл плохо, наверное, в
той жизни они только и умели, что водить смычком или бить по клавишам вот
так, не трогая душу. И жили себе, зарабатывая свой хлеб. А здесь им вообще
ничего не светит. Ничего.

Но из этого следует, что тот, кто там был маэстро, здесь должен выплыть.
Значит -- должен?

А как же они -- она и Толя? Разве они плохо работали? И Анатолий -- не
маэстро? Неужели когда-нибудь она выплывет и сядет за компьютер?

О чем только не вспоминаешь, глядя в темное окно автобуса, с кем только
не вступишь в неслышимый разговор. Вот и с этой женщиной стала вдруг
беседовать. Наверное, вспомнила о ней потому, что дама -- музыкантша. Хорошая
женщина, милая женщина, ровесница мамы. В стране она двадцать лет, помогает,
чем может, тем, кто приехал недавно, и очень-очень им сочувствует. Правда,
когда решила пожалеть маму, мама отстранилась. Ложки, вилки, тарелки
принести -- это пожалуйста, это нужно, пока не придет багаж, спасибо. Но
сочувствовать? Нет, извините.

-- Света, -- спросила она потом у дочки, -- неужели я выгляжу жалкой? Я бы
этого не хотела.

Мама, как мама, и здесь держит марку. Но как ни старайся, олима узнаешь
за версту, хочет он этого или не хочет. Коренные израильтяне, они другие,
даже если небогаты, держатся расковано и свободно. А мы огорошены,
растеряны, никак не войдем в колею, и когда стараемся не показывать, что нам
скверно, сжимаемся, отгораживаемся. Но все равно ведь видно, что тебе тяжко,
вот добрая женщина и решила тебя пожалеть.

Ничего, ничего, мама, когда-то и мы сможем вот так -- расковано и
свободно. В своей стране. Иначе -- зачем все это было нужно?

И жалеть нас не надо.

Та дама стояла перед глазами Светланы, вся воплощение интеллигентности и
сочувствия. Они говорили о музыке.

-- Музыканты из Союза здесь, в основном, моют полы, -- сказала Светлана.

-- Ну и что? -- удивилась дама. -- Смотрите, Светлана, я играю, у меня
ученики, но я совсем не считаю для себя зазорным мыть, убирать.

Тогда Светлана ничего не возразила, а сейчас, сидя в автобусе, когда та
не слышала, спрашивала ее: "Что, нет разницы -- одна убирает свой дом, а
другая зарабатывает на хлеб мытьем чужих вилл? Нет?" Не может она понять, не
может, чтобы понять, надо через такое пройти.

Милая женщина, прекрасная женщина, гордится тем, что не нанимает олимов
чистить свои конюшни.

Не зря все олимы вздыхают о прошлом.

У каждого была своя ниша, свой устоявшийся мир. А теперь? Кто-то, может,
уже нашел свою нишу здесь. Кто-то, может, нашел. А они вот -- нет. Поневоле
вспоминаешь о прошлом. Прошлого было много лет. А у мамы и вовсе -- почти вся
жизнь. Маме хуже, чем всем им. Они еще могут барахтаться, бороться, что-то
делать. У них еще есть надежда. А мама безжалостно выбита из колеи и совсем
беззащитна, как ни мужается. Как-то мама сказала:

-- В общем, на что мне жаловаться? Есть крыша, суп, хлеб, да еще и с
маслом. Есть деньги на кино. Дети со мной... Только там я была Евгения
Ильинична, а здесь я -- ни-что-о. Дерьмо.

-- Бабушка, -- с ухмылкой сказала Светка-младшая, она слышала разговор, --
ты здесь гэ-вэ-рэт! {госпожа}

-- Гэвэрэт, -- покачала головой бабушка, -- как раз об этом я мечтала всю
жизнь.

-- Мы все здесь дерьмо, -- заметил Анатолий.

Подошел Игорешка:

-- Папа, а что такое "дерьмо"?

Но такое у мамы прорывается редко. Как-то, правда, еще сказала:

-- Одна моя знакомая очень грустит, мол, всех сравняла алия -- и
богатеньких, и бедненьких. Конечно, она недовольна: там работала в киевском
торге, приехала -- вся в золоте. А у здешних золота больше навешано.

В самом деле сравняла?

Вот эта женщина -- кем была? Там -- кем? Сразу и не скажешь. Шикарная
женщина. Впрочем, нет, ничего особенного, но косметики много, одета с шиком,
это да. Вещи, конечно, привезены с собой, еще оттуда шмотки, все импортное,
все, как говорили там, "фирма". Держится уверенно. Сигарета во рту. Пожалуй,
она уже выплыла.

В Союзе с такими особами Светлане становилось неуютно, а тут запросто. Ее
обслуживает дама вся в "фирме" -- нарезает, взвешивает, складывает в пакет
продукты. Никакого неудобства. Светлана спрашивает:

-- Магазин ваш?

-- Да.

-- Не страшно? Я слышала, многие прогорают. Надо уметь торговать.

-- Ничего тут мудреного нет. Главное -- связь с поставщиками. Но это дело
мужа.

-- В Союзе не занимались торговлей?

-- Торговлей? Нет, никогда, -- при этих словах массивные серьги звякнули в
такт решительному движению головы хозяйки магазина, -- я парикмахер. Двадцать
два года стаж.

Вот так. У каждого своя профессиональная гордость.

А ты? Гордись сколько хочешь, а завтра опять идти убирать чужую квартиру.

И радуйся, что ты на своей исторической родине.

"x x x"

Автобус подъехал к их городку. Светлана с усилием поднялась, гудели ноги,
гудело все тело. Был трудный день сегодня и завтра будет не легче.

Она вышла из автобуса, оставив там всех своих невидимых собеседников.
Скорее домой! Принять душ и лечь.

-- Гвэрэт, царих лаазор? {Госпожа, нужна помощь?}

Светлана оглянулась. Ее догонял мужчина. Среднего роста, лысоват, остаток
шевелюры -- и в темноте видно -- черный, как все выходцы с Востока, пузо
вперед, очень, наверное, нравится себе этот господин. Уверен, что никто не
откажется, если он предлагает помощь.

Еще бы! С такими сумками в позднее время она похожа на одинокую женщину,
которой можно на вечерок подставить плечо за... За сколько? Светлана
ответила резко:

-- Нет! -- на иврите.

-- О-о! -- протянул рыцарь совсем по-русски. И отстал.

Мог бы все-таки Толя ее встречать. Когда дома, мог бы. Ему и в голову не