Чтение 4–й страницы книги ~Похитители завтрашнего дня~

Откуда-то доносился тяжелый металлический грохот. Сначала я подумал - в
голове стучит. Прислушался. Нет, это был стук парового молота, вбивающего
в землю стальную сваю.

Ну, опять началось!

Олимпиада давным-давно кончилась, а дороги все еще ремонтируют...
Впрочем, нет, грохот доносится из котлована - неподалеку прокладывают
новую линию метро.

К ударам парового молота прибавился оглушительный низкий хриплый вой -
сопляк с верхнего этажа крутил "Модерн джаз" на самодельной стереорадиоле.
Вот сволочь, ведь каждый вечер запускает! Да еще на полную мощность.
Знает, что звукоизоляция в нашем доме ни к черту...

Подумав об этом, я открыл глаза. Я лежал в углу кухни, уткнувшись
головой в дверной косяк. Кисако сидела рядом и напряженно смотрела на
меня.

Я лихорадочно огляделся.

Его не было!

- Спасибо, дорогая! - сказал я, поглаживая раскалывавшийся от боли
затылок. - Ты меня спасла. Я наконец проснулся... Видишь, я был прав - это
был сон. А теперь чудовище исчезло.

- Как бы не так! - ответила Кисако довольно сухо. - Сидит в комнате и
жрет наш ужин, все, что я приготовила. Да еще вместе с посудой.

Вскочив как ужаленный, я заглянул в комнату. Кисако ничего не выдумала:
он с задумчивым видом доедал маленький пластмассовый чайничек для соевого
соуса.

Я совершенно скис.

- Значит... он... не сон...

- Что ты заладил - сон, сон! Ты вообще-то соображаешь что-нибудь? Кто
он такой? Кем тебе приходится? Зачем ты притащил этого отвратительного
человека, этого невежу, эту бесцеремонную, нахальную свинью?

- Не знаю, не знаю! Ничего не понимаю... Я встретился с ним совсем
недавно, в Иокогаме... Если только это не сон...

- Хватит с меня! - закричала Кисако. - Только попробуй, скажи еще раз
про сон, я тебя ущипну!

- Понимаешь, он иностранец, очень странный иностранец... Подражает
японцам, но как-то чудно... Окликнул меня на улице, сказал, что будет у
меня жить...

- А-а, вот в чем дело! - в ее голосе послышались зловещие нотки, она
засучила рукава. - Все ясно. У тебя слабость к иностранцам, и ты
бессовестно врал, когда отрицал это. А сам знай себе кланяешься им в ножки
и ловишь каждое их слово! Да как ты смел издеваться над женщинами,
попрекать нас, будто мы без ума от всего заграничного?!

- Да нет же!

Мы почти кричали - из-за парового молота и стереофонической радиолы
ничего не было слышно.

- Что - нет?! - Кисако уже вопила изо всех сил. - Подцепил какого-то
иностранца, неизвестно из какой страны, бродягу, прохвоста и привел к себе
жить!

- Нет, да нет же, он сам!..

- Что за шум? - Гоэмон высунул голову из двери и окинул взглядом нашу
кухню. - Какая есть, быть шумная страна Япония!

- Да как ты смеешь! - взревел я: нервы у меня в конце концов не
выдержали. - А ну катись отсюда ко всем чертям! И можешь думать про Японию
что угодно, мне плевать! Можешь даже науськать свое правительство, чтобы
оно объявило нам войну! Кому говорят - выматывайся! Не то позвоню в
полицию, тебя быстренько препроводят в ваше консульство и вылетишь из
Японии в двадцать четыре часа!

От несмолкаемого грохота и злости я совсем потерял голову и, бросившись
к телефону, набрал номер полиции.

Но... что-то случилось с аппаратом. Диск крутился совершенно бесшумно.

Наверно, уши заложило. Я помотал головой - никакого эффекта. Посмотрел
на Кисако. Лицо у нее было растерянное. Зажав уши руками, она тоже трясла
головой.

Ее губы шевелились. Что она говорит? Я ничего не слышал.

Исчез не только голос Кисако, исчез стук парового молота, исчез вой
джаза. Я слышал только, как звенит у меня в ушах.

Лишь впоследствии я понял, что этот маленький эпизод был прелюдией к
цепи событий, потрясших Японию и не только Японию.

Но тогда я об этом не думал.

Сначала я даже не очень удивился. Бывает же так - зевнешь, и вдруг на
секунду закладывает уши. Наверное, и сейчас нечто в этом роде. Я лишь
сильнее прижал к уху телефонную трубку.

Но...

Из чрева холодной пластмассовой трубки не доносилось никаких гудков -
ни длинных, ни коротких.

Отняв ее от уха, я подул в дырочки, потряс головой.

Молчание.

Повернулся и чуть не столкнулся лбом с Кисако. Она стояла за моей
спиной, и губы у нее двигались вовсю, вероятно, она кричала.

- Кисако, что с тобой? - заорал я, но не услышал звука собственного
голоса.

Прошло секунд тридцать, прежде чем я это осознал. Как известно, если
человек глохнет и перестает воспринимать внешние звуки, свой голос он
продолжает слышать. Колебания собственных голосовых связок поступают в
нервные центры не только через барабанные перепонки, но и по
зрительно-слуховому нерву. И тем не менее...

Я не слышал собственного голоса!

И тут меня охватила страшная тревога. Мне стало жутко.

Неужели в результате выходок этого подлого Гоэмона у меня вышел из
строя весь слуховой аппарат?!

Побелев как полотно, я стоял в полном оцепенении. А Кисако, широко
разевая рот, продолжала "кричать". Потом начала размахивать руками. На ее
глазах блестели слезы.

- Не слышу! - крикнул я изо всей мочи. - Вдруг оглох. Внезапная
глухота! - Я чуть не надорвал голосовые связки, но своего голоса не
слышал. От натуги у меня посинело лицо. Черт, может, я не только оглох, но
и онемел? Естественно, Кисако меня не слышит. Кажется, она на что-то
жалуется.

Я показал пальцем на свое ухо и покачал головой. Кисако в точности
повторила мой жест. В ужасном раздражении я вытащил записную книжку и
размашисто написал:

"Ничего не слышу, не понимаю тебя. Оглох!"

Она выхватила у меня авторучку и написала на том же листке: "И я!"

Я сжал ее плечи.

- Правда?

Спросил одним лишь движением губ. Кажется, она поняла. Испуганно
сжавшись, моргнула, опустила ресницы.

Что за ерунда! Я продолжал сжимать плечи Кисако и, разинув рот, смотрел
на нее. Как же так? Мы оба одновременно оглохли? Разве такое бывает?..

Впрочем, очень скоро я заметил, что несчастье обрушилось не только на
нас. В моей комнате, единственной, если не считать кухни-столовой, где
сейчас находились мы с Кисако, был телевизор. Гоэмон, до последней крошки
подобравший наш ужин, сидел там и внимательно смотрел на экран.
Передавали, по-видимому, какую-то пьесу, но актеры вели себя странно -
разевали рты, метались по сцене, размахивали руками.

Вдруг на экране появилась надпись:

"Уважаемые зрители, просим вас подождать. Не выключайте телевизор!"

Впрочем, печальную истину открыл мне вовсе не телевизор. Подчиняясь
внезапному импульсу, я выскочил из квартиры, почти забыв про диковинного
гостя.

Сбежал вниз по лестнице. Двери многих квартир были открыты. Из них
выглядывали ошеломленные, перепуганные люди.

Неужели - все?! Быть не может... Или действительно - все?..

На площадке первого этажа перед одной из квартир стояла очкастая дама.
На лице то же самое выражение полной растерянности и недоумения. Я схватил
ее за руку, потом показал на свое ухо и покачал головой.

На какой-то миг в ее глазах промелькнула тень беспокойства, но дама тут
же отошла, гордо вскинув голову.

Меня осенило - надо показать ей страницу из записной книжки, где мы
обменялись с Кисако репликами в письменном виде. Я протянул ей книжку и
снова печально покачал головой. Она прочитала, на ее лице отразилось
изумление и, как это ни странно, явное облегчение. Дама стыдливо коснулась
пальцем слов, написанных Кисако: "И я!"

Я содрогнулся и хотел бежать дальше. Но тут она сама схватила меня за
руку. Ее губы, кажется, пытались произнести "Подождите!"

Я остановился. Рот дамы быстро открывался и закрывался. Лицо
исказилось, она истерически дернула себя за волосы. Потом, догадавшись
наконец, что так ничего не получится, выхватила из моего нагрудного
кармана авторучку, из внутреннего - записную книжку и, разбрызгивая
чернила, поспешно написала:

"Скажите, все люди оглохли?"

"Вероятно, - написал я, - но почему - не знаю".

Прикрыв глаза, она облегченно вздохнула. В моей записной книжке
появилась новая строчка:

"Слава богу! А я думала - только наша семья..."

Сунув мне в карман авторучку и записную книжку, она ретировалась в свою