Чтение 6–й страницы книги ~Похождения сына боярского Еропкина~

-- Что есть то?

-- По батюшке, по отцу как прибавлять?

-- Зачем отец?

-- Для уважения.

-- Кого?

-- Тебя.

-- К чему уважение, когда есть власть? Отец же живет за печью. Пищу
дают -- благодарит, не дают -- просит, землю целует.

-- Эвона у вас как!

-- Так.

-- Чудная страна.

-- Свободина. Каждый свободен жить как может.

-- Я такую и искал! -- возрадовался Еропкин.

-- Считай, нашел.

-- Ага, -- согласился Еропкин, но по упрямству, желая и в новом
отечестве выискать изъян, повел плечом: -- Речь у вас только странная. Вроде
по-нашему говоришь, а звук не нашенский.

И хотел было растолковать суть, но Смур оборвал его:

-- Речь нормальная.

-- Какая-какая? -- не понял Еропкин.

-- Правильная. Ты сказал -- я понял, я скажу -- ты поймешь, и все.

-- Иной раз порассуждать желательно.

-- Сам с собой рассуждай. А теперь молчи. -- Смур предостерегающе
поднял руку. -- Лес. Ступай вперед. Слушай. Чуть что -- бей.

-- Кого? -- подобрался Еропкин.

-- Кого-никого -- бей.

-- А свой коли, тогда как?

-- Свои трудятся.

-- У вас война?

-- Нет.

-- По какому же праву людей бить?

-- Лес -- мой. Зашел в него -- смерть. Таков порядок.

-- Да он, то есть прохожий, -- заволновался Еропкин, -- может, так
забрел, на белочку поглядеть либо птичкой полюбоваться?

-- Белок не разглядывают, но промышляют, -- поучительно проговорил
Смур. -- А глазеющий на птиц -- бесполезный человек, убьешь его -- общество
спасибо скажет... Таков порядок.

-- Хорош порядок! -- почесал под шапкой затылок Еропкин.

-- Хорош. Нет порядка -- нет свободы.

-- Свобода у вас, видно, главное?

-- Все во имя ее. И жизнь, и смерть. В твоей стране не так?

-- У нас главное -- царю служить и в Бога верить, -- усмехнулся
Еропкин.

-- Царь один?

-- Один.

-- А Бог?

-- И Бог один.

-- Без выбора?

-- Без выбора.

-- А свобода?! -- вытаращил глаза Смур.

-- Да какая свобода?! -- отмахнулся в сердцах Еропкин. -- Что царь
велит, то и исполняй. Каждый, конечно, в своем деле. Воинский человек воюет,
крестьянин пашет, купец торгует, ремесленник искусничает, но все для царя. И
всем за великие труды -- шиш с маслом.

-- А Богу как молятся?

-- Тут уж без разбору, -- развел руками Еропкин, -- все скопом. Да еще
за тобой подслушивают да подглядывают: ту ли молитву читаешь, низко ли
кланяешься, так ли крест кладешь. Да еще причащайся и на исповедь ходи, да
поп на исповеди-то душу наизнанку вывернет -- мнится ему, что ты не до конца
раскаялся. А какие грехи? Вот я -- воинский человек, да мне за службой-то и
грешить некогда.

-- Тяжело, -- посочувствовал Смур.

-- Вестимо, тяжело! -- разошелся Еропкин. -- А за службу -- надел. А
когда на нем хозяйствовать -- только Богу известно. Земля чертополохом
зарастает. У тебя же служить -- милое дело. Служба правится -- десятая часть
с дохода идет. Живи не тужи, ни о чем не думай.

-- Так, -- согласился Смур.

-- Молиться не надо.

-- Конечно.

-- И исповедоваться.

-- В Свободине и без того порядок.

-- Вот это по мне.

К тому времени в лесу ночной мрак уже на землю осел, но не растаял.
Из-под елок несло стылой смолой. Отсыревшая за ночь хвоя под сапогом еще не
пружинила, а словно грязь чавкала, и только в мягкой, пушистой еловой тишине
изредка вскрикивала сорока.

По лесу шел Еропкин, как учили в ертаульном полку: ступал с носка на
пятку, прислушивался к сороке, перед поворотами останавливался и нюхал
воздух, стараясь в смоляном запахе распознать человечий дух, у мест, гожих к
засаде, присаживался и разглядывал землю, отыскивая следы. Когда впереди
между стволов проглянул свет, сказал:

-- Считай, из лесу вышли. Теперь бы в поле конные не наскочили.

-- Что есть конные? -- заинтересовался Смур.

-- Воинские на лошадях, с саблями.

-- Конных не будет.

-- Почем знаешь?

-- Лошадь -- дорогб, человек -- дешев. У нас не воюют на лошадях.

А и душевен же русский человек! Вся жизнь его, с рождения до смерти,
есть не жизнь тела, а жизнь души, ибо душа для русского -- главное. На Руси
не ребенок рождается, но душа, и люди не умирают, а отдают Богу душу.
Казалось бы, этим все сказано о русских, ан нет -- сколько уж веков каждый,
кому не лень, ловчится распознать русский характер, глубоко копает, добывая
факты, разглядывая их, умничает до головной боли и в конце концов разводит
руками: таинственна, непознаваема натура русского человека.

А то, грешным делом, о русских такого наплетут, что у действительно
знающих волосы дыбом встанут, и тут уж действительно знающим в свою очередь
приходится руками разводить: с пьяного угара, по злобе либо от великой
корысти эдакое выдумать можно. Дивятся действительно знающие: зачем маяться,
искать в глубине то, что у русских, по обычаю, открыто лежит, не за семью
замками да печатями, не завалено, не закопано, не загорожено от чужих глаз?
Стоит только прислушаться к речи народной, с любовью ее сердцем воспринять,
постичь умом -- и вот уж перед тобой русские без прикрас, изъяна, каковы
были, есть и какими всегда будут. Народ врать не станет, ибо подспудно
осознает: шила в мешке не утаишь, и поэтому о себе выражается откровенно.

Слушайте. Русский человек желает со всеми жить душа в душу, с душой
нараспашку, и в этом ни душой, ни телом не виноват, потому как от жизни иной
у него с души воротит, к ней у него душа не лежит, мается, болит,
надрывается, переворачивается и в конце концов оказывается не на месте.
Самое же мучительное, когда на душе кошки скребут. Тут уж русского не тронь.
День сидит он, два, три, весь в себе, ждет, покуда кончится мука, а
дождавшись, словно в купели омытый, вскинется свеж, бодр и снова готов жить
душа в душу, с душой нараспашку, души не чая, любить искреннего своего.

Более же всего русский страшится свою душу загубить и потому склонен
действовать как Бог на душу положит, ибо уверен: в каждом человеке семя тли
есть и только Бог убережет от крамолы змеиной и желаний сатанинских.

Казну русский тратит не на пропой тела -- на пропой души, грешит не
телом -- но берет грех на душу. Когда испугается, душа его в пятки уходит,
поэтому перед всяким ворогом он несокрушимо стоит с решимостью за други своя
положить душу.

Еще русский человек убежден: ежели он такой, значит, и по всем странам
все люди такие. И привечает он всякого взыскующего защиту, со всяким готов
бок о бок жить, как равный с равным, поровну деля труд, мир, радости и
невзгоды, и, отправляясь в чужие края, ждет, что и его так же приветят. Иное
не укладывается у него в голове.

Когда, миновав поле молодой ржи, Еропкин со Смуром подходили к
городищу, обнесенному тыном из заостренных неохватных бревен, сын боярский
ждал, что из ворот высыпет детвора, потом выступят холопы, поклонятся
властелину, поздравляя с возвращением. Который помоложе кинется уведомить
хозяйку, и Смур, окруженный толпой раболепных слуг, войдет в ворота, причем
дети, любопытные и откровенные, как и все дети во всех землях, станут
забегать вперед, тыкать пальцами в иноплеменника, дивясь чудной одежде того.
Самый шустрый непременно покажет язык и, покраснев, шмыгнет за спины
товарищей. Холопы же будут поглядывать искоса, но доброжелательно: всякий с
миром пришедший -- друг, гость же властелина -- тем паче, а какой-нибудь из
холопей, дабы пришлому помягчить сердце, в воротах непременно потрафит: "Тут
щербато -- не оступись, осударь".

Но ничего подобного не произошло. Тихо было за тыном. Мало того, и
ворот в стене не было. Лишь торчала над тыном сторожевая вышка.

-- Спускай! -- остановившись перед стеной, крикнул Смур.

С вышки свесилась вихрастая голова, поморгала голубыми глазами,
разглядывая пришельцев, и повелела:

-- Лестницу господину!

Тут же по тыну скатилась веревочная лестница. Смур приказал Еропкину:

-- Лезь.

По другую сторону тына сообщил вихрастому караульщику: