Чтение 51–й страницы книги ~Дорога на высоту~

Удивительно, А. всегда знала, что нужно. Я помню -- давным-давно, когда мы
были такими молодыми и почти все -- такими непрактичными, и денег ни у кого
не было, А. отличалась тем, что могла купить недорого и угостить вкусно. И
еще я помню, как Н.Н. ехал в командировку в Китай.

Он и еще один инженер. Ехали не из дома, а прямо из Москвы, где оформляли
документы. Поезд шел мимо нашего города, и А. встречала их на вокзале. Она
зажарила гуся и сказала мне, что половину отнесла Н-ке.

-- Гусиные лапы, -- одобрила я, -- это ужасно вкусно.

-- Нет, я отвезла им верхнюю половину, в лапах нечего есть, а в грудке
много мяса, им хватит на несколько раз.

-- Какая хозяйка! -- сказала я шутливо-восхищенно.

-- Да, -- согласилась она шутливо-самодовольно. -- Я такая.

Именно тогда, когда он был в Китае, я помню, А. решила купить две
деревянные кровати с пружинными матрацами и заменить ими ту, на которой они
спали -- широкую, неудобную, на панцирной сетке, кровать из давних времен. Я
согласилась, что две кровати -- это прекрасно, удобно и красиво, только как
поместить их в крошечной спальне маленькой двухкомнатной квартиры?
Оказалось, она все уже измерила и посчитала, все отлично помещалось, только
старшего сынишку, сказала она, придется переселить в гостиную.

-- Ничего, есть главное.

-- Красиво и модно?

А. не обратила внимания на иронию и объяснила серьезно:

-- Я убеждена, что спать надо отдельно. Тогда чувства свежее и острее.

Почему-то без всякой связи с этим, а может быть, связь была, ведь
старшего сынишку выселяли в гостиную, это вызвало ассоциацию, и все
произвольно потекло в моей голове, вспомнила я, как исполнилось этому
мальчику шесть лет, устроили ему день рождения и собрали на этот праздник
взрослых.

Мы с мужем купили ему в подарок немудреную, но новую тогда в Союзе
игрушку, которая почему-то называлась биллиард, хотя с биллиардом общее у
нее был только шарик, да и тот был маленький. Ставили этот шарик у курка,
курок оттягивали, затем отпускали, и шарик летел по всему полю мимо разных
ловушек -- лисьих, медвежьих и заячьих домиков. Попадание в домик приносило
очки -- в ловушках были написаны цифры. Позже такие игрушки появились в
каждом универмаге, а тогда для именинника -- и не только для именинника -- это
было новинкой.

Чтобы оттянуть курок, надо было иметь силенку, и у шестилетнего мальчика
сразу это не получилось. Тогда один из взрослых взялся ему показать, как это
делается.

-- Вот как надо, -- он оттянул тугую пружинку... Выстрел. Шарик понесся по
полю и сразу -- о радость! -- попал в число сто. Это вызвало восторг у
взрослого дяди, он стрельнул еще раз, сказав при этом мальчику:

-- Вот видишь.

Первый же выстрел чуть не оказался роковым для этого вечера. Другой дядя
потянулся к заманчивому курку, потом третий. Взрослые сгрудились вокруг
игрушки, образовалась очередь. Игра шла по всем правилам -- если кто попадал,
продолжал стрелять, а нет -- уступал место другому. Все смеялись, и
радовались, и огорчались. О! Эти великие интеллектуалы, почитатели только-
только разрешенного в Союзе Винера, щеголяющие знанием множества умных
вещей, они по-детски радовались каждому попаданию шарика и считали очки.

Все это было бы забавно, если бы не загрустившие карие глаза хорошенького
мальчика, подглядывающего за игрой в щель между ногами взрослых. Его ручка
никак не могла дотянуться до заветного курка, о мальчике забыли.

А. долго не могла дозваться к столу игроков, потом все-таки дозвалась,
взяла игрушку и отдала ее сыну, ласково погладив его по голове. Тот остался
один и играл сам с собой, а взрослые сели за стал и стали есть.

Я вспомнила этот вечер и ясно, будто он стоял передо мной сейчас, увидела
хорошенького мальчика, пытающегося справиться с неподатливой игрушкой, но
радующегося уже тому, что его к ней подпустили. И почему-то мне отсюда, из
настоящего, стало жаль этого мальчика -- в прошлом.

Занятые тем, что казалось нам смыслом жизни, мы все что-то не додали
детям. И от этого больно. Сейчас, когда понимаешь это, особенно больно,
потому что вспять ничего не движется.

Я вспомнила, что завтра мы приглашены к сыну Н.Н., и обрадовалась, что
увижу этого одинокого игрока, который сам уже взрослый, и у него свои дети.

Голова человеческая, как вычислительная машина -- на разных уровнях идут
процессы, друг другу не мешающие. В голове моей плывут воспоминания, я
думаю, я спрашиваю.

-- Ну, а когда ты вышел, ты работал?

-- Пока не выпустили из Союза, надо было работать. Жить-то было не на что.

-- Тебе разрешили работать?

-- Разрешить-то разрешили, но не брали.

-- Как это? Ведь там работали все свои, все, с кем мы начинали.

-- Конечно. Я обратился к Т. Помнишь Т.?

Помню ли я Т.? Еще бы!

Из вас, молодых и блестящих, ужасно талантливых, работающих на пределе,
часто ночами, особенно когда надо было решить какую-то техническую задачу
или вовремя отправить заказчику станок с новой сложной системой управления,
живущих по Формуле "сочтемся славою", он был наименее блестящ, наверное, он
чувствовал, что менее, чем другие, талантлив. Однажды он пришел к нам домой
и, сияя довольной улыбкой, сказал, что я могу его поздравить -- он вступил в
коммунистическую партию. Так и сказал полностью: "вступил в коммунистическую
партию". Никто из вас делать этого не собирался, а он вступил.

-- Поздравляю, -- проговорила я не очень уверенно.

-- С чем ты его поздравляешь? -- возмутился муж. -- Он присоединился к своре
карьеристов. Ну, признайся, -- предложил он Т.,- ты вступил в партию, чтобы
немного продвинуться по службе?

Т. возгорелся благородным гневом.

-- Я вступил в партию по убеждению. Я считаю, что честные люди должны идти
в партию, чтобы улучшать ее изнутри.

И еще я вспомнила, что нашла как-то фамилию Т. в списке лауреатов
Государственной премии и даже потом читала в газете беседу корреспондента с
новым лауреатом, главным конструктором завода.

Делиться воспоминаниями о Н.Н. я не стала, а спросила:

-- Он оказался сволочью?

-- Ну почему -- сволочью? Се ля ви.

-- Но он тебя не взял?

-- Конечно, нет. Я -- отказник. Кому охота подставлять свою голову? Тем
более, что Т. тоже из нашего племени, пробиваться трудно, удержаться еще
труднее. Меня взял другой -- из местного племени. Этим безопаснее.

-- Я его знаю?

-- Нет, он пришел на завод, когда вы уже уехали. Мне он честно сказал, что
хотел бы взять меня на работу, он очень меня ценит, но надо, чтоб кто-нибудь
дал указание. Если бы была какая-нибудь бумажка сверху... Я написал в обком,
в исполком, ходил, требовал.

-- Дали?

-- А куда им было деваться?

-- Слушай, а где...? -- я вдруг вспомнила и спросила о нашем друге,
странно, что мы не вспоминали о нем до сих пор, о том, который привел Н.Н. к
нам в дом в первый раз. Он стал у вас "шефом", первым из вас был произведен
в начальники, первым вроде бы выродился в начальники, не только стал им по
должности, но начальник появился -- в нем.

Я зашла в лабораторию, мне зачем-то нужен был ты, но за столом, за
которым ты обычно работал, тебя не было. Как-то сиротливо и одиноко стоял
почти готовый макет блока, твоего детища, с которым, это все знали, ты
расставался только, чтоб немного поспать, да, наверное, он и по ночам тебе
снился, этот блок. Я нашла тебя в другом конце комнаты, ты кому-то что-то
объяснял.

Мне стало как-то не по себе, и я спросила:

-- Н-ка, в чем дело?

-- Не знаешь только ты. Надо читать распоряжения начальства.

Лаборатория уже прочла и тихо гудела.

Н.Н. отстранили от работы. Теперь блоком будет заниматься сам шеф. Кто-то
процитировал мне его изречение, не попавшее в печать -- на доску приказов: "У
Н.Н. бесконечные идеи. Макет бесконечно переделывают. Завод не может ждать,
пока Н. будет повышать свой интеллектуальный уровень".

-- Почему ты не возмутишься? -- спросила я.

В лаборатории вдруг стало тихо-тихо. Вошел шеф.

-- В то время, когда тебя освободили, он, наверное, уже был где-то большим
начальником. Он тоже не брал тебя на работу?