Чтение 45–й страницы книги ~Дорога на высоту~

ступенчатый склон из красных крыш и светлые кремовые стены. Возле каждого
дома трогательные прутики только посаженных деревьев. Через несколько лет
здесь все утонет в зелени.

Каждое утро я слышу рокочущий звук поднимаемых жалюзи. Муж просыпается
раньше меня и открывает большое окно, впуская в дом утреннюю прохладу. Я
встаю и выхожу во двор. И смотрю вдаль. На горы я могу смотреть бесконечно,
охваченная чувством, которое даже не пытаюсь понять.

До центра города мы добираемся пешком по горной дороге, лежащей меж двух
склонов. Если не печет солнце, идти легко и приятно. Особенно хорошо весной
и ранним летом. По необжитому склону полыхают огни разноцветья, полчаса пути
нас окутывает пьянящий запах желтых бархатистых цветов. Он напоминает запах
мимозы, которую в город, где мы жили, привозили на продажу к весеннему
празднику женщин ловкие жители южных республик. Мужчины покупали по веточке
и дарили своим любимым.

Здесь я могу нарвать сколько угодно этих цветов. Но я не рву их. Домой я
приношу и ставлю в вазу высокие пушистые колоски, они мне роднее и странно
трогают душу.

Блаженное состояние покоя и чувство, что мы обрели на этой земле свой
дом, скоро кончится, но я еще не знаю этого. Год спустя в наши квартиры
ворвутся деятели компании "Амидар", начнут все рушить, долбить, стучать,
перестраивать. Они заявят, что все это -- не наше, что хозяева здесь -- они, и
мы должны молчать и терпеть. И еще платить. Платить за то, что они делают. А
они могут делать, что захотят.

Потом будет суд.

Об этом я еще напишу. Если успею. Если хватит сил.

Но все-таки был почти год покоя и наслаждения красотой земли.

Целый год.

"* ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ или ВСТРЕЧА В ШАББАТ *"

Мы поднимаемся по лестнице. Всего один пролет, но я иду долго.

-- Ну чего ты боишься? -- говорит мне муж. Он идет впереди. -- Побудем
десять минут, ну -- полчаса. Повидаемся и уйдем. Когда мы еще попадем в этот
город? Может быть, другой возможности увидеться не будет.

Чего я боюсь? Встречи...

С каждой ступенькой я замедляю шаг.

Муж звонит, и дверь открывается сразу. Нас уже ждут.

Он? Нет... нет...

Лысина, прикрытая кипой, полукруг седых волос обрамляет кипу, седая -- не
большая, не маленькая -- борода.

Мы обнимаемся на пороге. Нет, я не чувствую, что это -- он.

-- Я бы не узнала тебя -- ни за что.

-- А если так? -- спрашивает он и шутливо приподнимает кипу.

-- Пожалуй, -- соглашаюсь я. Но я лукавлю -- сама с собой. Я пытаюсь его
узнать. Мне неловко оттого, что я не могу его узнать. У него другое, совсем
другое лицо, не только черты, выражение лица мне незнакомо. Но он дурашливо
дает обозреть себя с неприкрытой головой, и это -- похоже. Манеру я узнаю,
манера -- его.

Он тут же с ходу вспоминает и рассказывает анекдот о том, как великий
вождь вышел из своего каменного хранилища прогуляться по столице и как
встречный алкаш никак не мог узнать его и не понимал, кто перед ним, пока
вождь не повернулся к собеседнику в профиль с чуть приподнятой головой:

-- А так?

-- Рупь, што ли? -- обрадовался алкаш, узнавая очертания, знакомые по
вожделенной монете.

Господи, ну конечно же, это -- он. Кто еще так, с места в карьер, может
рассказать анекдот, пусть старый, но удивительно к случаю подходящий,
рассказать в лицах, не растягивая, но и не комкая, отведя анекдоту ровно
столько времени, сколько он заслуживает, да еще так, чтобы старый анекдот
прозвучал, как впервые услышанный, и люди улыбнулись.

Мы улыбаемся.

Итак, мы встретились. На этой земле. На земле наших с тобой предков.

Случайно.

Хотя -- что есть случай?

...Я подошла к радиоприемнику и передвинула рычажок -- включила. Стрелка у
нас всегда недвижимо стоит на одной и той же волне, на которой вещают по-
русски -- для новых репатриантов из Союза. Но радио мы слушаем редко. Как и
газеты, что выходят на русском языке для нас, олимов, передачи эти навевают
тоску, а тоски и так хватает, проблемы свои мы знаем сами -- слава Богу,
полтора года в стране. Приемник включаем лишь по утрам, когда передают
новости.

Иногда, правда, из Галилеи приезжает внучка, она ловит другую
радиостанцию, и в комнату врывается прекрасная еврейская музыка, которая
перемежается короткими новостями на иврите.

-- Моя любимая работа, -- заявляет внучка, -- выключать радиостанцию для
новых репатриантов.

Но ей легче, она знает иврит, а мы его еще не настолько знаем, чтобы
понимать, что говорят по радио, и когда она уезжает, мы возвращаем стрелку
на свое место -- иногда все-таки хочется послушать.

Вот и сейчас я подошла и включила...

-- Я Н.Н. их города X. Шалом.

Я вздрогнула, словно "шалом" сказали мне. Мы знали человека, которого
зовут Н.Н.

-- Ты слышишь? -- спросила я у мужа.

-- Слышу. Это -- Н.

Сочетание имени и фамилии, которое прозвучало в эфире можно встретить
только однажды. Хотя по теории вероятности... Но я не думаю о теории
вероятности, я слушаю. Идет передача, корреспондент беседует с
радиослушателями. О чем? О чем передача? Сейчас для меня это неважно.
Корреспонденту, кажется, тоже знакомо сочетание "Н.Н.", и он спрашивает:

-- Вы автор книги...? -- он произносит название книги.

-- Да, -- кратко отвечает абонент, но по тону чувствуется: ему приятно, что
его узнали, что его знают. Он что-то еще говорит, наверное, о том, о чем
идет речь в передаче, радиослушатели для того и звонят, чтобы все услышали
их мнение.

Будто что-то изменится оттого, что кто-то узнает их мнение. Разве что
можно потешить свое тщеславие: "Вы слышали -- я говорил по радио". Иногда то,
что они говорят, наивно, нелепо, смешно, и мы пожимаем плечами: "Неужели
среди олимов столько дураков?" И совсем неглупые журналисты зачем-то играют
с ними "в дурачка". Или это горький журналистский хлеб в этой стране, и
другого пока нет? Но и там он был горьким, разве в той стране, из которое мы
приехали, позволено было играть в ту игру, в которую играть хотелось?

Я вся обратилась в слух, ловлю, не назовет ли Н.Н. какие-то свои
координаты -- иногда у радиослушателей спрашивают номер телефона для будущей
связи. Но радиоаудиенция Н.Н. заканчивается, ничего не оставив мне, кроме
названия книги. Я повторяю его шепотом. Книга о возвращении к Всевышнему.

-- Не может быть... -- я, кажется, произнесла это вслух, потому что муж
глубокомысленно заметил:

-- Все может быть.

-- Вот Н.Н., знакомьтесь, -- сказал наш друг. -- Будет работать у нас в
отделе.

Мы знакомимся с тем, кого привели к нам в дом. Он молод, румян, полноват,
круглая голова поблескивает лысиной, но, пожалуй, лицо его все равно
красиво, а главное -- глаза смеются.

Это приятно.

-- Откуда?

-- Странный вопрос, -- пожимает плечами Н.Н. -- Откуда евреи едут в Сибирь,
чтобы отдать все силы строительству светлого будущего?

-- Из Одессы?

-- Ну вот! Оказывается, на Украине больше нет городов, где живут евреи с
невостребованными возможностями. Или в других городах мы вдруг стали нужны?

Нам сразу стало легко с ним, а тут еще оказалось, что мы земляки -- из
одного большого украинского города. Мы приехали в Сибирь чуть раньше, он
чуть позже.

Все может быть... Но если это тот Н.Н., то непонятно, зачем он звонил на
радио. Н.Н., которого мы знали, не стал бы этого делать. Или, может, кто-то
подтолкнул его, как и меня, может, он знал, что мы его услышим.

-- Надо его найти, -- сказал муж.

И вот мы встретились.

-- Сколько мы не видались?

-- Тридцать лет.

-- Да... Порядком. Почти полжизни.

-- Н-ка, -- говорю я ласково, так я называла его тогда, тридцать лет тому,
-- как это вышло? Ты же не верил ни в Бога, ни в черта... Ты был инженер.

Я ищу в этом седобородом человеке, чем-то похожем на фото великого ребе,
что живет за океаном, черты, которые мне дороги. Нам дороги.

Господи, Н-ка, какой ты был инженер! В глазах у тебя то и дело вспыхивал
свет, словно зажигалась лампочка. Это значило, что в голову тебе пришла еще
одна идея. Если говорить честно, к тому времени, когда ты приехал, некоторые