что люди, не больные душой, обычно выкрикивают. У Пня, к примеру, от взгляда
и голоса сих моча еле удерживалась, и он редко восвояси уходил сухим.
появления сына боярского Пень безраздельно властвовал в своем ряде. Ему и в
голову не приходило, что появится человек, который им, Пнем, будет
командовать, а он, рядувый Пень, станет жить с оглядкой, всячески потрафлять
пришлому, безродному, изнывая от страха, опасаясь уже даже не за
господствующее положение, но за жизнь. Пень верил: не ублажишь Еропкина -- и
тот глазом не моргнув убьет, Смура не побоится, потому что время наступило
такое -- стал Еропкин важнее его, Пня. Рядувого, в случае чего, можно просто
заменить любым подходящим человеком. Вот сын его ждет не дождется, когда
обессилевшего Пня, по обычаю, можно будет начать голодом морить. А Еропкина
кем заменишь? Только Еропкин даст Смуру еще большую власть. Видно, Смур в
Свободине станет единственным властелином...
иные все володетели воссоединятся да и казнят Смура, как вознамерившегося
нарушить исконный порядок? А вместе со Смуром казнят и его, Пня, как
пособника? По закону-порядку привяжут за ноги к двум притянутым друг к другу
березам и...
мысли. Жаден был Пень, и жадность его творила чудеса. По жадности Пень
становился смелым и добрым: из кладовой, где хранились положенные рядувому
припасы, изымал то холст, то свиной окорок и плелся к сыну боярскому.
Завидев у крыльца Страховиду, рычал:
молил:
Возьми в поход. Тебе -- польза, а мне с добычи его -- прибыток. И меня
возьми. На походе добро считать-стеречь надо и кашеварить. А оклад мне --
вровень младням.
ясно и иной не мешкая по-ясному вершит, русский мнется -- приглядывается да
прикидывает. И тут уж хоть кол у него на голове теши -- с места не
сдвинется, покуда не выслушает все, что шепчет ему сердце. Если же время
упустит, только руками разведет (Бог не сподобил!) и примется за старое да
привычное. Ибо известно ему: привычное пращурами завещано, надежно оно и
непроходяще. Главное в привычном не старина, а душевное благоволение
предков, потому что предки, зачиная дело, о Боге думали, Божье распознать им
легче было: в стародавние времена бесы еще слабы были, прехитро не изувечили
смысл дел.
сердце своем испытывать крепкое на излом, даже если ясно видится, что оно
крепко.
хлебнул из чудесной сулеи, святую опасливость словно корова языком слизнула.
Единого боялся: как бы Смур не обманул. А посему чуть ли не ежеден об окладе
рядился: ты, мол, мне поручную запись дай в том, что выплатишь обещанное.
же кипел злобой. Не верил он Смуру и победить неверие не мог. Отказаться же
от затеянного похода не хватало воли: день ото дня вместе с неверием
жадность росла, крепчала. Теперь путем он и думать ни о чем не мог, как
только о грядущем богатстве. Вот обогатеет и в лето себе особые хоромы
возведет, в три жила, с башенками. Младней за себя на жалованье примет, к
ним недорослей с полста присовокупит -- и Смур ему не указ. Любому служить
станет. Кто больше заплатит, тот и господин. Хоть тот же Смур. Разбору не
будет. Выбор един: пригож тот наемщик, который меньше жадничает. И
непременно поручную запись с него. Поручная запись крепче слова: обманул
наемщик -- законно и его грабь, восполняй ущерб.
ни Пня, ни самого Смура, являлся уж днем. В холщовых рубахе, портах, заместо
ботфортов в липовых лапотках. Присаживался на корточки и толковал, словно
рассуждал сам с собой, монотонно, как из сотни раз читанной книжки
вычитывал. Прямо не учил, но бесстрастные слова крепко запоминались.
упомню, изобрели уже люди сию формулу или только собираются? Но это не
важно. Главное -- ты в корень зришь. Правильно, у людей жизнь по закону --
превыше всего. На законах помешались. Дурачье. Не ведают, что чистый закон
-- наш вымысел. Это мы их смутили им. Чистый же закон, как у вас на Руси
речется, -- что дышло. Он жесток. Вот для смягчения его людям и была
ниспослана Благодать. Сначала они мягкость восприняли, а потом снова в закон
уперлись. Им, видишь ли, кажется, что по закону легче жить. А по закону --
проще. Да и простота эта -- одна видимость. Жизнь по закону без Благодати
ведет в тупик, ибо законы можно писать, переписывать -- так сказать,
совершенствовать. Люди это и делают, а мы им неукоснительно помогаем. Нам
важно, чтобы они постоянно были увлечены этим творчеством якобы на свое
благо и реже вспоминали про Благодать. Тут дело тонкое: Благодать-то, как ни
крути, все-таки Благодать, она одна на всех, вечна и исправлению не
подлежит. Мы не в силах ее отменить, но отвлечь от нее людей -- в силах. С
одной стороны, власть малая у нас, а с другой -- великая. Ежели из года в
год, из века в век постепенно будем смущать людей законами, то Благодать не
исчезнет, но постепенно забудется. А того, что забыто, считай, нет. Вот
первое, чем мы людей уязвлять станем.
сами про Благодать забыли. У них, сам видишь, давным-давно порядок во главе
угла, то есть -- закон. Мы с ними к весне справимся. Такой порядок введем,
что в каждой избушке собственное право установится. Потом права личности
подкинем -- и в дорогу, до полной греховности они уже сами доспеют. У меня,
Еропкин, о Руси голова болит. На Руси, на Руси предстоит нам главный и почти
непосильный труд. Как вспомню об этом -- сердце стонет. Сколько уж раз
подступал к Руси -- и все впустую. Не в пример Европе, на Руси у вас упрямцы
живут. Им права личности -- а они про обязанности перед обществом талдычат;
им новый закон -- а они тут же его с Новым Заветом сверяют; им европейское
Возрождение и правопорядок -- а у них свет клином сошелся на Святой Руси.
Твоим соплеменникам, сын боярский, святость собственной души важнее
европейской регулярности. Ведь до чего дошло: православному мусульмане --
друзья, а католики с лютеранами -- вороги. Бесермен, дескать, не стяжатель,
латинянин же -- мамоне служит...
Усевшись в траву насупротив гостя, слушал-слушал, и постепенно жажда
богатства оборачивалась жаждой вершить судьбы народов: он, Еропкин, задумал
-- и миллионы людей-букашек исполнили. А коли не по нему что -- топтать их,
чтобы под сапогами чавкало, чтобы оставшимся в живых так страшно стало, что
страх свой детям, внукам-правнукам передали бы, как передается по наследству
цвет глаз и волос.
младней-разбойников утверждаешь. Ведь не будет младней -- и тебя не будет...
Следовательно, на Руси надобно разложить народ. Не станет народа -- не
восторжествует окончательно Истина, то есть Православие. Но против самого
Православия воевать бессмысленно, ибо против Истины не попрешь. Мы с тобой,
Еропкин, развяжем войну против Церкви. Развалим Церковь -- и Православие
рассыплется на сотни ересей и толков. Тут уж, Еропкин, начнется кто во что
горазд. Не хотят, упрямцы, совершенствовать законы, так мы их заставим
совершенствовать саму Благодать, то, что совершенству не поддается. Не хотят
идти к окончательной греховности цивилизованным путем -- пойдут своим,
особенным. Я полмира смутил и с ними справлюсь.
совершенствованию не подлежит, а сам...
носа. Его пока не ухищренный в бесовской философии ум, по-воински
прямолинейный, еще не соответствовал изломанным мыслям гостя. От необычной
великомудрости его прошибал пот, кровь к лику приливала и, казалось,
начинала кипеть. Силясь обратать смысл, он хватал воздух сухими губами.
торчавшее из-за пазухи у Еропкина сулейное горлышко. -- Глотни чуток. -- А
когда тот, испив, переводил дух, продолжал талдычить нудным голосом: --
Конечно, не подлежит и не поддается. Да разве можно исправить то, что дал
Бог?! Это и нам не под силу. А вот подменить можно. Как только они, сын
боярский, в ересях запутаются, мы им тут же религию, противоположную по
сути, подкинем. Я ей уже и название придумал: а-те-изм.
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Аникина Наталья
Куликов Роман
Максимов Альберт