Чтение 11–й страницы книги ~Детство в Соломбале~

- А в тропиках ты, Голубок, бывал? Как там, очень жарко?

- Еще бы! Мы один раз в тропическом рейсе якоря потеряли. Матросы с ног
сбились в поисках. Нету якорей, да и только! А потом догадались -
расплавились якоря. Вот какая жара! Но всего хуже во льдах дрейфовать.
Мороз - слова не скажешь. Слова прямо у самого рта замерзают. Ну, потом мы
наловчились один говорит, а двое палками слова отколачивают...

Нам не хотелось уходить из кубрика от этих веселых людей. Когда мы вежливо
попрощались с кочегарами, Голубок сказал:

- Пока будете чистить - отгадайте загадку который у нас на "Енисее" конец
самый короткий и который самый длинный?

Работая в котле, мы перебирали с Костей все веревки и канаты, какие могли
быть на пароходе. Какой самый короткий конец - этого мы отгадать не могли.
Самым длинным концом на судне, решили мы, должна быть веревка у лага[14].

Мы выбрались из котла поздно вечером. Я очень устал. В голове звенело. Я с
ужасом смотрел на свои черные от грязи, покрытые ссадинами руки. Есть не
хотелось, и тошнота подкатывала к горлу. Скорее бы спать!

Утром мы снова были на "Енисее". На палубе нам встретился Голубок.

- Отгадали загадку? - спросил он.

- Не могли, - ответил Костя. - Самый длинный - у лага.

- У нас подлиннее есть, - засмеялся Голубок. - Язык у нашего боцмана -
длиннее конца не найти...

Самым коротким концом на судне оказался кусок веревки у колокола-рынды для
отбивания склянок[15].

Я смеялся, но через силу. Со вчерашнего дня болела голова и ныли руки.
Теперь мне казалось, что нет тяжелее работы, чем чистка паровых котлов.

К вечеру на пароход пришел старик с большой седой бородой. Это был
Горчицын. В котел он не залезал.

- А ну, мальчик, ударь по задней стенке! - кричал Горчицын и, закрыв глаза,
прислушивался к стуку.

Этот старик по звуку определял исправность и чистоту котла.

Наконец котел приняли. Можно было накачивать воду и поднимать пар. Завтра
утром "Енисею" предстояло отплытие.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ОТКРЫТЫЕ КИНГСТОНЫ.

Дул побережник - сухой и свирепый ветер с северо-запада. Вспененные волны
бросались на причальную стенку, разбиваясь каскадами сверкающих брызг. У
стоявшего на рейде парохода в судорогах извивался штормтрап. Под ним на
волнах танцевала крутобокая шлюпка.

С утра мы начали чистку котла на "Святом Михаиле". В полдень нам неожиданно
приказали перебраться на "Прибой".

- Мы, дяденька, только начали, - сказал Костя Чижов. - Зачем же переходить?

- Не ваше дело! - закричал механик. - Ступайте, куда посылают!

"Прибой", небольшой буксирный пароход, стоял у стенки в устье речки
Соломбалки. Мы бродили по берегу, ожидая, когда нас позовут. У "Прибоя",
охраняя штабель продолговатых ящиков, шагал солдат с винтовкой. По палубе
ходил офицер.

Высунувшись из рубки, его слушал капитан буксира.

- К двенадцати часам чтобы все было готово! Вы слышите, капитан?

- Постараемся.

- За погрузкой я буду наблюдать лично, - резко сказал офицер. - Команде не
говорить ни слова.

Он сошел на берег. Нас с Костей пропустили на пароход.

- Вечером поднимать пар будем, - сказал капитан старшему машинисту.

- Некуда торопиться, - ответил машинист. - Я отказываюсь, не пойду. Что с
меня возьмешь!

- Не волнуйся, Ефимыч, на ветре громко разговаривать вредно, - сказал
капитан, глазами указывая на солдата. - Конечно, с тебя ничего не возьмут.
Зато тебе дадут... свинцовую штучку из этого запаса.

- Все равно не пойду. И кочегары отказываются.

- А они откуда знают о грузе?

- Не беспокойся, знают... А ну, молодцы, чего уши развесили! Давай в котел!

Мы спустились в машинное отделение. На небольших судах кочегарка не
отделена от машины. Захватив шкрабки, щетки и обтирку, мы пролезли через
горловину в котел.

- "Прибой" посылают вверх по Двине - оружие и патроны белым везти, -
объяснил мне Костя, - а команде не хочется. Слышал, как они говорили? Я
знаю: у этого машиниста брат арестован.

В котле было тесно и холодно. Огонь в топке погасили давно. Двухрожковая
коптилка тускло освещала ряд дымогарных трубок и стенку котла. Я лежал, не
имея возможности повернуться, и слушал Костю.

- А вдруг нас забудут, - голос у Кости глухой, тревожный, - или нарочно
закроют! Задраят горловину, воды накачают и пар поднимут. Кочегар с
"Пожарского" рассказывал - был такой случай, одного парнишку сварили...

Я представил себе такого же, как я, мальчика-котлочиста. Он разбивает в
кровь кулаки о железную стенку котла, кричит. Но никто его не слышит.
Лязгает гаечный ключ, крепящий крышку горловины. Уже работает донка и
плещется вода. Кочегары готовят промасленную паклю для растопки...

Мне захотелось вылезть из котла на палубу, где свободно дышится, где ярко
светит солнце и шумит в снастях свежий ветер. Мы проработали до позднего
вечера.

- Забирай инструмент, - сказал Костя. - Пойдем сдавать.

Я высунул голову в горловину. По трапику в машинное отдаление спускался
капитан. Наклонившись над верстаком, работал машинист.

- Баржу еще привели, - тихо сказал капитан. - На буксире, говорят, придется
тащить. Каюту всю загрузили. Пломбу повесили. Только не выйдет! Вы готовы?

- Готовы, - ответил машинист. - В десять будет совсем темно. Тогда и уйдем.
Не заметят.

- Матросы не придут. Помощник уже ушел... Если спросят, скажу команда
разбежалась. Только, думаю, не удастся им спросить меня. Я, Ефимыч, с тобой
двинусь. Мне в Архангельске пока делать нечего.

Капитан присел на ступеньку трапа и задумался. Машинист бросил напильник на
верстак, подошел к капитану, зашептал:

- Ты уходи пораньше, а я останусь...

- Зачем?

- Пять лет на "Прибое". Понимаешь, жалко им оставлять. Открою кингстон...
пусть все к черту... на дно вместе с ихними патронами!

Мне показалось, что машинист заплакал.

- Костя, что такое кистон? - спросил я.

- Не кистон, а кингстон. Это клапан так называется. Его откроешь - вода
наберется в пароход, он и утонет.

Так вот что задумал машинист! А может быть, он тоже большевик?

Через горловину я внимательно рассматривал лицо машиниста. Лицо было
небритое, добродушное.

- Ну, вылезай, что же ты! - толкнул меня сзади Костя.

Мы вылезли из котла. Машинист дружески хлопнул Костю по плечу. Из Костиной
куртки поднялось облачко пыли.

- Бегите домой, чумазые!

- А принимать не будете?

Машинист махнул рукой

- Нет.

Поднявшись на палубу, я облегченно вздохнул.

У стенки, сзади "Прибоя", тихо покачивалась небольшая баржа. Руль у нее был
огромный, почти вполовину всей баржи. На носу я различил надпись: "Лит. В".

Мы пробовали разгадать, что означает эта странная надпись. Но попытки наши
остались безуспешными.

По берегу ходил часовой. Темнело. Ветер не утихал. Двинские волны с шумом
наступали на берег. Где-то в стороне военного порта тревожно завыла сирена.

- Пойдем, - сказал Костя.

Мы молча прошли мимо часового, обогнули горы каменного угля, миновали
мастерские. Соломбальские улицы были тихи и безлюдны. Нам встретился
патруль английских солдат. Наступали часы, когда на улицу жителям выходить
запрещалось. Соломбала, как и весь Архангельск, была на военном положении.
Нам нужно было поспешить запоздавших английские солдаты уводили к своему
коменданту. А разговор с английским комендантом, как известно, неприятная
штука.

Домой я вернулся усталый и сразу лег спать, ни словом не обмолвившись о
том, что узнал на "Прибое".

Наутро мы пошли с Костей к тому месту, где вчера стоял "Прибой". Но нас
даже близко не подпустили солдаты.

Буксира не было. Над берегом сгорбился подъемный кран. На катере неуклюже
передвигался водолаз. Поблескивали стекла скафандра.

Машинист Ефимыч сдержал свое слово.

"Прибой" лежал на дне Северной Двины. Баржа с оружием и патронами исчезла.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
КОСТИНА ТАЙНА

Решение Кости бежать на фронт, к красным, было окончательным и
бесповоротным. Так, по крайней мере, заявил он сам.

Ежедневно по пути на работу он делился со мной своими планами. И каждый
день он придумывал что-нибудь новое. Один раз Костя даже сказал, что перед
побегом он еще отомстит Орликову за отца.

- Как же ты отомстишь? - спросил я.

Я мог представить, что Костя запустит кирпичом в окно орликовской квартиры
или перережет провода у электрического звонка. Наконец, он может вырвать
все цветы из заветного садика и написать на дверях мелом оскорбительное
прозвище Юрия Орликова.

Но Костя сказал, что все это пустяки по сравнению с тем, что ожидает
Орликова:

- Он должен умереть!

Я полностью одобрил решение Кости. Ведь Орликов предал его отца. А
котельщик Чижов стоял за то, чтобы в России была Советская власть. А