Чтение 6–й страницы книги ~Дорога на высоту~

Им было хорошо вдвоем, а потом втроем, когда появилась Светка-младшая.
Это Толя захотел, чтобы еще одну женщину в их семье называли Светлана. Мама
возражала: у евреев не положено называть именами живых. Анатолий
посмеивался: мы живем в России, тут другие законы, к тому же девочка на
четверть русская, а красивее имен он не знает.

Они редко бывали в компаниях; когда приглашали знакомые, ходили в гости,
но возвращаясь домой, радовались, что они одни. Иногда к ним забредали
сослуживцы, их принимали радушно, угощали коньяком и кофе. Но когда гости
собирались уходить, их не задерживали. Вдвоем было лучше. Можно расслабиться
и отдохнуть.

Или ей только казалось, что можно расслабиться?

Но она не делала ничего, заранее обдумав. Она просто так жила.

Как-то Анатолий сказал:

-- В свой мир посторонних мы пускаем только пить кофе.

-- А что еще в нашем с тобой мире делать посторонним? -- откликнулась
Светлана.

-- И в самом деле...

Она не говорила ни с кем о своем муже. Другие женщины делали это охотно,
словно не было у них большего удовольствия, чем перемывать косточки своим
половинам. Нет, конечно, и Светлана позволяла себе нечто вроде: "Домский
опять поносил нашу программу. Загнали операционку, вытащить не могут". Или:
"Домский вчера отхватил килограмм масла. Живем!" Но никогда о личном.

Это была ее, их жизнь. Они много работали, а потом возвращались в свой
мир.

Как-то ее спросила близкая знакомая:

-- И тебе хватает кислорода?

-- А что? -- в ответ Светлана тоже задала вопрос: -- Без искусственного
дыхания прожить невозможно? -- И добавила чуть с вызовом: -- Мне пока не
требуется.

-- А Толе?

-- Думаю, тоже.

Знакомая была, наверное, мудрее Светланы, она усмехнулась:

-- Ну-ну... -- Это могло означать "Дай-то Бог", а могло и "Поживем,
увидим".

Ей хватало кислорода. А ему? Ему, выходит, нет.

Почему? Что в их жизни было не так? В чем она, Светлана, ошибалась?
Делала неправильно? А как -- правильно?

Может, потому, что она росла без отца, в доме не было мужчины, а все
приятели ее юности были не мужчины, так, мальчики, она не знала, чем жива
эта человеческая особь.

Но по ночам в душной гостинице, перемалывая свое: "почему?" и "что
делать?", она ничего не могла придумать. Она жила, как жила, как дышала, ей
вполне хватало кислорода. И если бы начать сначала, вела бы себя так же. Она
не умела хитрить, плести сети, обдумывать партию. Она была никудышним
шахматистом, не зря приятели никак не могли выучить ее этой игре.

Ее вел инстинкт. Ее берег инстинкт. С Анатолием она была сама собой,
раскрывалась вся, отдавала все. Иначе она не могла. Она любила его. А он --
любил?

И сейчас, вспоминая и пытаясь понять, она не могла решить, что делать.
Она знала, что бы ни сочинила, это будет игра, а она плохая актриса. Она
может идти только туда, куда ее ведет. Будь что будет.

"x x x"

Светлана расстегнула пуговицы костюма, в котором приехала, юбка упала на
пол. Светлана переступила через нее, и вдруг возникло ощущение, что вот так
же, как костюм, от нее отделяется все, что ее окружает, осталось только
переступить.

Почему же она не делает этого?

Страшно?

Или она не может? А он -- может? Что -- он?

Анатолий все еще стоял спиной к ней и смотрел телевизор.

Светлана надела халат, чтобы идти в ванную. Сказала его спине:

-- Толя, вот эту сумку отнеси в кухню и разбери. Там продукты. Индюшку
сразу положи в холодильник.

Хорошо, что есть такие привычные темы для разговора. Они ничего не
значат, будущего они не решают, но нужен звук голоса. Невозможно задыхаться
от молчания.

Слова ее прозвучали спокойно и буднично, она сама поразилась этому.
Анатолий откликнулся сразу, будто ждал.

-- Индюшку -- из Вильнюса?

-- Из Москвы.

-- Значит, в этих сумках еще и пол-Москвы?

-- У меня было несколько часов между поездами. Забежала только в два
гастронома. Но Москва уже не та.

-- Может, хорошо, что не та. Холодильник у нас не такой уж большой.

-- Ты же знаешь, холодильники, как и троллейбусы -- резиновые. Сколько
надо, столько и вмещают.

Они всегда привозили из командировок продукты, то, чего нельзя было
достать в их городе. И сейчас она тоже купила, что могла. Это было нормально
и не имело отношения к их будущему.

Анатолий взял сумку, пошел в кухню.

Этот большой двухкамерный холодильник они смогли купить, когда Анатолий
перешел работать на завод. Раньше в цех, где изготавливали разработанные в
институте вычислительные машины, перебралось несколько его коллег, потом
пригласили Домского.

-- Ну что, соглашаться? -- спросил он у Светланы.

Она хотела сказать: "Конечно, о чем речь?" Они оба знали, сколько
зарабатывают у них на заводе наладчики вычислительных машин. Хорошие
наладчики.

По средним меркам Домские и так нормально жили. Два научных сотрудника,
приличная зарплата, квартальные премии, премии за окончание новых
разработок. Но денег всегда было в обрез. Как хотелось их не считать.
Вернее, считать более крупными купюрами.

-- Тебе решать, -- сказала Светлана. -- Тебе работать.

Но она уже знала, что он принял решение.

Может быть, надо было его остановить. Бог с ними, с деньгами, живем не
хуже других, лучше других, лучше многих. Денег, сколько ни будет, все равно
мало, а в институте, хоть мы и сами над собой посмеиваемся, ты можешь
творить. Ты ведь из тех, кому нужно что-то создавать. У тебя получается, это
приносит радость. Я знаю тебя в работе. Бог с ними, с деньгами.

Слов этих Светлана тогда не сказала, это был запоздалый мысленный
монолог, ничего он не мог уже изменить.

Решившись, Анатолий пытался сам себя оправдать:

-- На наладке тоже нужны головы и руки.

Светлана вторила:

-- Конечно, нужны. У тебя вполне приличные голова и руки, -- и шутя
потрогала его голову. -- Да, вполне...

-- Наладчики работают сдельно. Придется хорошо вкалывать.

-- Тебя страшит работа?

-- Нет, ты же знаешь. Жаль, конечно... незаконченный блок...

-- Решай. Тебе решать.

Месяц спустя он принес первую заводскую зарплату. Стараясь не показать,
что доволен собой, молча положил деньги на стол: считай, мол, сама. Она
пересчитала, сумма была приличная, Светлана откровенно радовалась,
поцеловала Анатолия в щеку, сказала:

-- Так мы и машину купим.

-- А что? Купим. Запросто.

До машины дело не дошло. А дорогой холодильник у них есть. И новые сапоги
у Светланы появились, заплачены за них на толкучем рынке бешеные деньги.

Но жизнь их изменилась. Не тотчас, не вдруг, Светлана и не заметила этого
сразу, казалось, она катит по той же колее. А колею уже размывало.

Как было? Она писала свои программы, он рисовал электронные схемы. Делали
машины, запускали машины, посмеивались, ругались, спорили, обвиняли друг
друга, но творили одно. Вместе.

Чушь, какая чушь! Миллионы мужей и жен работают порознь, и что же,
распадаются от этого семьи? Ей повезло. Им повезло. Они ждали друг друга у
проходной после работы, чтобы идти за Светкой в детский сад, чтобы просто
прогуляться. А теперь она возвращалась домой одна, и в садик шла одна.

Но разве только ее не ждали у проходной? Женщины после звонка выбегали из
института, торопились в садики, в школы, магазины, готовили ужины, стирали
белье. Мужья возвращались позже -- с завода, со стройки, мало ли откуда,
кушали, смотрели телевизор, молчали. И что же -- у всех рушились стены дома?

Почему у нее -- рушились?

Раньше... Раньше тоже бывало, что домой она шла без Домского, одна. Он
звонил:

-- Я задержусь.

Уходя, она пробегала мимо его лаборатории, заскакивала на минутку, ей
надо было его увидеть. Он или сидел, согнувшись, за макетом, монтажные столы
были ему низки, не по росту, смотрел на макет, старался, казалось, что-то в
нем разглядеть. Или с кем-то из своих стоял у стола, что-то решал. Ей
нравилось смотреть, как он думает. Лицо было напряженно-спокойным, глаза
чуть прищуренными и невидящими. И вдруг -- приходило решение, как вспышка, но
на лице появлялось не вдохновение, а озорство, как у мальчишки: а ну-ка,
давайте под эту штуку подложим бомбочку. Взорвется?