Вверх по ней с версту пропетляешь -- стой и, ни о чем не думая, спать
ложись. Утре все сбудется. Станешь честно служить и по чести получать. Сытна
да красна жизнь покатится -- саблю из ножен, почитай, не придется вынимать.
Верши.
поднял с днища весло и оттолкнул лодку от берега. Лишь вымахнув на стрежень,
опамятовал, обернулся, крикнул:
пособляю!
беседу не вел, словно монашка на свете вовсе не было. Поудобней утвердившись
на скамье, не раздумывая, устремил лодку вверх по Северке, будто бы изначала
сей путь выбрал.
лавке, на кровати, на полатях, на сеновале, а то и просто на земле
раскинутся вверх животами и отдыхают. Один -- посапывает, другой --
похрапывает, третий -- постанывает от удовольствия, но все, ежели уж Бог сон
послал, спят поелику возможно, до свежего пота, до легкого головокружения,
до того, что кажется, душа вот-вот отделится от тела, а тело, стряхнув сон,
движется как бы само: руки без всякой потуги работу делают, ноги -- дорогу
мерят, ну а голова в разные разности вникает и находит выход там, где
человек иного рода-племени ляжет да и помрет от тоски и безысходности.
Мастер русский человек спать, ибо знает: сколько поспишь, столько и дела
сделаешь. Такова уж жизнь на Руси: мир и хлеб насущный добываются трудами
тяжкими, совершаемыми в малое время. То, на что другому народу, в другой
стране отмеряется год, русский вынужден выполнять в три-четыре месяца:
вспахать и посеять, скосить, высушить и заготовить, сжать, обмолотить, в
скирды сложить. И запас на зиму устроить. И продать то, что не может лежать.
И купить все потребное к жизни зимней, да поправить, да починить. Да еще в
эти же три-четыре месяца то дождь, то ведро, то заморозок грянет, а то сушь
-- ничего загодя не предугадаешь, и одна надея на крепкое тело, на почти
непосильный, каторжный труд. Так что, выходит, сон на Руси не грех, но
благое дело, та же, по сути, работа, без коей не только сам и семья загинут,
но, чего доброго, и государство пропадет. Без государства же всякий ловкий
что хошь с Руси тащи либо приходи и властвуй. Горький опыт тому порука.
как человек воинский, государственный: вполуха, вполглаза, под правой рукой
сабля, под левой пистоль, нож за голенищем, сполох -- и встал обряжен и
оружен. Воинский человек себе не принадлежит. Два великих властителя над
ним: начальник и судьба, и он ежечасно готов им покориться по воле Божьей.
Отринув сон, встать, где укажут, и вершить, что прикажут, думая не о себе,
но о том, как сподручней исполнить приказ, даже если цена тому -- жизнь
собственная.
нему особенное. Потому как он есть защитник православной веры, народа своего
и Руси. Хоть глад, хоть мор, но народ, всем миром корячась, последнее от
себя оторвет -- и ему: ведь коли и он холодный да голодный, то кто же тогда
за други своя встанет, кто землю-матушку убережет, кто остережет ворога и
даст время наполнить житницы зерном, а села и деревни жизнью? Он, все он,
воинский человек. Бывает, конечно, вырвавшись из-под начала, воинский
человек и набезобразит. Но тут уж миром споймают его, и старики, как сына
родного, посекут в овине. То не кара ему, а наука своему от своих, и люди на
него не в обиде: до смерти воинский человек живет не по своей воле и редко
помирает своей смертью. Такая планида у него: самому погибнуть, чтобы другим
жилось.
человечьего. Вскинулся на локтях, саблю от ножен освободил, кремень
пистольный обтер.
различишь, где восток-запад, не угадаешь, чувствуется только, что утро
наступило, -- туман по-над землей сер, а над головой белым-белый, и слышно в
тумане, два человека постанывают, вроде как бы или бревно стараются
вздыбить, или друг дружке горла рвут. Звук явственный и движется к реке, на
Еропкина.
в случае чего, нападать сподручней. Мигнуть не успел -- сцепившись,
выкатились к воде два человека, и оказавшийся сверху ножом потянулся к горлу
нижнего. Нижний руками уперся в ключицы врага. Тот был тяжел, руки нижнего
слабели, и нож уж дрожал возле его бороды. Премерзким нож в тумане глянулся.
Словно из склизкого льда сработан.
две пролетел и на излете саблю плашмя обрушил верхнему на поясницу, а когда
тот, вскочивши, остолбенел, саблю плашмя же уложил на маковку. Мастером
сабельного боя слыл Еропкин.
обозначилась береговая лужина, уставленная стожками, за лужиной проступил
лес. Проглянуло солнце, и в отаве засверкала роса. Еропкин прижмурился, а
когда открыл глаза, увидал, как спасенный им человек поигрывает ножом.
человек. Службы ищу.
посконных рубахе и портах, осанка же что у твоего боярина, а глаза из
стороны в сторону бегают, словно кур воровал. Росточка же махонького, тело
жидкое. Словеса русские произносит, да будто бы не по-русски: словно бы они
не увязаны между собой, а только приставлены друг к дружке. Ряд жесткий,
трескучий -- до ума речь доходит, а сердцем не воспринимается. Сухой, не
душевный говор у человека. Да только что же с того? Может, здесь это все в
обычае? И на Руси, случается, чудят бояре. Иной в вотчине своей смердом
смерд, а достаток -- как у великого князя. Видно, и этот юродствует, любо
ему убогонького изображать. Хозяин -- барин: чертом ли в колеснице, жареным
ли петухом на спице -- вольная воля. Он, Еропкин, как обогатеет, тоже чудить
станет. Бухарский халат справит, чалму басурманскую заведет, трех холопок
подородней сыщет. Одна бы еду варила, другая бы ему пятки чесала, третья бы
с ним спала. И так бы менялись через день. Молодец монах: и утро еще толком
не возгорелось, а желаемое уже сбывается. Жалованье же на первый раз сойдет,
как-никак десятая часть с прибытка. Прибыток же, видно, немалый у знакомца,
-- стал бы он в наймы служилого брать, как бы сам един хлеб кушал.
ишь как праведность в нем укоренилась. Поверженный! Ну и что? Их,
поверженных, впереди сколько будет. Всех не обжалеешь. Праведничать-то можно
было и на Руси, только верно слово: праведно не наживешь палат каменных. Не
затем он свой двор кинул.
вытащил из-за пазухи сулею, глотнул романеи и возмечтал о кислых щах с
курятиной и о гороховой каше с салом. Спрятав посудину, бойко зарысил вслед
хозяину, словно пес, мелкими шажками, бочком; был бы хвост -- завилял бы им
от народившейся преданности. Нагнав, забежал вперед и, согнувшись в
пояснице, заглянул знакомцу в глаза: